Старый ученый вообще не обращал на них никакого внимания, поглощенный чертежами театральной машины. Пьяный пытался развязать верхнюю завязку ее хитона.
— Вот сейчас, милочка, мы и проведем экзамен!
Вдруг он резко выдохнул «кхе!», одновременно послышался звук падающего мешка. Старик замер, распростершись в двух метрах от беседки. Циана сообразила перекинуть его таким образом, чтобы он не упал на мраморный пол.
Остальные двое смотрели на нее, как наивное простолюдье в театре глазеет на спускающегося из машины бога. Но их ошеломление было вполне оправдано — классическая борьба, которой кончалось пятиборье на олимпийских играх, совершенно не походила на дзюдо двадцать четвертого века.
— Давайте уважать друг друга! — предложила им невероятная гетера, запросто закинувшая далеко в траву их грузного приятеля.
— Богиня… — робко начал старый ученый.
Циана кокетливо оправила хитон.
— Послушайте, милые друзья, я обыкновенная смертная, которая знает и уважает вас и хочет от вас только одного — чтобы и вы ее уважали. — Она подошла к пьяному и, помогая ему подняться, закончила, глядя в его расширившиеся от суеверного ужаса глаза: — Только при таком условии мы можем оставаться друзьями. А сейчас налейте мне вина, но только в отдельный кубок! Эй ты, сбегай, принеси…
Пракситель хлопнул в ладоши.
— Раб…
— Не раб, а он лично мне принесет! Во искупление, ну же…
Спеша поднести кубок богине, автор трагедий чуть не свалил раба, появившегося на пороге дома. Скульптор и философ смотрели на нее с истинным страхопочитанием.
— Когда продадим эорему, отдадим тебе все деньги, — сказал философ. — Ее наверняка купят все театры.
— Значит, вы не принимаете меня в друзья, — огорчилась Циана. — А я думала, что мы разделим заработок на четыре части…
— Но проект ведь твой… — мудрец попытался подыскать красивое обращение и, видимо, не найдя ничего более подходящего, позволил себе пошутить с видом человека, которому нечего терять в жизни: — Я назвал тебя дочерью Зевса, но ты, пожалуй, дочь Геракла.
Циана звонко засмеялась. Ей становилось все веселее, она чувствовала себя все свободнее, но пока еще не понимала, что виновато в этом ароматное коринфское вино.
— Поэтому ты решил отдать мне все деньги? Стыдись, философ, ты еще веришь в богов, а? Пракси… ведь я могу называть тебя так, Пра-кси-тель — слишком длинно! Ну что, теперь возьмешь меня моделью или нет? Эй, только не разбавляйте мне вино! — крикнула она уже окончательно протрезвевшему писателю.
От неожиданности писатель испуганно отдернул мех и, не успев заткнуть его вовремя, залил мраморный пол вином.
— О божественная, — смущенно воскликнул знаменитый ваятель. — Я не смею и мечтать о такой модели.
— А ты помечтай, помечтай! — подняла ему навстречу громадный кубок Циана и одним духом почти наполовину осушила его…
Мужи и без того были ошеломлены, так что ей вовсе не было нужды внушать им респект своим молодецким питьем, но Циана уже потеряла контроль над собой. Не выпуская кубок из рук, она подсела на скамейку к философу.
— Жаль, что я показала вам, как усовершенствовать эорему. Будет вам с этими богами! Только обманываете народ и усугубляете его невежество.
— Хочешь лишить писателей хлеба? — снова осторожно пошутил мудрец. — Народ ходит в театр не ради их пьес, а чтобы посмотреть, как в конце боги вершат справедливость. Потому что… где еще это увидишь?
Циана удивленно повернулась к писателю, который сказал смиренным тоном:
— Вы говорите опасные вещи, подруга. Только бы не услышал их вездесущий!
— А ты чего изображаешь из себя верующего? — возмутилась она. Согласно книгам, никто из мыслителей того времени уже не верил в обитателей Олимпа.
— А кто тогда будет вершить человеческие судьбы в наших трагедиях? — робко пытался защититься писатель. — Люди умеют только запутывать их. А ведь гражданин должен выйти из театра с окрепшей верой в жизнь.
— Не дают, — поддержал его Пракситель. — Вот я изваял бы тебя сейчас так, чтобы все ахнули от восторга, но если не посвятить статую какой-либо богине, никто ее не купит. А ведь мрамор дорогой, милая! Так что между собой мы можем богохульствовать сколько угодно, но ведь денежки-то боги дают…
— Ну, Пракси, не ожидала я от тебя таких разговоров! — воскликнула она, но тут же спохватилась, что не имеет права выражать свое отношение к их делам, и потому поспешила исправить свою ошибку. — Сочувствую я вам, ребята! Так именем какой богини ты хотел бы меня окрестить?
