Арнольд что-то рычит в ответ. Отворачивается. Делает вид, будто ищет какие-либо ценности в старом серванте, но через некоторое время, как я и ожидала, все же начинает говорить.
— Я полюбил девушку. Она была дочерью нашего генерала. Анита… Тогда она казалась мне самой красивой и замечательной. Я не прикасался к ней более, чем соприкоснуться рукавами или же дотронуться до кончиков ее пальцев, передавая платок или перчатку. В мгновенье ока мы были помолвлены. И каково же было мое изумление, когда я узнал, что Анита…Я застал ее с другим офицером полка. Скоропостижно разорвав помолвку, я …
— Стал заглушать боль? — подсказала я.
— Да. Именно так. Генерал же посчитал разрыв помолвки скандалом. Мое поведение — недостойным. Так… И как умирали ваши мужья?
— Умерли муж номер один и три.
— А что с номерами два и четыре?
— Опять два вопроса, — смеюсь я, — Будь осторожнее, так я не отвечу тебе ни на один.
— Ладно. Перефразирую, — соглашается Арнольд, — Что случилось с номерами один и три?
— Три — был убит мужем своей любовницы.
— Понимаю мужа, — фыркает Арнольд.
— Номер один умер от старости.
Арнольд смеется.
— Жизнь с вами так тяжела?
— Снова вопрос, — напоминаю я.
Арнольд прикусывает губу. Приходит моя очередь задавать вопрос.
— Тебя разжаловали до рядового солдата?
Ответ краток.
— Да. Так что вы сделали с мужем номер один?
— Я уже ответила. Он умер сам. От старости. Ему было восемьдесят лет.
На лице Арнольда проскакивает странное выражение. Что это? Отвращение? Недоверие?
— Сколько было вам?
Это вопрос вне игры, но я все же отвечаю. Наверное от того, что мне хочется кому-то ответить на этот вопрос.
— Когда меня выдавали замуж, мне было шестнадцать. Как скоро будет Амелии. Мы прожили в браке четыре года.
Теперь выражение лица Арнольда читается четко. Ему противно.
— Мне очень жаль, — бормочет он.
Но сейчас время моего вопроса. Я его заслужила.
— Ты дезертировал? — напрямую спрашиваю я.
Арнольд кивает в ответ. Вот и все… теперь мы знаем друг о друге больше чем должны, и, наверное, больше чем хотели бы.
Разговор "по-душам"
Вечером я обнаруживаю в одном из ящиков кухонного комода бутылку вина. Судя по количеству пыли на ней-очень старую. Но глядя на этикетку-вряд ли коллекционную.
— За сколько можно ее продать? — приходит ко мне первая мысль.
Но вторая мысль совершенно иная, и через полтора часа я нахожу себя разговаривающей с домовой мышью.
— Вот все вы помогали Золушке, — отчитываю я мышь, — Пуговки ей на платья таскали, крупу перебирали, даже, если я не брежу, полы за нее мыли.
Мышь виновато молчит, забившись в угол мышеловки.
— Нет чтобы помочь кому-то, кому помощь эта действительно нужна!
Мышь задумчиво почесала лапкой за ушком.
— Вот например, научили бы Амелию прясть пряжу…Или это надо к паукам обращаться?
Моя собеседница предательски молчала.
— Ну или хоть что-то полезное сделали бы в Холсноу!
Мышь снова меня игнорирует, но подбегает к кусочку сыра, изначально служившему приманкой в мышеловке.
— Ну да, — бормочу я, — нахлебников у меня в этом доме и так полно. И никакой помощи! Все потому, что я-не золушка…
Моя собеседница бросает на меня косой взгляд. Да-да, Золушка точно никогда не держала своих мышей в мышеловках. Она выпускала их, шила им шапочки и камзолы. Одним словом-девчонка была явно психически больна.
С другой стороны, это я — кто сейчас разговаривает с мышью. И разговор наш малопродуктивен.
— Все, можешь идти, — открываю я дверцу мышеловки.
Грызун недоверчиво смотрит на меня.
— Пошла вон! — огрызаюсь я.
Мышь выбегает из клетки и быстро скрывается в подполье.
— Эх, опять все самой делать, — вздыхаю я.
Утром я просыпаюсь на кухне. Голова болит и мой внешний вид далек от идеала. Поэтому то, что Юджин склонился надо мной и брызгает на лицо водой из графина-меня вовсе не радует.
— Доброе утро, Эстэлла…Разбудить тебя сложней, чем спящую красавицу!
Я показываю учителю один из тех пальцев, что так любит демонстрировать мне Арнольд.
— Ну-ну, Эстэлла. Я думал вы-леди.
— Чтобы быть леди нужно как минимум иметь на это деньги. У меня же есть лишь чужие долги и чужие дети.
