Я этих привилегий лишен. И потому, что Сеню надолго оставить одного не могу, так как без меня этот несчастный непременно в какую-нибудь неприятность вляпается, и оттого, что мой хозяин нормального языка не понимает. А лаять на него бесполезно. Услышишь в ответ пресловутое «фу». В лучшем случае поинтересуется Рабинович, не оборзел ли я. И на этом все мое выражение недовольства заканчивается. Вот поэтому я и позволяю себе изредка делать вид, что игнорирую его команды. Пусть не забывает, что я тоже личность!
Впрочем, в этот раз мне идти рядом с Сеней все же пришлось. Всю троицу в качестве почетных гостей и спасителей отечества поставили во главе разношерстной процессии. Впереди шествовал лишь один местный феодал, да и тот поминутно оборачивался, делая рукой широкие жесты в направлении требуемого курса движения. Вся остальная братия пристроилась в хвост, и мне быстренько пришлось перебраться поближе к Сене, чтобы сохранить между собой и заведомо блохастыми аборигенами надлежащее расстояние. Вот в такой последовательности – впереди главный местный феодал, за ним троица ментов с Горынычем в куртке и под моим конвоем, а позади все остальное население полуразграбленной дыры – мы и вошли в тот коровник, который в этом времени считался, видимо, роскошным дворцом.
Я огляделся по сторонам и брезгливо фыркнул. Это местечко после относительного комфорта Британии выглядело столь же убого, как гэлгледский кабак по сравнению с банкетным залом «Метрополя». Правда, лачуга была довольно велика по размерам, но на этом ее достоинства и заканчивались.
Входом в жилище местного феодала служило некое подобие деревенского предбанника с очень низкой дверью. В доисторический банкетный зал дверь отсутствовала, зато ее с успехом заменяли мохнатые огромные шкуры. Я ничуть не сомневался, что тепло эти штуковины хорошо сохраняют, но зато воняли они так, что я чихнул раз десять кряду и, опасаясь возможной высадки десанта блох на мою холеную спину, прошмыгнул под шкурами в зал прямо между ног у Рабиновича. Сеня едва не свалился и уже собрался было рявкнуть на меня, однако в этот раз от проявления эмоций воздержался.
– Ты смотри, как у меня пса к первобытному образу жизни тянет, – проговорил Рабинович, обращаясь к Жомову. – Все-таки животные ближе к своим истокам, чем люди. Мне бы сейчас горячую ванну, мягкий диван и широкоэкранный телевизор, а Мурзику и тут, похоже, нравится. Как вернемся, нужно будет для него в спальне такой же уголок сделать. Со шкурами, соломой и обглоданными костями. Этакий собачий террариум.
Только попробуй, Сеня!..
– Да-а, инстинкты сильная вещь, – не слушая меня, согласился Ваня. – Меня вот тоже как потянет кому-нибудь морду бить, так ничего поделать с собой не могу. Наверное, у меня предки кулачными бойцами или боксерами были.
Именно боксерами, Ванечка. Только четырехлапыми и с хвостами. Именно от них ты и рожу, и интеллект унаследовал! Все, не могу больше с ними. Что ни сделаешь, они тут же возьмут и переврут. Ну, скажите на милость, разве я мог подумать, что мое стремление быстрее проскочить под вонюче-блохастыми шкурами будет истолковано таким вульгарным образом? Кстати, если мне Сеня действительно дома угол с соломой и шкурами придумает сделать, то в первое же утро сам проснется на этой соломе и в шкурах! Кости, впрочем, может оставить. Когда это нормальная собака от костей отказывалась?
Однако времени на споры с ментами у меня не было. Поэтому, рыкнув на двух знатоков тонкостей собачьей души, я обежал зал по периметру, выискивая возможные рассадники паразитов и прочие злачные места. На мое удивление таковых здесь не оказалось, даже несмотря на то что пол внутри забегаловки был земляной, плотно утоптанный и покрытый почерневшей от грязи соломой. Впрочем, последнее упущение тут же принялись исправлять какие-то чумазые карлики, в которых я с трудом опознал местных детишек.
Пока они заменяли старую солому на чистую, я продолжил осмотр временно вверенных мне владений. Посреди довольно просторного зала возвышался круглый очаг, сложенный из неотесанных камней, внутри которого жарко горели крупные поленья. Окон в зале не было, и их безуспешно пыталась заменить дыра в потолке, которая, кроме освещения комнаты, служила еще и дымоходом. В круге тусклого света, падающего из нее, буквой «п» стояли несколько деревянных столов, в свою очередь взятых в осаду скамейками. Все каменные стены были завешены все теми же шкурами, за исключением дальней, облицованной черным деревом. Видимо, эта стена служила чем-то вроде местного иконостаса или оружейной комнаты, поскольку была снизу доверху завешана мечами и щитами всевозможных форм и размеров, не менее разнообразными луками и пучками копий. Истинно аборигенский интерьер!
