Я резко остановился, театрально взмахнул рукой.
— Осторожно! — крикнула Люда.
Поздно: конечно же, я зацепил подсвечник, и тот грохнулся на пол, разбрасывая по сторонам стеариновые капли. Свечки вывалились из своих гнёзд и погасли.
— Вот слон, — сказал Ганя, помогая мне заметать следы преступления, — так и пожар недолго устроить.
— Не устроил ведь? — обозлился я. — Вот и не вякай… Людочка, посмотрите там примётку, чтобы к встрече с другом была. Или со знакомым. Или просто к встрече. Есть, наверно…
Люда повела по строчкам остриём карандашика, кивнула согласно:
— Есть, конечно. А зачем вам?
— Вы читайте, читайте, Я потом объясню.
— Ну, вот, например, правая бровь чешется — к свиданию.
Я прислушался к себе — хоть бы что! Бровь чесаться не желала.
— Не то, Люда, дальше…
— В носу свербит — к радостной встрече.
— У меня свербит, — сообщил Ганя. — Третий день. Я бы даже сказал: течёт. Санорином спасаюсь. Годится?
— Санорин годится. Насморк — нет. Что там ещё есть?
— Ещё? — Люда пробежала карандашом вниз и вдруг подняла голову, засмеялась: — Нечаянно свечу погасить — к гостям.
Вот так штука: кто обвинит меня в том, что я намеренно скинул подсвечник? Нет, здесь не придерёшься: надо ждать гостей.
— Вы того и хотели? — спросил Ганя.
— Ага, — подтвердил я.
— А зачем вам гости?
— Не мне — нам, — поправил я. — Думаешь, каких я гостей жду?
— Приятных, надеюсь, — сказал Ганя и вздрогнул.
Впрочем, я тоже вздрогнул: в передней громко и властно звякнул дверной колокольчик.
Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно — намеренно, что ли? — открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья — это в жару-то? — ив мохнатой огромной кепке-«аэродроме». Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов — на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку-«аэродром», вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
— Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
— С чего вы взяли, что будем? — спросил он. — Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы, понял?
Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
— Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо… — тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: — Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного…
Он так и сказал — Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все её услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
— Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
Он заметил мне с укоризной:
— Может, в дом впустите?
А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришёл важней некуда.
— Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее…
Ганька шёл сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивлённый взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас всё поймёшь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил:
— На ваш вопрос, умная девушка, отвечу так: всё то Непонятное, что помимо нас существует и нет ему в нас объяснения.
— В нас? — переспросила Люда.
— Именно, именно, — закивал старичок, — поскольку всякие необъяснимые научные явления воспринимаются нами как нечто реальное, то мы верим, что найдётся им со временем объяснение. Мол, не зря учёные зарплату два раза в месяц получают. К примеру, гравитация… Полети я сейчас — удивительно будет и необъяснимо. Наукой сегодняшней необъяснимо. А в нас тому есть объяснение: не научное, нет — обывательское, но с верой в науку великолепную. Полетел Михал Михалыч — значит, антигравитатор какой-то изобретён. В принципе возможно. А вот достань я сейчас бутылку замшелую, зелёную, в водорослях вонючих, и вылези оттуда джинн с бородищей, в шароварах заморских, пророкочи он чего-нибудь о трёх желаниях-так то и будет Непонятное. Иначе — сказка ненаучная. Нет веры к ней в нас самих, нет и не будет. Или вот приметы всякие…
Ох, неспроста пришёл к нам Михал Михалыч, неспроста, чувствую. Погасил я свечи — и вот он, гость долгожданный, всё объясняющий. Кстати, что-то знакомое было в его имени, где-то я уже слышал его, совсем недавно…
Память у Ганьки оказалась получше моей.
— Слушайте, товарищ агент Госстраха, — сказал он, — а вы, случайно, не помните истории с пропавшей машиной? Ехала она себе, ехала — и вдруг исчезла, растворилась средь бела дня. Помните?
