Борис Штерн - Голая девка, или Обнаженная с кувшином

Раньше санаторий назывался «Донбасс», а теперь «Химволокно». Когда шахтеры перебрались в новый санаторий, в Крым, они оставили здесь статую шахтера с отбойным молотком – не тащить же его с собой? Новые хозяева не стали сносить шахтера, но установили рядом с ним в клумбе целеустремленного молодого парня в облегающем комбинезоне.

Этот парень, чуть не падая, устремлялся в небо, держа в задранной правой руке клубок орбит с шариком в середине.

Завхозы слабо разбираются в искусстве, но Коробейникову обе статуи нравились. Нормально. Украшают. Впрочем, сейчас ему было не до искусства. Он лежал в больнице в предынфарктном состоянии, а санаторий остался без завхоза и без присмотра. Дела там творились хуже некуда – садовые скамейки выкрасили не зеленым, как положено, а радугой; кинофильмы крутились очень уж подряд французские, а санаторные собаки бегали где придется и никого не боялись.

«Странно, почему так на душе хорошо? – раздумывал главный врач санатория, нюхая сирень, заглянувшую в открытое окно. – Какая-то такая духовная раскрепощенность… с чего бы это? Не к добру…»

Весь май главврач умиленно что-то нюхал, но однажды услышал за окном знакомый раздраженный голос:

– Здесь нельзя ходить в купальниках, вы не в притоне. Мы сообщим по месту работы о вашем недостойном поведении.

Это вышел на работу спасенный врачами Коробейников.

Его скорбный голос завис над санаторием, как серый дирижабль. Сирень вздохнула и сразу же отцвела. Собаки поджали хвосты. У главврача начался насморк.

А Коробейников уже стоял на обрыве с блокнотом в руках. Под ним загорали и плавали в Черном море сплошные кандидаты наук, народ не простой; а он отмечал в блокноте мероприятия на весенне-летний период. Скамейки перекрасить, дворнику указать, с плотником надо что-то делать. Потом он направился к главному корпусу, где поймал за рукав дворника Борю, веселого человечка лет пятидесяти, и указал ему на заляпанную птичками статую шахтера с отбойным молотком.

– Что я вам, нанялся?! – вызверился Боря. – Крепостное право?! Я и так один за всех вкалываю, так теперь мне еще шахтера мыть?

(Боря был в плохом настроении, потому что буфетчица не оставила ему на рубль пустых бутылок за то, что он перенес ей на пляж ящик с пивом.)

– Я два раза повторять не буду, а не хочешь – по собственному желанию! – привычно ответил Коробейников, а Боря показал ему в кармане фигу.

Коробейников начал огибать главный корпус, думая о том, что давно пора поставить вопрос о Борином безответственном поведении на профсоюзном собрании. Он сделал еще один шаг и… увидел обнаженную женщину.

Коробейников окаменел. Блокнот выпал из рук. Ничего подобного он и в мыслях не держал! Какая-то ладная особа с бедрами, как бочки, направлялась к обрыву в сторону моря, придерживая на плече кувшин и помахивая свободной рукой.

Она была совершенно… не одета.

Коробейникову стало так стыдно, что он отвернулся и спрятался за угол главного корпуса. «Совсем молодежь очумела… – подумал он. – Куда она прет с кувшином в таком виде?! Выяснить фамилию и сообщить на работу о недостойном поведении!»

Коробейников хотел высунуться из-за угла и призвать к порядку эту бесстыжую холеру, но сердце вдруг подпрыгнуло; пришлось прислониться к стене. Он переждал минуту и, держась за сердце, отправился жаловаться главврачу.

Тот выслушал историю о нескромной девице с бедрами и недоверчиво усмехнулся.

– Ничего смешного не вижу, – обиделся Коробейников. – Надо что-то предпринимать, а то вконец распустились.

– Да это же наша новая статуя, – удивился главврач. – Позавчера без вас поставили… Вот что значит искусство – за живую приняли!

– Что я уже… совсем, что ли? – смутился Коробейников.

– Ничего, ничего… бывает, – успокоил главврач.

Если она не живая, то это, конечно, меняет дело, решил Коробейников. Все же он не до конца понимал обстановку… что-то его смущало. Он распорядился по хозяйству и неуверенно направился к главному корпусу… такая у него работа – ходить по санаторию. Ему хотелось еще раз взглянуть на нее, хотя это было неудобно. Он раза два останавливался, оглядывался, срывал веточку… наконец подобрался к повороту и выглянул.

Она все еще шла по воду.

Коробейников вспотел и отвернулся. Черт знает что, вертится, как школьник. Экую гадость поставили, пройти нельзя.

