— Так отомсти! Сотри с лица земли эти горы! Уничтожь их, убей, утопи! Ты же можешь, Хен, я знаю, что можешь!
— Сделано то, что ну-у-жно, о большем не проси-и-и…
— Сделай то, что нужно мне! Уничтожь их!
Женщина кричала, стоя на берегу, рыдала так отчаянно, что вода у побережья откликнулась черным зевом водоворота. Зло зашумела вода, втягивая в непроглядную холодную глубину прибрежный песок с перламутровыми ракушками.
Но секунда — и водоворот исчез. Пропал, как и не было. Волны замерли, даже перестали шуметь. Полнейший штиль. Тишина. Покой. Прозрачная вода и осевший на дно песок. И золотинки заката на морской глади.
Хен дала ответ. И он был вполне однозначным.
Хен не хотела разрушать и уничтожать.
Женщина упала на песок, сотрясаясь от рыданий всю ночь, молилась до самого рассвета, тщетно прислушиваясь к безмолвствующему безмятежному морю.
А утром, когда солнце только-только показалось на горизонте, ушла, не оборачиваясь.
Если не хочет Хен, она сделает все сама.
Она шла по родным тропинкам среди свежей островной зелени и ярких цветов к дому дочерей Каспады. Отряхнула песок и соль с платья, постучала промокшими босоножками друг о друга. Заплела просоленные от морского ветра волосы в сложную косу, умылась чистой пресной водой из огромной ракушки перед входом в дом богинь-дочерей.
И вошла.
В лицо ударила волна влаги, как в парной.
Босые ноги омыла морская теплая вода. В просторном доме дочерей Каспады тоже было море. Вода на ладонь покрывала пол из белого мрамора, морские растения обвивали статуи Хен, цветные кораллы вполне комфортно чувствовали себя на воздухе, причудливо врастая в стены и разукрашивая их в разные цвета.
Одна из дочерей Каспады, Олия, была здесь. Она забавлялась с гибким морским крайтом: гладила змейку пальцами, дразнила мокрой прядкой белых волос, со смехом давала обвить свои руки. Была так увлечена игрой, что не заметила вошедшую. А когда заметила, с испуганным возгласом, как девчонка, шлепнулась в воду. И совсем не скажешь, что этому прекрасному созданию, такому нежному и юному с виду, уже больше сотни лет.
Но миг — и перед несчастной, убитой горем женщиной стоит мудрая почти богиня. Смотрит с горечью, с пониманием, и на нежном белом личике проступают морщины, скорбные складки у рта. Спустя секунду на женщину смотрит уже почти старуха.
— Ты отказалась от моря… Зачем, сестра? Зачем?!
И плачет. Жутко видеть, как плачет почти божество. Это не человеческая боль, не человеческая скорбь. Так рыдает и мучается только стихия.
— Хен отказала мне в мести, Олия, отказала…
Женщина прошептала эти полные горечи слова и без сил опустилась на колени. Слезы снова защипали глаза, падая в морскую воду.
— Помоги мне, Олия. Я не могу… Я не могу — так. Где-то там умерла моя дочь, и тот, кто погубил ее, не должен жить.
Богиня-дочь опустилась на колени рядом, обняла плачущую женщину за плечи. Чего ей стоило принять решение? Пойти против желания своей матери и своей стихии ради справедливости очень непросто, но Олия смогла. Осталось только убедить остальных дочерей Каспады.
Спустя час несчастная мать получила то, чего желала больше всего на свете. Корабль начнут подготавливать уже сегодня, а через три луны она будет плыть вместе с первым за много лет посольством к убийце ее дочери. И если она лично не скормит его крабам, то… А тут уже возможны варианты.
Женщина с белыми волосами впервые за всю свою долгую жизнь зашла в свой дом, не оглянувшись на некогда так любимое ею море.
А утром ее бирюзовые глаза подернулись дымкой, посерели. Прекрасные белые волосы потемнели. Отречение от моря несет морской ведьме проклятие и смерть, и в посмертии она не соединится с водой, сгнив в земле, как обычные люди. Но время еще есть. Совсем немного, но она должна успеть. Обязана. Ради дочери, ради юной морской ведьмы, которую украли у нее и убили. И ее жизнь того стоит.
