— Братцы! За что ж вы меня? — выкрикнул он, ловким прыжком перелетая через стол и опрокидывая его на подпоручика вместе со всей посудой.
Но для гвардейцев, непривычных к такому отпору, победа над школяром стала делом чести. Преображенцы обычно не встречали сопротивления вообще, повергая любого противника в ступор одним своим видом, и слегка подрастеряли умения. Против капитана Кувалды у них совершенно не было шансов. Если бы тот был в собственном теле и дрался в полную силу, как делал это в битвах против инопланетных захватчиков.
Краснослав подпрыгнул и ухватился за перила второго этажа, штабс-капитан гвардии вцепился ему в брюки, так что Кувалде пришлось подтянуться вместе с ним. Деревянные перила затрещали, но Краснослав легко перескочил через них как раз в тот момент, когда они начали рушиться. Гвардейцы, распихивая толпу, побежали к лестнице, громко топая подкованными сапожищами. Кувалда рассмеялся и прыгнул, в полёте хватаясь за хрустальную люстру, словно за лиану.
— А ну, паршивец, слезай! — проревел гвардейский полковник.
Вместо ответа Краснослав начал раскачиваться на люстре, невзирая на крики и вопли работников ресторана. Он планировал выпрыгнуть в окно, но полковник выхватил револьвер и пальнул по люстре. Пуля перебила тонкое крепление и Краснослав полетел вниз вместе с люстрой, хрусталь взорвался сверкающей шрапнелью. Гости начали разбегаться в разные стороны, толпиться у выхода, давить друг друга в узких дверях, кричать и плакать, только раскручивая маховик ужаса, превращая степенных купцов и надменных аристократов в ничего не соображающую толпу.
Кувалда упал плашмя. Дубовый паркет оказался гораздо крепче, чем спина школьника, и Краснослав выгнулся от внезапно прострелившей боли. Всё снова пошло не по плану.
Гвардейцы набросились на него гурьбой, пытаясь закрутить ему руки за спину, но Кувалда умело выпутывался из цепких лап, чтобы тут же попасть в другие. Задержание почти превратилось в кабацкую драку, будто они находились не в элитном ресторане, а в пролетарской распивочной, где каждый день происходит подобное. Краснослав и преображенцы устроили свалку, недостойную гвардейских мундиров, ломая резную мебель и фарфоровую посуду.
— Да что ж вы, братцы, свой я, русский! — кричал Кувалда, стараясь выкрутиться и сбежать.
Если бы он дрался в полную силу, то легко мог бы уложить каждого из преображенцев и сохранить инкогнито, улизнув через чёрный ход. Но солидарность офицера и верная чуйка удерживали его в узде, так что у гвардии ещё оставались шансы на победу.
— Вяжите его, остолопы! — багровел полковник, целясь из револьвера в мелькающую кучу-малу, в которой виднелся пиджак гимназиста и яркие мундиры преображенцев.
— Скользкий, змеюка! — выкрикнул штабс-капитан, оправдывая свои неудачи, когда в очередной раз Кувалда сумел вывернуться из его хватки.
И Краснослав остановился. Руки его опустились сами собой, на лице застыло растерянное выражение, густо замешанное из обиды и непонимания.
— Я? Змеюка? — пробормотал он, не чувствуя, как гвардейцы заламывают ему руки за спину. В руке он по-прежнему сжимал золотой погон.
Так его ещё никто не называл. И будь он трезв, то наверняка убил бы обидчика, но сейчас в нём будто что-то сломалось.
Майор с размаху ударил его кулаком по скуле, голова Кувалды дёрнулась, будто у тряпичной куклы. Полковник опустил револьвер, посмотрел в лицо гимназисту. Тот сидел, не показывая больше никаких признаков сопротивления, и, похоже, даже не чувствовал, как его руки заковывают в наручники.
Через толпу, которая теперь уже не пыталась убежать, а лишь смотрела на Кувалду, как на пойманного диковинного зверя, пробился городовой, размахивая фуражкой на ходу. Он выглядел расстроенным, будто опоздал на представление, но втайне радовался потрёпанному виду преображенцев, с которыми у городской полиции никогда не было взаимопонимания.
— Допился, мерзавец, — зло пробасил полковник, застёгивая кобуру. — Ничего, на каторге его научат родину любить.