— Афродиты, разумеется, но я сказал только к примеру. Не дозволено, чтобы смертная…
Циана весело вскочила, вспомнив о своей миссии.
— А что если я не смертная? Давай попытаемся…
Ей нужно было во что бы то ни стало остаться с ним наедине, чтобы уладить свое пребывание у него в доме.
— Сейчас я пил вино. Да и в это время дня… — попытался он отговорить ее, но она уже направилась к навесам с такими возгласами, которые могла позволить себе разве что богиня:
— А вы, ребята, останьтесь здесь! И не смейте подглядывать, иначе я превращу вас в свиней!
Писатель, направившийся было вслед за нею, сразу сел. Разумеется, он не верил в чудеса, описанные когда-то его коллегой Гомером в «Одиссее», но раз эта тоненькая и хрупкая девушка сумела с такой легкостью перекинуть его через себя, почему бы ей, если она того пожелает, не превратить человека в свинью!
Циана шла царственной походкой, которую она специально отрабатывала. Длинный хитон ниспадал красивыми складками, обрисовывая тело, так что Пракситель следовал за нею, как завороженный. Многие месяцы она упражнялась, решив, что красивые эллинки ходили именно таким образом. А они оказались коротконогими и коренастыми. Неужто они так ничего и не добились своим культом красоты тела и спорта? Или у них только на стадионах подвизалась сотня мускулистых идолов, а все остальное оставалось пузатой и толстозадой толпой?
— Сколько много куросов и кор! — остановилась она перед первым навесом, все пространство под которым было забито голыми аполлонами и задрапированными персефонами. Но тут же прикусила язык. Так окрестили эти статуи искусствоведы двадцать веков спустя. Однако большой ошибки она не совершила, потому что и в самом деле это были названия обыкновенных юношей и девушек. Сколько много их здесь, а сколь мало красоты уцелеет в веках! Непонятно почему, Пракситель начал оправдываться:
— Ремесленничество! Это дает кое-какой доход, но сама видишь: мои милые соотечественники горазды заказывать, а как подойдет время платить… Столько мрамора испортил! В довершение всего сейчас входит в моду Гермафродит, каждый хочет иметь в доме Гермафродита. И что только в нем находят? Ты понимаешь этот новый культ сына Афродиты? Теперь я попытаюсь переделать вот этих в гермафродитов, но…
— Пракси… — прервала его жалобы Циана, — а почему аполлончики голые, а персефоны так задрапированы, что…
От прогулки по двору с коринфским вином в желудке под эллинским солнцем все в голове Цианы окончательно перепуталось.
— Запрещено изображать богинь обнаженными.
— Наверное, поэтому пошла мода на гермафродитов. Твои сладострастные сограждане хотят видеть сразу все — так дешевле.
Пракситель боязливо засмеялся.
— Нет, такой женщины я не встречал никогда в жизни! И остроумная вдобавок…
— Пракси, а скажи-ка, у тебя была такая статуя, такая… знаешь… сатир, наливающий вино? И еще Артемида, которая…
Нет, не это произведение было спорным, не о нем следовало спросить! Вино погрузило ее память в трепещущее на солнце марево.
— Артемид у меня много, а вот такого сатира… я собирался к нему приступить на днях. Впрочем, а ты откуда знаешь, что я хочу сделать именно такого? — изумился Пракситель.
— А тот, что облокотился на дерево? — быстро спросила Циана, избегая ответа.
— Я продал его, но ты…
— Ты великий скульптор, Пракси, — сказала она, величественно переходя к другому навесу. — Хоть и не совсем в моем вкусе.
Великий ваятель забеспокоился:
— Почему это?
— Слишком слащав ты, а мне больше нравятся реалисты…
— Кто-кто?
«Ну и влипла же, теперь придется объяснять, что такое реализм!» — ругнула себя Циана.
— Понимаешь, у тебя все слишком красивое, а в жизни не так. Ты даже сатиров делаешь красавцами. А что такое сатир, если судить по легенде? Козел! Похотливый козел! В лучшем случае он похож на того писателишку, а ты и его готов изобразить красавцем! — не удержалась Циана, чтобы не высказать свою неприязнь к автору трагедий.
Пракситель смотрел на нее, совершенно сбитый с толку — еще никто не осмеливался разговаривать с ним таким образом.
— Но… но… мы должны… Калакагатон! Единство красоты и добра! Так мы учим людей ценить красоту. Когда-то богоравный Перикл платил людям, если они ходили в театр, только чтобы научить их любить искусство. Да меня из города прогонят, если я…
