Ихвор Важич с трудом оторвал отяжелевшую с недосыпа голову от столешницы и рассеянно потёр ушибленную голову. Спать хотелось до рези в висках и неприятной слабости в мышцах, но столкновение лба с кленовой вытертой поверхностью внесло толику ясности, скорее болезненной, чем плодотворной. Мужчина потянулся к кружке с холодным несладким кофе практически чёрного цвета. Под руку попался карандаш, пряжка и огрызок от пирожка с яйцами и луком, что оставила забегавшая к папе с пайком служанка. Кружки не было. Ихвор оглядел свои скромные владения в поисках такой незаменимой подпитки для бодрости, но взгляд наткнулся только на расстеленную на спинке стула карту. Его слегка смутило, что карта брата, уже давно потерянная и забытая, оказалась в его кабинете, хотя была неоднократно замечена поблизости от них незабвенной маман. Смысл же мелких рябящих в глазах условных обозначений дошёл до него с заметным опозданием.
— Писе-е-ец, — всё ещё не до конца веря увиденному, протянул враз охрипшим голосом мужчина, срывая со стула карту и нервно раскладывая её поверх вычислений.
Перешедшая в полное пользование энергичной и вездесущей Альжбетты Важич, карта являла собой зрелище унылое и немного жалкое. Обтрёпанные местами откровенно измочаленные края уж не спасал двойной слой пищевой плёнки, отчаянно бликующей в любой точке обзора. Неизвестно каким образом (скорее всего, нескончаемыми уговорами и угрозами) не имеющая никаких способностей к чародейству жена Главы Замка Мастеров умудрилась перенастроить карту боевиков базовой комплектации, но поверхность упрямо показывала лишь светлячки членов семьи и ближайших подруг эксцентричной особы. Возле каждой метки содержался поясняющий зачастую весьма едкий комментарий госпожи Важич. И можно было бы вполне умилиться, что маман нашла место и его не родившейся дочурке, поставив жирную точку посреди Дилиной метки, если бы не другой значок.
Точка «Арни — опять куда‑то смылся — оболдуй» пульсировала, нет, скорее изредка вспыхивала, загораясь неравномерно и косо. Лучше бы вообще не горела: можно было предположить, что мелкий просто закрывается от наблюдения или его закрывают. В этой же пульсации чудилось нечто зловещее. Слабый свет и нервные вспышки, как от испаряющегося фона или едва держащегося резерва, что совершенно не соответствовало привычно высокому уровню их семейного вундеркинда. Зато очень и очень напоминало постепенно рассеивающееся излучение трупа, при том труппа кем‑то транспортируемого в сторону столицы.
Ихвор сломя голову рванулся к шкафу и выудил из‑за книги маленький, конфискованный на границе хрономер[27], неизвестного производства. Приложив артефакт к карте, мужчина ещё раз проследил движение метки брата. Чем дальше отматывались события карты, тем мрачнее становилось лицо Мастера — Алхимика.
— Да чтоб тебя ляснуло! — даже немного растерялся чародей, следя за тускловатой вспышкой силы возле Станишек, заметной даже на обработанной мамой карте.
От неожиданной догадки Ихвор почудилось что‑то близкое по ощущениям к инфаркту. Сама мысль, что беспутный братец может быть связан с появлением некроманта, или, ещё хлеще, этим самым некромантом являться настолько обескуражила его, что почти вызвала приступ удушья. Не то, чтобы их отношения можно было возводить в эталон братской любви и взаимопонимания, напротив, основным чувством между ними всегда было раздражение и терпение, но даже в самых страшных кошмарах Ихвору не могло привидеться, что Арн переметнётся на сторону противника или сам займёт вакантную должность. Для этого младший брат был, пожалуй, простоват. Да и по складу характера являл собой скорее излишне самостоятельного исполнителя, чем самоуправца.
Когда первый шок прошёл, мужчина взял себя в руки и начал спешно собираться, проклиная собственную рассеянность, ибо днём показываться в таком виде, в котором он прилетел в Замок, было, по меньшей мере, не солидно. Куртка ещё могла потерпеть, но грязные старые штаны не находили себе оправданий. Ихвор тяжело вздохнул, закрыл кабинет и направился к чёрному ходу, чтобы лишний раз не мозолить глаза персоналу в таком непрезентабельном виде. Отец ещё до рассвета вернулся домой толи досыпать, толи успокоить разволновавшуюся маму, толи по ещё какой одному ему ведомой причине, а пользоваться болтуном для передачи настолько конфиденциальной информации было совсем не сподручно. Да и не помнил он, куда вчера в спешке засунул свой артефакт.
