За моей спиной восседала пара, путешествующая по всему миру. Я обратил внимание, насколько густо их чемоданы были обклеены наклейками. На пути к Лабрадору, невольно подслушав их беседу, я узнал, что они находятся в кризисе: после Саскачевана им будет некуда лететь — они везде уже побывали.
— Погляди, что написано мелким шрифтом, — слышал я голос супруга. — Здесь написано, что путешественник по имени Бьярни открыл Лабрадор в 986 году. Ты только представь себе! Его отца звали Херьюлфом, и он продал свою ладью Лейфу Эрикссону, который впоследствии плавал на такой же ладье.
— Как они много знают!
— Для этого и составляются путеводители. Кстати, Лабрадор назывался Хеллюландом, то есть Каменной землей.
— Не может быть!
— И по сей день основными статьями добычи являются меха и рыбопродукты.
— О!
Лабрадор оказался куда приятнее, чем я предполагал. Вокруг росли деревья, и путеводитель отмечал среди них сосну, ель, лиственницу, березу, тополь, не говоря уж о мхах и лишайниках, азалиях, незабудках, лесных фиалках и подснежниках. В этих лесах и на равнинах водились цикады, гуси, утки, лемминги, рыси, волки, выдры, лисицы, тюлени, медведи, совы, чайки и даже патагонские рябчики. Среди животного и растительного мира там сохранились несколько эскимосов, которых не успели пристрелить рыбаки, а кроме них остатки индейцев, англичане и шотландцы. Что ж, неплохая компания для моей птички. Жизнь кипит, возникают конфликты и разного рода отношения.
Утро выдалось туманным.
Хеллюланд, или Каменная земля, богатая рыбой, мехами и так далее, раскинулась под нами, как мохнатое одеяло. Наш самолет пошел на посадку. Я не видел ни тюленей, ни подснежников — лишь столбы дыма и посадочные огни аэродрома Гусиной бухты. Не удивительно, что Бьярни решил здесь высадиться со своей ладьи.
— Ты уверен, дорогой, что мы здесь еще не были? — спросила леди-путешественница.
— Странно, мне тоже кажется, что я это уже видел.
Ты все уже видел в своем подсознании. Для тебя нет разницы между Пекином и Саскачеваном.
Может быть, Гусиная бухта и чудесное место. Не знаю, не рассматривал. Я проверил состояние яйца в мужском туалете аэропорта. По скорлупе протянулась трещина.
Но не такая, как показывают в телерепортажах о сицилийских землетрясениях. Скорее она напоминала приклеившийся волосок. Но сомнений не оставалось… Впрочем, для роженицы без всякого жизненного опыта я действовал не худшим образом.
Я кинулся на первого же аэродромного служащего, которого увидел в зале, и завопил, что готов заплатить любые деньги за самолет до Кангалакксиорвика.
— Любые деньги не понадобятся, — ответил служащий. — Рейс туда скоро отправляется. Имя пилота Ле Гранф. Он как раз допивает кофе в кафетерии. Вам его не пропустить. Потому что он очень громоздок. К тому же у него одной руки не хватает.
Я отыскал Ле Гранфа в кафетерии. И в самом деле, упустить его было невозможно. Его куртка была сшита из красных и черных квадратов, и больше всего он напоминал фантастическую шахматную доску. И сам он был сложен из кубов и кубиков. Кубическим были голова, грудь, брюхо и даже ноги. В единственной ручище он держал чашку с кофе.
— Я имею честь видеть мистера Ле Гранфа? — спросил я.
— Уиии, — пропел он. — А кто ты — Квазимодо, горбун собора Нотр-Дам?
— Я — Гарольд Норт.
— О какая новость! Виват, Квебек либре!
Он не имел права так обращаться с фонетикой английского языка. Все дифтонги он превращал в монофтонги. Доктор Хикхоф убил бы его на месте.
Но у него был самолет.
— Мне сказали, что вы пилотируете самолет до Кангалакксиорвика?
— Это мозоль на теле Земли.
— Мне надо туда попасть.
— Зашем? Охотиться на тююлень?
— Это мои проблемы.
— Ви прав, но странно этот паник на Кангалакксиорвик. У меня есть эн пассажир в этот забытое место. Это вам обойдется в сто долларов.
— Договорились.
— Я допью эти помои, и мы летим.
Ле Гранф влил в себя полчашки кофе, и мы вышли. Мы добрались до ангара, перед которым стояло нечто, схожее с аэропланом.
