— Королева, — сказал я, набрав полную грудь воздуха, — а также ваша дочь и вы… заслуживаете более родовитого зятя и супруга, чем ублюдок-деревенщина. Я ничего не могу к этому добавить, ваше величество. Делайте со мной что хотите. Убейте или в темницу заточите, если вам от этого станет хоть чуточку легче.
КРЕПОСТНОЙ застенок, по правде говоря, оказался не таким уж и гиблым местом. Во всяком случае, по сравнению с тем, каким я его себе представлял. Крыс тут не было, соломенную подстилку меняли каждый день, и вдобавок король в приступе необъяснимого великодушия распорядился не приковывать меня к стене.
Я сидел на полу, уставившись в темноту. Единственное, что меня нисколько не удивляло, — это почему его величество не обезглавил меня, а всего только заточил в темницу: боги решили, что я еще не испил до дна чашу своих страданий.
Мне вспомнились испуганно-радостное выражение лица Беатрис, когда она поняла, что я не собирался выдавать ее тайну, звук подавленных рыданий, вырвавшийся из груди принцессы, радостный блеск в глазах Морнингстара, который наблюдал, как стражники тащили меня в застенок, где мне предстояло ждать…
Чего?
Этого я не знал. И хотите верьте, хотите нет — меня это мало заботило. Забавно, не правда ли: тот, кто всю жизнь только и пекся что о собственной шкуре, вдруг начисто утратил к ней интерес…
Но вообще-то я почти не сомневался, что король решил сгноить меня здесь. Разумеется, ему ничто не мешало меня казнить. Охотников отсечь мне голову помимо придворного палача набралось бы немало. В очередь бы выстроились. Но его величество в знак уважения к моим былым заслугам перед монархией проявил милосердие и дозволил мне провести остаток дней в темнице. В его понимании эта бесконечная пытка, это медленное увядание должно было быть для меня предпочтительней, чем мгновенная смерть.
Глядя в темноту, я пытался представить себе, как все для меня обернулось бы, разыграй я ту сцену в тронном зале на иной манер. Но при всем желании не мог себя заставить даже в воображении открыть всему двору тайну королевы. Возможно, потому, что привык отождествлять ее со своей Маделайн. Хорошая женщина, которая под влиянием обстоятельств повела себя не лучшим образом. Это в одинаковой степени относилось к ним обеим. Но ни та, ни другая не заслуживали за эти свои проступки чрезмерно суровой кары. В отличие, скажем, от вашего покорного слуги.
Уж я-то, что греха таить, получил по заслугам. Взял хороший разбег… сумел нажить себе множество врагов… пережил краткий триумф… а после лишился всего на свете. Меня больше вроде как и не было. Я перестал существовать. Жизнь кончилась, едва успев начаться.
В замочной скважине заскрежетал ключ. Я насторожился. Сперва хотел было наброситься на того, кто сейчас ко мне войдет. Оттолкну его и вырвусь наружу. Но потом решил все же от этого удержаться. Вдруг там, в подземном коридоре, выстроились в шеренгу человек двадцать дюжих стражников, чтобы не дать мне сбежать?
Я остался недвижим.
Визитером моим, представьте себе, оказался один из четверых людей, которых я меньше всего на свете желал бы видеть. И уж конкретно его — в последнюю очередь. Вероятно, оттого, что во все время заточения он не выходил у меня из мыслей.
Одклей остановился в двух шагах от меня и ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Сейчас он ни капли не походил на придурка, каким казался, когда гримасничал при дворе.
— Не советовал бы тебе пытаться удрать отсюда: в обоих концах коридора дежурят стражники, — сказал он, затворив за собой дверь.
Я молчал, не сводя с него глаз. В глубине души у меня шевельнулось было желание наброситься на него, повалить на пол, сжать его тощую шею ладонями и ощутить, как стихает биение его жизни, как тускнеет взгляд. Но я даже пальцем не шевельнул.
Просто не мог себя заставить это проделать. Не видел смысла его убивать. После всего, что со мной случилось, это было бы… как-то мелко, что ли…
— Откуда ты все узнал? — спросил он меня.
Я удовлетворил его любопытство. Спокойным, безмятежным тоном все ему выложил начистоту. Обстоятельства, при которых я был зачат, и то, что у нас с Энтипи одинаковые родимые пятна, и зачем я пожаловал в Истерию, ко двору, и как складывались наши с принцессой отношения, и как я догадался, что к чему. Словом, все.