Чёрный ход полностью соответствовал своему названию и был не многим освещённее туннелей в черьвьих норах[28]. Он не был грязен или захламлён, но на светляках завхоз здесь явно экономил. Зато он тянулся практически в самой стене, позволяя почти незаметно обходить все административные помещения. Вероятнее всего раньше это было коридором для слуг или тайным ходом на случай бегства хозяев.
— Мряу! — раздался из темноты пронзительный кошачий вопль.
Общественная сиротинушка, весившая стараниями всего обслужившего персонала уже почти полпуда, обладала несравнимым по мерзости и насыщенности голосом. Тихо ругнувшись на нерадивых работников, запустивших Маську в закрытый ход и искренне пожалев, что темнота не позволяет ещё раз, как следует пнуть крикунью, чтоб не бросалась под ноги, Ихвор пошёл дальше, благо до вожделенного выхода было не так далеко. Ещё думая о том, как выудить из тёмного коридора перепуганную кошку, он потянул за ручку двери, обычно тугой скрипучей и не податливой, в этот же раз легко распахнувшейся. Яркий полуденный свет после темноты чёрного хода ударил по глазам, заставив чародея непроизвольно зажмуриться.
В воздухе пронёсся странный, смутно знакомый свист. В грудь впилась острая боль. Свет снова погас, сменившись полной темнотой.
* * *
— Ох и выдерут же тебя! Ей Богу выдерут! И розги ещё в соли смочат! — не без затаённой радости продолжал измываться печник, довольно причмокивая толстыми губами и очень ехидно щуря глаза, подобно разъевшемуся хозяйскому коту самой наглой породы.
Крепкий от тяжёлой физической работы, с шероховатой загрубевшей кожей, их возница говорил с какой‑то совершенно не подходящей его образу мягкостью и лёгкой, почти не заметной, но очень умилительной картавостью. Легкие же никогда не исчезающие из глаз смешинки и вовсе превращали бывшего солдата в подобие доброго сказочника. Что было не так далеко от истины. Только сказки у него не всегда были добрыми, хоть и рассказывались с самым прочувствованным выражением лица. Сейчас лицо дядьки Атося было особенно участливым и милым, словно он оповещал о торжественном вручении медали, а не надвигающемся наказании.
— Как пить дать будут драть. Господин Ригорий самолично не постесняется на конюшне с тебя штаны стянуть и перегнуть через колено, а мамка твоя ещё и добавит. Она уж почитай с неделю одними успокоительными питается, да пустырник запоем глушит, хоть косой коси. Ссерела вся, что смотреть страшно. А тётка твоя только страху наводит, круглыми сутками скалится, да гадости травит. Тфу, ведьма, злющая, — Атось в сердцах сплюнул, чтоб не ругаться при начальниковой дочке.
Мерзкую во всех отношениях старую выдру он на дух не переносил ещё с того времени, как пришлось трижды менять кафель на камине в её комнате, который Гала Бельских с завидным постоянством отбивала, мстя несостоявшемуся любовнику.
— Ещё и подружка твоя малахольная с тобой пропала, а мозгов‑то у ней поболей будет. Но — но! Ты мне тут не пыхти, как ёж. Кто с ребятнёй бочонок медовухи упёр и по случаю праздников в хозяйской беседке так оприходовал, что после скамейки едва отмыли?
Алеандр всегда подозревала, что этот инцидент пятилетней давности в маленьком мирке их уединённого поместья ей будут вспоминать до самой смерти, и никакие оправдания, что кроме неё к тому бочонку прикладывались кузины, брат и трое ребятишек из обслуги, на местных не действовали. Подумаешь, ей одной пришла светлая идея, как именно этот бочонок из погреба уволочь, другим не хватило ни ума, ни сноровки, ну не рассказывать же теперь о её славе каждому встречному!
— Я после этого больше не пью, — недовольно пробубнила травница, пытаясь скрыться за чёлкой от насмешливого взгляда чародея.
— Ну, уж куда тебе больше! — довольно расхохотался мужик, запрокидывая назад вихрастую голову. — А эта дохлая, чай, та твоя психованная подружка, что бабке Нюре зубы заговорила так, что они стали, как у её собаки? Эко её знатно‑то потрепало. Вун ссинела вся, говорила моя Марся, не место приличной девке у тенеглядов да некромантов обитаться. Коса‑то где осталась? Такая славненькая девка была, а теперь, что кошка драная. Куда ж, вы, девки, запропали, так вас и эдак?
— Так, дядька Атось, — вдруг замялась девушка, впервые остро осознавая всю непрезентабельность своего состояния, — практика у нас… летняя. И не о том ты совсем подумал!!! И нечё ржать тут!! Не так мы практиковались! Нам срочно на практику надо было! У меня даже указ от куратора имеется! Вот!