— Знакомьтесь: Кларетта, старая шлюха, — сказал Ле Гранф. — Мой ползучий экспресс. Ви уже передумал?
— Нет.
— Как глюпо. Наш второй пассажир еще не здесь. Лезьте внутрь, будем его ждать.
Мы забрались в чрево Кларетты. В нем размещалось четыре сиденья — два спереди для пилотов, два сзади для пассажиров.
— У Кларетты ужасный кашель, — сказал Ле Гранф. — Беспокоюсь за ее бронхи.
Он нажал на кнопку, и пропеллер совершил медленный оборот. Клубы дыма вырвались из носа Кларетты. Самолет закашлялся.
— Пфью! Не хорошо.
Но я его уже не слушал, потому что появился второй пассажир. Это был Нагль с саквояжем.
Мы уперлись друг в друга злобными взглядами и одновременно издали звук закрывающихся со скрипом дверей.
— Старые знакомые, — догадался Ле Гранф. — Друзья будут вспоминать минувшие дни.
Нагль увидел мой чемодан и поставил свой саквояж рядом с ним.
— Вы вооружены? — спросил я.
— Не надо глюпый личный шутки, — сказал Ле Гранф.
— Я не с вами разговариваю, — отрезал я.
— О да!
— Конечно, у меня нет оружия, — откликнулся Нагль. — А что ты здесь делаешь, Гарольд?
— То же, что и ты. Совершенно то же.
— Но у меня с собой яйцо, — ответил Нагль.
— Куриное яйцо.
— Я отдаю должное твоему упрямству, Гарольд, — сказал Нагль. — Бороться и искать, найти и не сдаваться.
— У тебя куриное яйцо, Нагль.
— Конечно, конечно, Гарольд, я же с тобой не спорю.
— Где есть цып-цыпленочек? — воскликнул Ле Гранф. — Включайте меня в ваш смешной разговор.
— Расскажи ему всю правду, — попросил я Нагля.
Ле Гранф высунулся в окошко и крикнул диспетчеру, что мы готовы к взлету.
Кларетта одолела свой бронхит, и мы медленно покатились к взлетной полосе.
— Она поднимайсь — нам будет весело!
Пока мы набирали высоту, Нагль поведал пилоту свою версию истории глака. Должен признать, что он не передергивал и со своей точки зрения был объективен.
— Бон! — воскликнул Ле Гранф. — Теперь один имеет курочка, а один глака. Шарман!
Мне стало дурно. Судороги сотрясали мои конечности, в глазах вспыхивали искры. Меня посетило озарение — именно этому меня учил Хикхоф. У меня начинаются родовые схватки!
Подобное состояние известно психиатрам и акушерам. Эмоциональные натуры вроде меня переживают рождение наследника, словно рожают его на самом деле.
— Итак, — произнес Ле Гранф, — кто из вас, папа, есть настоящий папа? Какой нормальный человек будет совокуплять себя с пернатой маман?
— Никто не совокуплялся с пернатой маман! — отрезал я.
— Любовь не знает правил и границ, — сказал пилот. — Но с птицей! Это есть запредель!
— Занимайтесь своим делом, — прервал я его излияния. — А то мы грохнемся с высоты.
Схватки меня терзали так, что я вдвое согнулся от боли.
Ле Гранф достал бутылку коньяка и пустил ее по кругу.
— Я слышал много чудесных фабли под светом Полярной звезды, но клянусь, что мне не приходило еще встречать двух кавалеров, влюбленных в одну и ту же голубку.
— Не обращай внимания, — сказал Нагль. — Он — сексуальный маньяк.
— Скажи мне, — простонал я, — что заставило тебя выбрать именно Кангалакксиорвик?
— Созвучие «галакк», которое звучит почти как «глак».
— Я об этом не подумал.
— А ты преследовал меня до самого фиорда, только чтобы расстроить меня сказкой о курице и ее яйце? Я ожидал, что ты выложишь козырную карту. И не удивлюсь, если ты намерен пришибить меня, как только мы останемся в одиночестве в тех диких местах.
— Я за тобой следил? Я тебя преследовал? Но ведь я тебе уже сказал, что ты скоро увидишь, как из твоего яйца вылупится обычный цыпленок. Ничего похожего на глака.
— Гарольд, — торжественно произнес Нагль. — Хотел бы я найти на этом свете такого же верного и преданного друга, какого нашел Хикхоф в твоем лице.
