Я и опомниться не успел, как ближайший из окружения Горба сунул мне в руки холодный кусок металла.
– Наводку получишь завтра, в душевой. Одноглазого валишь после нашего клиента…
В безжизненном взгляде авторитета так и не проявилось чувств. Я понял, что попал в переплет, выбраться из которого будет очень непросто.
В душевой ко мне приблизился уголовник с глумливой физиономией.
– Гляди налево, – сказал он, – вон того лохматого видишь? Твой.
Я обернулся. Под струями воды стоял громадный рангун. Порыкивая, чесал широкую грудь, выбирал из нее блох.
– Но… – начал я, но посыльный Горба уже растворился.
Заточку я спрятал в матрасе. Если при личном обыске найдут этот важный предмет самообороны, в лучшем случае кинут в карцер, а в худшем начнется новое судебное разбирательство. У меня всего год. И мне очень хотелось, чтобы я выбрался из ада по истечении этого срока.
В забое я трудился всегда рядом с профессором Ребровым. Нас определили в сцепку. Я грузил породу в тачку, профессор толкал ее по проходу к поверхности. Ребров говорил, что угодил в колонию случайно, следствие, дескать, допустило ошибку. Но зеки в бараке были уверены, что Ребров удавил жену за измену.
– Оно, конечно, его дело, – говорил матерый вор по кличке Лепень, ковыряя проволокой гнилые зубы, – жена – это личная собственность каждого. Но зачем отнекиваться. Грохнул бабу, так и скажи…
– Точно, – вторил ему другой уголовник, черный, как головешка, вернерианин, которого все звали просто Тук, – это же не проступок, а правильный шаг. Я бы неверную не только удавил, но и съел…
Обычай супругов поедать друг дружку остался в далеком прошлом Вернеры и осуждался, как очевидная первобытная дикость, но время от времени акты каннибализма случались. Власти проявляли лояльность к провинившимся – против природы не попрешь, полагали эти гуманисты от закона.
– Молчите, – кричал несчастный Ребров, – вы ничего не понимаете!
– Конечно, не понимаем, – соглашался Лепень, – мы в убийствах жен не замечены.
Мне было немного жаль недотепу-профессора, но я старался не вмешиваться в разговоры. Своих неприятностей хватало. То, что профессор в лагере долго не протянет, было понятно с первых дней. Реброва привезли в той же партии, что и меня. Он то впадал в состояние нервное, близкое к истерике, то вдруг уходил в себя и пребывал в полном рассеянии чувств. Таких людей хватает в науке, там они чувствуют себя, как рыбы в воде. Но здесь – отсутствие концентрации порой означает скорую смерть.
– Пойди, принеси соль, – пихнул профессора уголовник в тюремной столовой. Тот, думая о чем-то своем, медленно побрел вдоль столиков. Остановился. И обратился к одному из заключенных: – Простите, дайте, пожалуйста, котлету!
Тот настолько опешил от такой наглости, что протянул требуемое без единого слова. Ребров же, продолжая размышлять, принялся жевать котлету и очнулся только в тот момент, когда от нее остался небольшой кусочек.
– Ой, простите! – деятель науки покраснел до корней волос и поспешил обратно.
– Где соль! – раздался рев уголовника, посылавшего Реброва за солью.
В общем, жить профессору оставалось совсем немного. Хотя он вряд ли осознавал нависшую над ним опасность, продолжая витать в облаках. Я же намеревался выжить любым способом.
На следующий день после того, как я стал обладателем заточки, нам устроили показательную экзекуцию. В ближайшие месяцы мне суждено было узнать, что подобные мероприятия охрана проводит регулярно, дабы заключенные даже думать забыли о своих правах. Зато относились к кругу обязанностей с усиленным рвением.
Вместо того, чтобы после работ на руднике отвести в камеры, нас выстроили в две шеренги на равнине.
– Сейчас все вы, помойные крысы, узнаете, кто здесь главный! – прорычал старший надзиратель, которого за крутой нрав и упрямство уголовники окрестили Быком, и извлек из-за пояса дубинку.
– Начинается, – пробормотал один из зеков, стоявший в строю чуть левее, чем я.
– Что будет? – спросил я тихо.
– Известное дело. Будут порядку учить.
– Сейчас я вас всех научу порядку! – подтвердил его слова Бык.
– Бить заключенных негуманно! – закричал интеллигентный Ребров.
– Это единственное развлечение конвойной службы. – Старший надзиратель свирепо воззрился на странного заключенного. – Ты хочешь лишить нас последней радости?
– Очень хочу, – подтвердил Ребров и взвыл, получив дубинкой по носу.
– Сумасшедший, – пробормотал я и, рухнув на пол, принял позу эмбриона, прикрыл руками беззащитную для ударов голову.