— Напал на вас, ваше высокоблагородие? — участливо спросил городовой, поглядывая на сидящего Кувалду. Тот сидел, опустив голову в беззвучном тоскливом ошеломлении.
— Нет. На английского посла, сэра Гамильтона, — ответил майор.
Преображенцы отряхивали и поправляли форму, разглаживая складки и неровности. Штабс-капитан покачивал в руке оторванным погоном, подпоручик пытался приладить на место аксельбанты, но тщетно. Парадные мундиры оказались безнадёжно испорчены.
— Да-с, господа, скандал, — задумчиво протянул городовой. — И куда ж его теперь?
— В околоток, разумеется, — холодно ответил полковник. — Не знаю, будет ли сэр Гамильтон предъявлять обвинения, но за сопротивление аресту и этот… Гм, дебош… Да, в околоток его, пусть посидит.
— Так ведь дворянин же… — робко возразил городовой, но тут же наткнулся на суровый взгляд преображенцев.
— Под честное слово его не отпустишь, по малолетству. Да и пьяный он, набедокурит ещё, — пояснил майор.
Будто иллюстрируя эти слова, Краснослав шумно вздохнул, с присвистом выдыхая сивушную вонь, ещё полчаса назад бывшую лучшими винами ресторана «Славянинъ».
— Не змеюка я… Я же свой… Русский… — горько бормотал Кувалда, уязвлённый в самое сердце, горящее ненавистью ко всему холоднокровному и чешуйчатому.
Он по-прежнему сидел на полу, посреди битой посуды и осколков люстры, олицетворяя случившийся здесь разгром. Официанты и слуги выводили оставшихся гостей, начинали подметать и убирать, на дверь повесили табличку «Закрыто». Из гостей остались только преображенцы и компания дворян, которые с посмурневшими лицами ждали вердикта. Англичанина, впрочем, среди них уже не было.
— Господа, извольте уточнить, — подал голос управляющий рестораном, не скрывая досады. — Кто же уплатит за всё?
— Это уже не к нам, — отрезал полковник. — Мы усмиряли дебошира.
— Пари есть пари, да, Ипполит Матвеевич? — вздохнул франт с тонкими усиками.
— Увы, mon cher, увы, — ответил тот, глядя, как уводят гимназиста.
Глава 16
Кувалда открыл глаза, с удивлением понимая, что события последних нескольких часов будто вырезали из памяти, аккуратно и точно. Последнее, что он помнил — как читает вывески на главном проспекте, а после этого — девственная пустота.
Над его лицом нависали скрипучие доски грубо сколоченных нар. Краснослав приподнялся и огляделся по сторонам, понимая, что очутился в одной камере с жуликами и уголовниками. Камера оказалась тесной и душной, заполненной запахами немытого тела и грязных носков, и только крохотное зарешеченное оконце под самым потолком хоть как-то впускало сюда толику свежего воздуха. Рядом с окном, на втором ярусе, сидели самые авторитетные и бывалые арестанты, снисходительно посматривая сверху вниз.
— Ля, гляди, дворянчик проснуться изволил! — насмешливо произнёс один из сидельцев.
Кувалда приподнялся и сел, ощупывая себя. Вроде всё на месте, цел и невредим, если не считать зудящей кожи, покусанной местными клопами.
Остальные арестанты зашушукались, оживились. Нечасто им приходилось видеть дворян за решёткой, пусть даже и в изоляторе временного содержания. Обычных пролетариев здесь всё-таки было абсолютное большинство, вроде тех, что Кувалда отметелил в одном из переулков Петрограда.
— Какими судьбами в нашу обитель, ваше благородие? — не скрывая издёвки, задал вопрос арестант с верхнего яруса.
Он сидел ближе всех к решётке, наслаждаясь постоянным притоком свежего уличного воздуха. Вид у него был тёртый, бывалый, лицо изукрашено шрамами, руки и грудь расписаны татуировками, короткий ёжик волос пестрел сединой. Очевидно, местный авторитет. Он цепким взглядом изучал Краснослава, будто стараясь не упустить ни одной детали, и делал какие-то свои выводы. Кувалда, в свою очередь, уставился на него, особое внимание уделяя татуировкам, которые наверняка имели свой скрытый смысл, ускользающий от иномирного попаданца, но вполне понятные после некоторого анализа. Во всяком случае, Краснослав сумел определить, что преступлений за этим типом числится не один десяток.
