Ярослав Веров - Третья концепция равновесия

Большое бесчисленно распределенное облако медленно приближалось к окоему горизонта. Из недр планетарных раздавались некие планетарные звуки. Две таинственные тени зависли над великой горой Пука. Они таинственно молчали вот уже второе столетие. Гигантские океанические хребты неспешно продвигались на север. Вслед за подтягивался южный магнитный полюс.

Огромные воздушные массы, называемые Онема в еще не рожденном народе племени Татауна, медленно и настороженно передвигались над просторами бескрайних пространств, до сих пор лишенных времени. Могучие подводные течения непредсказуемо извивались в подводных же глубинах, показывая собой всю непостижимость бытия и несостоятельность еще не открытого в этом секторе Вселенной закона Случайных Чисел. И все бы ничего, да вот только собственного спутника, луны то бишь, не было у этого мира. И огорченный такой несправедливостью — мир грустил.

А где-то в бескрайних глубинах Вселенной, мерно раскачиваясь, темная и грустная, плыла одинокая луна. И была она грустна и одинока именно из-за того, что плыла безо всякого понимания. А над планетой, над просторами колышущихся волн с белоснежными барашками, плыли размеренно и неторопливо те самые грозные, но тем не менее неторопливые и замысловато задумчивые воздушные массы. Они были молодые и глупые. И ничего не понимающие в сущности бытия.

А бытие, между тем, тоже текло плавно и размеренно, тихо и ненавязчиво, не мешая ничему в мире. И мир продолжал быть, невзирая на всякие частные неприятности весьма общего характера. Но не в этом проявляла себя сущность бытия, а в своей принципиальной непостижимости. Эту сущность, тем не менее, вот уже много эпициклов пытался постигнуть герой нашей поучительной истории Фомич.

Некогда занимавший высокий пост в Карантинно-Санитарном Управлении Галактики, Фомич ныне отбывал пожизненный срок в Галактическом Отстойнике, или попросту в Отстое.

Итак, Отстой, Сегмент А234. Утро семьдесят третьего по счету откида Фомича в Отстое.

— Слышь, Фомич, чего смурной такой? Небось опять о сущности бытия затуманился, так ты это облишь, — заговорил второй герой этой истории, Лукреций. — Сам же вчера, когда тебя от блока питания отдирали, признался, что непостижима эта штука. И как ты эдак к тому блоку присосался? Говорили же тебе, фаза сдвинута согласно распоряжению Основного. Имей понятие, Фомич, и не ерепенься.

— Эх, Лукреций, — сухо, с грустным вздохом, присвистнул Фомич, — куда тебе постичь предмет моих раздумий? Ведь даже и мне это пока непосильно. Но есть, есть в твоих словах изрядная доля истины: актуальна ли сейчас сущность бытия, когда третий откид зарплату не возмещают? Что делать будем, Кеша?

— Права качать, что ж еще, — Лукреций энергично почесал бок правой промежуточной конечностью. — Вот валенки зажали, пусть выдадут. А как выдадут — тогда в тепле и поразмыслим. Ноги-то, они тепло любят. И тараночки б. С пивом.

— Да, я бы не отказался, — с глубочайшей грустью в голосе объявил Фомич. — А еще лучше не отказаться от элмоновой настоечки. Знаешь, на корешках растеньица одноименного настоянной. Просто прелесть…

А за защитным полем жутко выл и надрывно свистел тропический ураган «Рыбка», заваливая бескрайние просторы этой закинутой на самый край Галактики планеты крупными хлопьями замороженного аммиака, понуждая застигнутого непогодой случайного путника поглубже закопаться в сугроб, после чего затянуть в теплом аммиачном убежище унылую песнь «О Далеких Мирах Растана-Юни». Бледное Светило слабо пробивало лучами своими пелену урагана. Кургузые говорящие скалы жались в плотные кучки, не переставая бормотать свои былинные заклинания. Долина же представлялась большой наполненной аммиачным снегом сковородой, плавающей в беспредельности метанового океана, который, впрочем, отсюда, со сковороды, было не разглядеть.

А Лукреций все распалялся:

— В натуре, щас сморкалкой-то вжикну, да по Полюсному Контакту!