СКАЗОЧКИ И СКАЗОЧНИКИ
— Да по речеч-ке ко-раб-лик
Плыл и плыл себе тихонь-ко
На корабли-ке матро-сик
Пил невкусный само-гон!
Неказистая лошадка медленно и степенно перебирала копытами по совершенно пустому тракту. Я, кое-как устроившись в жутко скрипящей телеге, отбивала копчик, раскачивалась в такт лошадиному шагу и пела всякую чушь. Мы ехали уже часа три, не меньше, и меня порядком укачало.
За время пешей прогулки до конюшен я окончательно доконала Ирдана своим нытьем, требуя хотя бы телегу. Я просто представила себе, как буду взбираться на коняшку в своем халате, как объясню исчезнувшую после первого аллюра искусственную задницу и грудь, а может, и слетевший парик, и решила стоять насмерть, но на лошадь не садиться. Ездить верхом я умела, но сейчас чего-то вот не хотелось. В конце концов Ирдан сдался. Сейчас он сам сидел на облучке и правил нашим нехитрым транспортом. Что, подозреваю, ему не очень нравилось.
Я вообще предполагала, что мы придем за лошадками в какую-нибудь деревню, где местные крестьяне, попахивая молоком и навозом, будут наперебой угощать нас печеной картошкой и манной кашей, но жестоко обломалась.
Мы подошли к маленькой конюшне, спрятанной в лесу, и крошечной избушке, где жил всего один человек. Его лицо с явными признаками даунизма и невнятное мычание в качестве приветствия намекало на то, что картошки с кашей мне не предвидится, как и беседы по душам. Но штук пять лошадок, весьма ухоженных и здоровых, насколько я могла судить, были готовы стартовать в любой момент.
И меня это очень напрягло. Тайная парковка с лошадками, которой заведует один человек. К тому же, этот человек в силу врожденных заболеваний ничего и никому не расскажет в случае чего. Очень профессиональный подход.
Желание незаметно свалить мелькнуло, но тут же погасло. У меня нет денег и ценностей, кроме золотого браслета на руке, нет нормальной обуви, знания местности да и вообще никакого знания нет. Меня не собираются с воплем «бей чужих, чтоб свои боялись» жечь на костре и вообще мой спутник вел себя прилично, хоть и настораживал.
И поэтому я спокойно сидела на пенечке и с интересом наблюдала, как Ирдан с конюшим прилаживают колесо к разболтанной телеге. Конюший работал споро, несмотря на то, что имел проблемы умственного характера, и, что удивительно, Ирдан от него не отставал. И швец, и жнец, и на дуде игрец. Красавец мужчина.
За тот час, что мы тащились до тайной конюшенки пешком, я старалась раскусить этого товарища, но у меня ничего не вышло. Он охотно отвечал только на те мои вопросы, которые были ему удобны. Про флору и фауну — пожалуйста. Про политическое устройство или даже королеву, к которой мы идем — молчок. Зато он расспрашивал меня обо всем, совершенно не стесняясь, как профессиональный агент КГБ. Чем немало меня бесил.
И я в ответ решила бесить его. Он спрашивал, сколько у нас королевств, я отвечала, что у нас социальная демократия и капиталистический политический строй. Он ничего не понимал, но продолжал упорствовать. За час я ему поведала о пирамиде Маслоу, о Маугли, который дружил с медведем, пумой и удавом, пересказала парочку притч, одну даосскую, вторую нашу, христианскую, про смирение и любовь к ближнему. Рассказала рецепт лечо и соленых помидоров. Поведала о преимуществах итальянских мулине перед китайскими и о воспитании детей по системе Монтессори, после чего окончательно уверилась, что он едва ли понял и половины из мною сказанного. Зато, похоже, понял, что я над ним издеваюсь, но ничего не предпринимал. Я смотрела на него честным и чистым взглядом из-под лохматых бровей, и он, наконец, заткнулся. Понял, что на меня где сядешь там и слезешь.
Поэтому теперь я, одурев от тряски и скрипа тележных колес, напевала первое, что придет в голову. И даже иногда намеренно фальшивила.
— А кораблик плыл по мо-рю
К чудо-юдо-рыбе-ки-ту
Чтоб матросики пойма-ли
Чуду-юду на крючок…
— У вас большое море? — перебил меня мой спутник.