— А у меня для тебя хорошие новости…
Я встаю из-за стола, за которым спала, поправляю платье и спрашиваю, не нашел ли Юджин кого, чтобы скупить барахло из Хилсноу.
— Нет, это деликатное дело и надо больше времени.
— Тогда чем ты хотел меня порадовать?
— Я слышал в городе, что у графини Бретинской сегодня клубный день. Ты знаешь: тот самый клуб для ее подруг из высшего общества…
Юджин говорит медленно, наслаждаясь моим замешательством и тем, что мне неприятно даже думать о клубе, куда меня уже никогда не примут.
— А у кухарки графини грипп.
— Мои поздравления…
— Так вот, Амелия говорила т хорошо печешь. И я…
Паника охватывает меня. Я подлетаю к Юджину и крепко сжимаю его плечи.
— Только посмей сказать, что предложил Бретинской меня вместо кухарки!
Юджин отводит мои руки в сторону. Нежно сжимает запястья.
— Я лишь сказал, что знаю одну даму, которая отлично печет. И меня попросили передать заказ на три дюжины кексов.
После этого Юджин озвучил кругленькую сумму, и меня начало мутить.
В кухарках у Бретинской! До чего я докатилась?! Но разве у меня есть выбор?
— Все будет инкогнито, — продолжает Юджин, — И я сам доставлю кексы. Все еще хочешь отказаться?
— Нет, — твердо отвечаю я, — Позови мне Амелию. У нас много работы.
Рецепты
— А разве когда печешь, в это не стоит вкладывать свою любовь? — спрашивает Амелия, помогая мне замешивать тесто.
— Это ты в своих книгах прочла? — вопросом на вопрос отвечаю я.
— Нет…То есть да…Но…
Девочка заминается, не зная, как объяснить свою мысль. Мне бы помочь ей, но в данный момент меня волнует лишь количество изюма в кладовой. Хватит ли?
— Я представляла это себе по-иному, — наконец сообщает мне Амелия.
Так, будто бы меня волнует, как и что она себе представляла.
— Я думала, — продолжает падчерица, — Что буду печь для людей, которые мне хотя бы нравятся. А ведь графиню Бретинскую вы, маменька, терпеть не можете…
— С чего ты взяла? — спрашиваю я, яростно нарезая курагу помельче.
— Я вижу многое, — спокойно говорит падчерица, — И это в первую очередь.
— Тогда "ура" твоей проницательности, — поздравляю ее я, — Ты закончила месить тесто?
Амелия показывает мне липкие, грязные руки.
— Ну как ты смогла вырасти такой неумехой! — вслух возмущаюсь я, — Чтобы руки не были в тесте, их надо чуточку покрыть мукой!
— Вот так? — Амелия окунает грязные руки в муку, отчего они становятся похожими на руки в толстенных перчатках.
— Нет.
Я беру Амелию под локоть. Веду ее к умывальнику. Оттираю ее руки. Затем хорошенько их высушиваю полотенцем. Чуточку окунаю в муку.
— Попробуй теперь, — говорю я падчерице.
Амелия прикасается к тесту. Оно больше не липнет в рукам. Огромные зеленые глаза падчерицы светятся таким счастьем, будто я показала ей настоящую магию, а не бытовой прием.
— Теперь добавим чуточку цедры, немного, буквально несколько семян, гвоздики, щепотку перца…
— Перца? — изумленно повторяет Амелия.
— Да. Даже в самом сладком блюде должно быть что-то, что оттеняет вкус. Иначе — десерт не будет столь изысканным.
— Откуда вам знать? — недоверчиво глядит на меня Амелия.
О..о кексах, тортах, пирогах я знаю много. Моя мама была кухаркой. Всю жизнь простояла на кухне. Готовила то для одного, то для другого хозяина. Особенно хорошо у нее получались десерты. Иногда она тайком приносила мне с хозяйской кухни какое-нибудь свое творение. Я ела, а она, словно сказку на ночь, рассказывала мне рецепт…Потом, когда я уже сама стала матерью, я готовила по этим рецептам своим дочерям. Не часто, но когда те болели, или им просто бывало грустно. Конечно, то что я пеку — было строжайшим секретом нашей маленькой семьи. Никто из моих мужей не должен был знать моего истинного происхождения. По правде говоря, я сама почти забыла, что умею это готовить. Ведь девочки мои давно выросли. Теперь им более не нужны маленькие мамины утешения. Да и при всех своих делах я редко наведывалась на кухни домов моих мужей. А теперь пришло такое странное время, и я снова вынуждена стоять в фартуке на черной кухне. И странно, но я даже счастлива. Будто бы возле меня снова стоит моя матушка, и шепчет мне сколько нужно сахару, чтобы растопить самую холодную душу, и сколько цукатов, чтобы человек смог почувствовать лето.