— Помню, конечно, — не возражал старичок. — Да и как не помнить: двух недель не прошло. Милиция тогда суетилась…
Вспомнил я его: свидетель первого случая с исчезнувшим автомобилем! Это его называл нам голос по телефону, его советовал искать, чтобы объяснить происшедшее. Только не понадобился он нам тогда, сами разобрались. А сегодня не обошлось без него, не сумели. Только на этот раз он сам к нам пришёл. Хотя нет: мы его вызвали. Как мальчишка Аладдин тёр свою лампу и появлялся всемогущий ифрит с бородищей, в шароварах заморских. А мне лампа не понадобилась, подсвечником обошёлся. И ифрит у нас попроще: не в шароварах, а в брюках. И не с бородой, а с лысиной. В общем, типичный агент Госстраха — прекрасная легенда!
В том, что это его легенда, я уже не сомневался. Ходит по нашему миру «соразумник» из соседнего, прикидывается этаким боровичком в кепке, наблюдает, высматривает. Сам он страховой агент, а молодцы его тоже небось земные профессии для камуфляжа имеют. С одним мы уже знакомы: «тип в синей майке» — грузчик или, в лучшем случае, шофёр с самосвала. Уж больно здоров: один кулак — с голову ребёнка, вряд ли такой на скрипочке играет…
А старичок посмотрел на меня хитро, сказал торопливо:
— Вы там чего-то не то думаете, так не думайте вовсе: всё враньё. Агент Госстраха я, понятно?
— Понятно, — опередил ответ Ганя. — Застрахуйте нас от примет.
— Что, сбываются?
— Сбываются, подлые!
— Это мы мигом, — сказал старичок, доставая из-под плаща плоскую папочку с надписью «Внешторгреклама», а из папочки — три бумажки с золотым обрезом и шариковую ручку, — это мы в два счёта сделаем. Ни одна примета сбываться не будет.
Он размашисто расписался на каждом листке, сложил их аккуратно, подал мне.
— Потом посмотрите.
— Сколько мы вам должны?
Он вроде даже обиделся:
— Ничего. Я бесплатно работаю.
— Проценты с душ получаете? — спросил Ганя.
— И так можно подумать, — прищурился старичок. — Вот вы, например, в меня верите? Верите, верите — вижу. Да и как не верить: Михал Михалыч Кокшенов, во плоти и крови. А что знает много всякого разного, так и вы кое-что знаете.
И тут в разговор вступила молчавшая до сих пор Люда.
— Ничего мы не знаем. Если в первых двух случаях, ну, с мешком в пространстве и с машинами — ещё что-то можно было объяснить, то уж приметы ничем не объясняются. Это первое. И второе: почему всё это происходит именно с нами? Разве мы трое больше других подходим для Контакта?
Она сказала «Контакта», как старичок говорил «Непонятное»: заглавная буква так и лезла в глаза и уши. А старичок — ничего, покивал-покивал, сказал согласно:
— Умная вы девушка, поговорить приятно. Не то что ваш приятель-нигилист воинствующий. Всё-то вы понимаете, всё-то вы объяснить можете — что вне вас. А что в вас самих — уже заминка. Верить в сказки надо, девушка. И в науку и в сказки. Приметы сбываются? Так в каждой вещи душа, может, есть. И если её расшевелить, всякие чудеса случаются. Кино такое было: «Удивительное рядом». Смотрели?
— А если серьёзно? — каменным голосом спросила Люда.
— Не надо серьёзно. Даже у вас физики шутят, и книжки по сему поводу выпускают. Ничего книжки, остроумные. А шутят они обычно с друзьями. С теми, кому их шутки приятны будут. Кто их понимает. — Он встал, сунул под плащ папочку. — Ну, до встречи в будущем. А сейчас мне пора, — и пошёл в коридор.
Мы сидели и ждали, когда в передней щёлкнул замок и за стеной по лестнице простучали мелкие торопливые шаги, а лотом громко хлопнула дверь подъезда, Тогда я развернул одну из бумажек, оставленных старичком, и прочёл вслух короткую надпись, сделанную обыкновенной пишущей машинкой, у которой к тому же буква «е» западала.
«Простите за назойливость и спасибо за помощь. Мы думаем, вы не откажетесь помочь нам ещё раз, если придётся». И размашистая невнятная подпись, сделанная шариковой ручкой с бледно-синей пастой.