Он слушал меня не перебивая, только головой кивал. Когда я замолчал, он стал шагать по камере взад-вперед, заложив руки за спину, и только тогда я впервые заметил, что он… слегка прихрамывает на правую ногу…
О боги! А мне так хотелось верить, что я ошибся на его счет! Если б не эта его хромота, то, вздумай он отрицать, что был в трактире в ту достопамятную ночь, я не усомнился бы в его словах…
Шут наконец остановился и, прислонившись к стене, сказал:
— Та ночь была едва ли не самой скверной в моей жизни.
— Да неужто? — с издевкой спросил я.
— О да! — с печалью в голосе подтвердил он. Я вспомнил слова Беатрис насчет того, что люди далеко не всегда таковы, какими кажутся. Это ведь она о шуте говорила. Прежде всего о нем, а не об одной Энтипи, как я тогда решил. Потому что сейчас и манерами и голосом он нисколько не походил на того придурка, какого корчил из себя в присутствии короля и придворных. Это был совсем другой человек. Говоря со мной, он словно бы обращался еще к одному слушателю — к грустной тени, которая прежде, в земной своей жизни была моей матерью. — Потому что это они… рыцари… настояли на том, чтобы я тоже принял участие… Им это показалось безумно смешным. Веселой шуткой. Чтобы шут овладел женщиной, которой до этого всласть натешились благородные сэры. Они нипочем от меня не отстали бы….
Голос его прервался. Казалось, он сейчас разрыдается. Но я был далек от того, чтобы ему посочувствовать.
— Я все время… все время шептал твоей матери на ухо: «Прости меня, прости, я этого не хотел, прости…» И при этом улыбался, чтобы они остались довольны своей затеей. Вот такую шутку они с нами сыграли. С твоей матерью, со мной и с тобой.
— Дерьмо ты паршивое, — сказал я. — Рыцари-то наверняка были пьяны. Тебе ничего не стоило бы их обмануть. Мог бы только сделать вид, что ее насилуешь. Только прикинуться… Но вместо этого ты ею овладел, чтобы хоть в этом с ними сравняться! Тебе это льстило, трус несчастный! И теперь, спустя долгие годы, ты здесь передо мной распинаешься, мол, я этого не хотел, так получилось! Дескать, у тебя у одного из всей развеселой компании имелась совесть, и ты проделал с ней эту мерзость поневоле, в отличие от остальных. Ведь ты ради того мне все это рассказал, чтобы я тебе посочувствовал, подумал бы, что вы с ней оба были невинными жертвами, а рыцари — жестокими палачами. Не дождешься! Знаешь, что я тебе на это отвечу, шут?! Уверен, ты вряд ли от кого-нибудь еще такое услышишь: не смеши меня!
Он опустил глаза и едва слышно пробормотал:
— Можешь мне не верить, Невпопад. Дело твое. Не мне тебя в этом винить.
— О, благодарю от всего сердца. А то я всю жизнь провел в страхе, что ты меня в чем-нибудь обвинишь… — Некоторое время я молча на него смотрел, а после спросил: — Скажи, ведь это все ты?
— Я уже тебе во всем признался. Да, я обладал твоей матерью, как и оста…
— Да я не об этом! — Он недоуменно взглянул на меня, склонив голову набок. — Ведь это ты — подлинный правитель Истерии? Находчивый, изобретательный, дальновидный? Рунсибел — пустое место, верно?
Он кивнул, улыбаясь:
— Молодец! Ты, видно, умом в меня пошел. И кое-что еще унаследовал, без чего мог бы и обойтись. — Последнее утверждение он сопроводил выразительным взглядом на мою увечную ногу. — Дополнение не самое удачное, но что поделаешь.
— Как же это мать мне не сказала, что один из ее «клиентов» имел физический изъян? Это могло бы значительно сузить круг моих поисков. Ведь я не сомневался, что рано или поздно найду своего папашу.
Одклей пожал плечами:
— Темно было. Да и она на нас смотрела… прежде чем все это случилось… таким восторженным взором. Мы, поди, все до единого представлялись ей высокими, широкоплечими красавцами. Я же…
Уловив в выражении моего лица презрение и досаду, он осекся и перевел разговор на другое:
— А насчет моего участия в управлении страной ты совершенно прав. В качестве шута я привык подмечать необычные, сокрытые от остальных стороны вещей и явлений. И в людях вижу прежде всего то, на что другие и внимания не обращают. Но о моей роли никто, кроме тебя, не догадывается… Рунсибел — пустое место, это ты тоже верно заметил. Ни умом, ни мудростью бог его не наделил. В общем, человек он довольно заурядный. А с другой стороны, стать королем не всякий на его месте сумел бы. Не любому заурядному человеку такое по плечу. Я даю ему советы, как поступить в той или иной ситуации, что предпринять. Ему нравится быть на виду, я же с охотой остаюсь в тени. Люблю направлять ход вещей и стараюсь по мере сил сделать этот мир хоть немного лучше.