Впрочем, искал я не это. По своему скудоумию я считал, что собаки во все времена были друзьями человека и в меру своих быстро развивающихся способностей пытались защитить братьев меньших от всевозможных напастей. Однако, сколько я ни принюхивался, нигде не мог уловить и чего-то отдаленно напоминавшего запах моих дальних предков. Зато весь зал буквально провонял волком!
Будь я какой-нибудь расист пархатый, как сибирская лайка, давно бы начал рычать и гавкать, почуяв запах низшей расы, этих цыган собачьего мира – волков. Однако лесные хищники были мне глубоко по барабану, хоть все вместе, хоть каждая особь в отдельности. У меня своя среда обитания, у них – своя. К тому же я как-никак представитель закона. Проверять документы у лиц волчиной национальности, конечно, право имею, но вот лишать их средств передвижения путем откусывания лап могу только в экстраординарных случаях. Так что, воняет тут волком, не воняет, меня это касаться не должно. В конце концов, это право местных извращенцев – давать прописку сомнительным личностям.
Впрочем, лукавить не буду. Те пресловутые инстинкты, о которых с видом знатока талдычил Ваня Жомов, все-таки давали о себе знать, подняв у меня на загривке шерсть дыбом. Я всем своим существом, даже без применения нюха и слуха, чувствовал, что где-то рядом находится матерый волчара, и вскоре наткнулся на него.
Побелевший от времени и плесени некогда грозный лесной хищник преспокойненько лежал в углу на соломке и скалил на меня желтые клыки. Чтобы показать пенсионеру, кто теперь в доме хозяин, я слегка на него рыкнул. А волк вместо продолжения диалога вдруг взял и лизнул меня в нос!.. Тьфу ты, мерзость. Тоже мне Брежнев нашелся. Гавкнув на хищника, я отскочил в сторону, решив впредь держаться от волка подальше. Мне, со всем этим бардаком во времени, только смены сексуальной ориентации не хватало! Однако мое стремление поддержать собственное реноме вновь было истолковано «царями природы» неправильно.
– Фу, Мурзик! – завопил Рабинович, пытаясь поймать меня за ошейник. – Фу, говорю! Свои.
А хозяин этого свинарника, скрещенного с оружейной лавкой, и вовсе истолковал мое рычание неправильно. Впрочем, что с него взять?! Одно слово, пещерный организм.
– Вашему, без сомнения, благородному псу не следует бояться Фреки, – пытаясь скрыть улыбку, проговорил он. Поскалься мне еще, рожа дикобразная! – Клянусь золотыми волосами прекрасной Сив, этот старый волк хоть и зовется прожорливым, давным-давно охотиться перестал. В основном лежит здесь в углу, хотя и исчезает иногда на несколько дней. Поэтому и вы, благородные ворлоки Муспелльсхейма, и ваш дивный пес можете не обращать на него внимания.
– Что же, спасибо за разъяснения, – проговорил Сеня, явно обиженный тем, что меня посчитали трусом. – И все же постарайтесь держать ваше животное подальше от Мурзика. Он хоть и вполне разумный, но, знаете ли, молод и иногда излишне горяч. Как бы он вашему проглоту хребет не сломал!
Ой, спасибо, Сеня! Я едва не разомлел от таких комплиментов… Наверное, именно за то, что Рабинович никому не позволяет прикалываться надо мной, я к нему так и привязан. Впрочем, тереться о его ладонь, как блудная кошка, я все равно не буду!
– Благородные ворлоки Муспелльсхейма, – вновь возопил тем временем седовласый гамадрил. – Волею Повелителя воронов моих ушей достигло прозвище вашего верного спутника. Однако ваши имена до сих пор сокрыты от спасенных вами нибелунгов. Меня здесь называют Форсет Белый. Кенинг этого королевства. Позвольте же мне узнать, как обращаться к вам.
– Во чешет, как дешевый актер с Бродвея, – буркнул себе под нос Попов. Мой Сеня только покосился на него, а затем представил друзей и себя Форсету.
– Воистину великие имена, хотя и диковинные нашему уху, – изумленно выдохнул хозяин банкета. – Будет ли мне позволительно узнать, что означает их звучание?
– Да ничего они не означают, – махнул рукой Рабинович. – Первая часть – это просто имена, а вторая – фамилии.
– А что такое фамилии? – не унимался Форсет. – Если мне, конечно, позволительно узнать смысл этого необычного и, без сомнения, колдовского слова.