Вдруг из кустов вылез Боря с ведром и с тряпкой и деловито сообщил:

– Шахтера я уже помыл, счас за нее возьмусь.

(Боря был уже в хорошем настроении, потому что пришла буфетчица.) Коробейников на миг представил картину омовения, плюнул дворнику под ноги и зашагал к главврачу, зная теперь, что должен сказать о создавшейся обстановке. С порога он нервно спросил:

– Не понимаю! Эта девица… она что, каждый день будет у нас стоять?

– Знакомьтесь, наш завхоз, – ответил главврач, с ненавистью взглянув правым глазом на Коробейникова, а левым ухищряясь принести извинения какому-то бравому старику в за– мызганной куртке и в берете с крохотным свиным хвостиком. – А это непосредственный создатель нашей новой статуи, заслуженный деятель искусств… – Главврач назвал фамилию, которую Коробейников потом так и не мог вспомнить. – Будет у нас отдыхать. По всем вопросам изобразительного искусства обращайтесь к нему.

– Значит, вам не нравится моя скульптура? – вкрадчиво спросил заслуженный деятель искусств, и Коробейников сразу сообразил, что с этим стариканом не стоит связываться – во всяком случае не рассуждать «нравится – не нравится».

– Я про качество не скажу, – попятился Коробейников. – У меня к качеству никаких претензий. Я о другом… У нас отдыхают кандидаты наук… и с детьми приезжают… Вот стояла у нас когда-то купальщица с веслом… тоже и формы, и детали, но она была одета в купальник!

– Одета… – задумчиво повторил заслуженный деятель. – Одета, раздета, с веслом… Старые песни. Постойте рядом с ней, не стесняйтесь. И попытайтесь понять, что она не вызывает никаких низменных эмоций, а наоборот – только добрые и здоровые чувства. А все эти «с веслом», «с мячом», «с молотком»… Поймите наконец, что вся эта серийная парковая живопись (ударение в слове «живопись» заслуженный деятель поставил на последнем слоге) давно не соответствует эстетическим потребностям нашего народа. Споры на эту тему затихли лет двадцать назад, и я не думал, что придется к ним возвращаться. Вы, как видно, не интересовались вопросами искусства. Кстати, я настаивал на недавнем худсовете, чтобы вашего шахтера куда-нибудь уволокли, а то он портит вид на Мадрид и не соответствует санаторной тематике. А парень с ядерной структурой… ничего, для «Химволокна» сойдет.

Коробейников ничего не понимал. При чем тут Мадрид?

Что происходит в санатории? Пока он болел, тут произошла культурная революция! Скамейки красятся радугой, хотя поло– жено зеленым; дворники моют голых девок; какой-то таинственный худсовет собирается сносить ни в чем не повинного шахтера… и все это называется «вид на Мадрид»?

– Только через мой труп вы снесете шахтера! – тихо сказал Коробейников.

– Ну при чем тут трупы? – поморщился заслуженный деятель искусств.

Коробейников вышел из кабинета и хотел хлопнуть дверью, но ее еще неделю назад унесли к плотнику на ремонт.

Где этот бездельник? Опять спит на пляже?

В коридоре Коробейникова догнал главврач и скороговоркой сказал:

– Никто шахтера не сносит, что вы, в самом деле… мне лично все эти статуи до лампочки, что есть они, что их нет! Сейчас таких девиц ставят в каждом парке по десять штук… мода такая! Зачем так волноваться с вашим сердцем?

– Мне плохо, я пойду домой, – пробормотал Коробейников.

Дома он лег на диван, а в глазах у него вертелась голая девка. Ему хотелось говорить о ней, но жена ничего в искусстве не понимала. Она искала валидол и говорила, что нельзя быть таким старым дураком и за всех волноваться.

– Раньше бы за это намылили шею, – вдруг сказал он.

– Ты о чем? – спросила жена.

– Поставили, понимаешь, статую… Со всеми подробностями, – опять заволновался Коробейников. – Женское тело, конечно, красиво…

Он хотел развить мысль, но запутался. Красиво-то красиво, с этим никто не спорит…

Жена подождала, что он еще скажет, но не дождалась и ушла на кухню.

Коробейников лежал на диване и думал. В голове у него завелись какие-то новые мысли об эстетических потребностях.

Он никогда о них не думал. От этих мыслей ему было плохо, будто завезли новую мебель и производили в голове перестановку.

Ночью ему приснился Боря, моющий девку на профсоюзном собрании. Сердце быстро задергалось и чуть не оторвалось, жена вызвала среди ночи «скорую помощь», и Коробейников до конца недели пролежал дома.