Били нас долго и негуманно. Впоследствии я узнал, что у тюремных властей имеется множество способов воздействия на заключенных, они умело «учили нас порядку». Для особо буйных имелся темный карцер, куда сапиенса спускали на целую неделю. Когда его с завязанными глазами вытаскивали на свет и срывали повязку, несчастный кричал от боли. Одного бедолагу загнали в карцер на несколько месяцев, а когда вывели на солнце, он попросту ослеп. Никогда не забуду его обращенное к нему лицо, залитое слезами. Зрение вернулось очень нескоро. Мои сокамерники очень завидовали пострадавшему – почти две недели он провел в лазарете, а потом был отправлен на смягченный режим.
Поскольку я не был слишком буйным, карцер мне не грозил. Но во время «учебной» экзекуции несколько раз доставалось дубинкой. Я старался, в отличие от остальных, прикрывать не ребра и живот, а лицо. Поэтому тяжелая палка гражданина начальника здорово прошлась по моим почкам.
По дороге с плато ко мне приблизился один из заключенных. Он сделал вид, что разговаривает не со мной, отвернул лицо в другую сторону.
– У тебя серьезные неприятности.
– Я знаю…
– Не оборачивайся, – резко предупредил мой собеседник. – Нас могут увидеть. А я не хочу, чтобы со мной случилось что-нибудь нехорошее. Никому не доверяй. Ты понял? Никому. Я бы на твоем месте поискал способ смыться.
– Почему ты со мной говоришь.
– Ты мне нравишься. У тебя красивое лицо. Мертвые лица не выглядят красивыми.
Он ушел вперед.
Этот разговор помог мне по-новому взглянуть на ситуацию. Где гарантия, что одноглазого не подослал сам Горб? Авторитет знал, что я обращусь к нему за помощью. У меня просто не было другого выбора. Они не оставили мне другого выбора.
Когда ты в аду, и каждый твой день может стать последним, начинаешь очень ценить каждую секунду. Я лежал в темноте и вслушивался в тюремные шорохи – храп заключенных, пощелкивание кровососущих жучков, тихий шепот…
В ту ночь мне повезло. Я услышал то, что спасло мне жизнь. Несколько каторжников, из новичков, решили отомстить за регулярные избиения. Охрана, их жены и дети, жили в небольшом поселке в паре километров от рудника. Если бы нас поймали, то сразу бы поставили к стенке. Но нас не поймали.
Я скользнул к соседним нарам.
– Я с вами!
Уголовники свирепо воззрились на меня. Мое появление явно не входило в их планы.
– Я так решил, – сказал я со всей твердостью, на какую был способен.
Поглядев на меня оценивающе пару минут, один из них, гебб с фасетчатыми глазами и острым шипом вместо подбородка, кивнул.
– Ладно.
Он был у них за главного. Остальные против моего участия возражать не стали. План был такой. Ворваться в один из домов, хозяина убить, взять, что только можно, и тем же маршрутом вернуться в барак. Добро можно спрятать где-нибудь неподалеку. Мало ли в округе скал и зарослей колючего кустарника.
– А как мы пройдем через аннигиляционный периметр? – поинтересовался я.
– Это моя забота, – ответил гебб.
Он знал, что делает. Один из охранников имел зуб на старшего надзирателя. Парня собирались в ближайшее время отправить в штрафной батальон за какую-то незначительную провинность. В его интересах было избавиться от Быка как можно скорее. За то, чтобы уголовники придушили старшего надзирателя, он согласился на пару минут отключить периметр.
– Возвращаться будете по сигналу фонаря, – угрюмо оглядывая нас, поведал караульный, – смотрите не пропустите. Я помигаю вот так. Один короткий, два длинных. Это означает, путь свободен. Все ясно?
– Дай нам полчаса, – сказал гебб, – сделаем все в лучшем виде.
– Дом Быка самый большой, не ошибетесь. И ценностей у его жены хватает. Ее лучше тоже прикончить. А то, неровен час, опознает кого-нибудь из вас.
Я похолодел. Убить беззащитную женщину? В отличие от меня уголовники были полны решимости. Чтобы улучшить свое плачевное положение в колонии, они готовы были перерезать глотку кому угодно.
– Ну, вперед, – скомандовал охранник и щелкнул рубильником.
Синеватое мерцание медленно сошло на нет. В воздухе все еще пахло озоном, посверкивали голубоватые искры, но аннигиляционное поле уже отключилось. Уголовники рванули с места. До поселка было всего ничего – не больше пятисот метров. Но мы бежали со всей возможной скоростью. Неприятно ощущать, что ты во власти человека, способного одним щелчком рубильника распылить тебя на атомы.
