из продуктового магазина, отчего стал похож на русскую бабушку. Я дернулся и отпрянул в сторону, словно увидал перед собой чудовище.
Сейчас мое сознание напоминало дверь, которую мощным ударом сорвало с петель. На меня навалилась знакомая апатия. Словно голодный, которого обещали накормить, я принялся ждать, когда пройдет приступ.
Рассыпая вокруг себя брызги, по набережной проехал автомобиль. Свет фар снова напомнил мне вспышки выстрелов — там, много лет назад, в тех джунглях, где никто никак не мог оторвать глаз от останков, висевших на дереве. Вспомнились мне два ощетинившихся пулеметами «кайюса» с пузатыми стеклами кабин, которые появились над верхушками деревьев и устремились туда, откуда велся огонь.
Вдали раздался еще один глухой минометный выстрел. Я прижал ладонь к шляпе и свел лопатки. На этот раз шарахнуло достаточно близко — мы даже увидели, как взметнулись вверх комья красной земли. Ни один из нас даже ухом не повел. Мы были словно околдованы.
А ведь в тот день для меня могло все закончиться. Запросто. Если бы наш взвод отправили патрулировать то место, где сейчас прогремел взрыв. Однако это выпало какому-то другому подразделению.
Судьба складывается как раз из таких мелочей и случайностей. Их вроде бы совсем не ждешь, но при этом создается впечатление, что каждая неожиданность на самом деле кем-то тщательно продумана и уготованного тебе ни за что не избежать. Все предрешено и расписано. Четко, как карта города с нацарапанным на ней адресом, что я нес в кармане.
Итак, на чем я остановился? Ах да, медик Андерс, который был в том же звании, что и я, вот только носил он его в два раза дольше, потягивал горячий кофе. Господи боже, на такой-то жаре! Он смаковал каждый глоток — этой кружке кофе суждено было стать для него одной из последних.
Я присел на корточки и задрал голову, чувствуя, как по внутренней поверхности бедер, повинуясь закону гравитации, сбегают капельки пота.
Куривший солдат откинул окурок сигареты «Житан» в сторону, и тот упал в заросли мокрой слоновой травы, где с шипением погас. Трава примялась, на ней виднелись отпечатки в форме кругов — здесь садились вертолеты медицинской службы, чтобы вывезти трупы. Потом эти трупы, равно как и куски тел, переложат в специальные мешки, их, в свою очередь, в картонные коробки и перевезут на тяжелых транспортных «чинуках» в полевой штаб бригады.
На дереве, на той же самой ветке, всего сантиметрах в двадцати от нашей жуткой находки рос желтый цветок, скорее всего орхидея. Налитой изгибающийся пестик, яркие розовые тычинки — в этом было что-то неуловимо сексуальное. Ну что за очарование, хоть натюрморт пиши.
Один из солдат, которого никто не знал, кивнул на останки, висевшие на дереве, и сказал, что их надо снять. Парнишка был в новеньких штанах, словно только что прибыл из учебки. Его слова пропустили мимо ушей, никто даже ухом не повел.
Я все стоял и смотрел вверх, задрав голову. Внезапно заметил, что остался один. «Хьюи» над деревьями становилось еще больше, все было почти готово к тому, чтобы вывезти нас на базу.
— Сержант, тащи свою жопу сюда, — проорал мне лейтенант.
Он указывал на двух солдат, охранявших мешки с телами, сложенные аккуратными рядами. Чуть в стороне от них громоздилась какая-то куча, прикрытая листом брезента, края которого были прижаты к земле пустыми коробками из-под патронов.
— Иди разберись, что там у них, — сказал лейтенант. — Мне надо, чтоб за двадцать минут загрузили все останки.
Я деловито поправил на плече винтовку и пошел к солдатам, утопая ногами в грязи. Вскоре я вернулся к лейтенанту с известием о том, что под брезентом лежат части тел и никто не знает, что с ними делать, потому что они от разных трупов и не подходят друг другу.
— Я знаю, что там части тел. Вот потому я тебя туда и отправил. И с чего эти шуты гороховые взяли, что они не подходят друг другу? — отозвался лейтенант. — Скажи, чтоб их тоже грузили.
Я снова отправился к солдатам и снова вернулся:
— Никто не хочет марать руки. Они все мокрые, сэр.
— А что здесь сухое? — пожал плечами лейтенант. — Так, скажи этим двум гениям, чтоб всё закидали в мешок.
И вновь я, чавкая ногами по грязи, пошел к солдатам, а потом вернулся.
— Сэр, они говорят, что сперва хотят перемолвиться словечком со своим командиром, а для этого им надо дождаться его возвращения, — сказал я. — Он пошел дальше по тропе на разведку.
— Чего там ему понадобилось разведывать? — Лейтенант глянул на часы.
— Не знаю, сэр. Передаю, что они мне сказали.
— Господи. — Лейтенант расстегнул молнию на рукаве гимнастерки и достал сигарету. Гимнастерка была неуставная, не как у нас, у пехотинцев, — поплиновая. Видать, одолжил ее у кого-то из вертолетчиков унтер-офицеров. Лейтенант чинно закурил, глубоко затянулся, кинул спичку под ноги и некоторое время смотрел, как она догорает.
— Передай тем говнюкам, что, если они не засунут останки в мешок, причем живо, я их в вертолет не пущу. Пусть сидят здесь хоть всю ночь и горланят песни у костра. Я вроде ясно все сказал, ясней у меня не получится.
— Так точно, сэр. — Я кинул взгляд на двух солдат. Парни нервно курили, явно пребывая в смятении. Они смотрели на меня, но тут же отвели глаза, как только лейтенант бросил взгляд в их сторону.
Один солдат был с желтыми кривыми зубами и кучей веснушек на обгоревших на солнце щеках. Второй — толстым краснолицым, с выбившейся сзади гимнастеркой. Оба — в чине рядовых. Возможно, сейчас они впервые оказались на боевом задании. Я решил общаться с ними повежливей. Меня самого совсем недавно произвели в младшие сержанты, и потому я еще не привык приказывать. Стоило мне приблизиться, они приосанились.
— Джентльмены, видите вон того лейтенанта? Он говорит, что не пустит вас на борт вертолета, если вы не соберете все эти останки в уставной мешок Вооруженных сил США.
— В мешок, — повторил толстяк.
— Ага, в мешок.
— А вы видели, сержант, что там под брезентом? — подал голос желтозубый и приподнял край покрывала, из-под которого полетели мухи.
Под влажным краем брезента я увидел кусок чьего-то бедра в обугленной изорванной штанине, из-под которой торчали пропитанные кровью трусы. Под ним валялось нечто, напоминавшее зеленый носок и ком холщовых шнурков, выдернутых из армейских ботинок. А поверх всего этого лежало человеческое лицо. Нет, не голова, а именно чье-то лицо, напомнившее мне маску с приделанным к ней париком. Веки были все