— Ну-ну, Кеша, ты так не горячись. Забыл чем в Отстое шутки-то плохи?

— А этим, значит, можно? — и Лукреций мрачно мотнул головой в сторону группы лохматых индивидов, развлекавшихся подбрасыванием Главного Опреснителя Сегмента А234 под самый свод купола защиты их ячейки Отстоя. — Щас я им…

А лохматые тем временем выломали очередную железяку из Локальной Установки Обогрева, невзирая на неоднократные предупреждения Основного Истопника. При этом они ссылались на соответствующий пункт Устава о личной физической ответственности, исключающей тем самым ответственность объективационную. В углу, окончательно сместившись из фокуса воспламенения, одиноко светила струя обогрева. Лохматым на это было явно наплевать.

Фомичу тоже было наплевать на это безобразие. Его занимали другие вещи. Он сидел на лежаке, болтал в воздухе нижними и с ностальгическими прищелкиваниями в голосе разглагольствовал:

— Вот и я в детстве, помнится, тоже что-то такое наблюдал. Субстанциональные выбросы, анализирующие последовательности предикативных посылок. Как же это было чудно, весело и радостно. Эх, Кеша, врожденные идеи, что может быть прекраснее! А как нет врожденных идей, то любые представления внешней реальности оказываются лишь комбинацией ощущений и имеют одно субъективное значение. Из-за чего все содержание внешнего мира носит субъективный характер и, следовательно, внешнее бытие остается за неизвестною причиною наших ощущений. Но тогда, Лукреций, как же можно приписать неизвестной причине предметное бытие? И что мы имеем? Вещь, значит, не есть сущее, а сущее — не есть вещь. Я на это, Кеша, никак не согласен. У меня принципы, тоже врожденные, между прочим. Хотя, можешь ли ты постичь сию драму идей?

— Как же не могу-то? — обиделся Лукреций. — Очень даже могу. Как не мочь-то, когда сам, помню, как возьмешься всеми правыми за Исходник, да как направишь его в нужную сторону. Знай себе успевай перманентные выбросы вылавливать. А то, помню, еще когда мы всей семьей жили в окрестностях Двойного Пульсара Лим, мы с дружбанами выхлопной коллектор Боевого Рейдера Первого Типа подпилили наугольниками. Такими штучками с хромопластиковыми зубчиками, сейчас таких уже нигде и не увидишь. Так нас потом весь экипаж и батальон обслуживания по полигону реперными шмурлами гонял. Ну и досталось нам тогда, Фомич, на орехи. Двенадцать оборотов отлеживался. Зато потом… — и крупная слеза неожиданно выкатилась из морщинистого глаза Лукреция.

Лукреций снял ее с лица рукавом и удивленно на нее посмотрел. И сокрушенно шмыргнул обонялкой.

— Что-то я не помню, чтобы у тебя была семья, — подозрительно зевнул Фомич и, почесав за задним ухом, с интересом уставился в смотровой светопропускатель.

— Ну так и что ж? В системе Двойного Пульсара Лим у меня и не такое было!

— Ладно, рассказывай. Там что, континуум причинностный с нарушениями хода был?

— Чего? — не понял Лукреций. — Да нет. Если хочешь знать, у меня было целых три семьи, только об этом говорить нечего. Лишнее это. Тем более, что от всех трех я сбегал, стало быть их и не было вовсе…

Фомич аж подпрыгнул.

— Стой, Кеша, ты мне интересную идейку подкинул. Как бы это аккуратно сформулировать? Если нечто было, но мыслящий объект это отрицает, то было ли это на самом деле? Должны же быть у мыслящего объекта онтологические права! — Фомич даже раззеленелся от внезапно налетевшей мысли.

— Права? Как же, помню. В системе Четырех Зеркалок мы с дружбанами, только не с теми, что в системе Двойного Пульсара Лим, а с другими, из местных, права качали. А надо сказать, это самое качание прав требовало, чтоб соображалка была — не то, что у лохматых. Там ежели не так качнешь, так тебя тут же унавозят. Проблема у них была с Унавоживанием Почв. И без качания, опять же, никак нельзя. Забреют в Защитники Порядка, а это гораздо хуже, чем быть унавоженным.