— Огромная сила, Витторио! Да и нет нам разницы, против кого воевать, лишь бы золото вовремя платили.
— Молодой ты ещё… А мне вот пришлось поучаствовать в Крестовом походе на Русь, и я хорошо помню ледовый ад на Днепре.
— Сейчас тёплая осень, самое её начало, да и зима в ромейских землях ничуть не суровее нашей. Почему ты отказался от контракта, Витторио?
— Да потому что хочу сохранить ваши жизни, болваны! Я хорошо помню не только жуткий холод и постоянное чувство голода, но и прилетающие из ночной темноты пулы, разящие с неимоверной точностью. Я помню посаженных на необструганные колы несчастных, вся вина которых заключалась в том, что они убили старика в прибрежной деревне из-за тощей курицы. Я многое помню, Джузеппе. Поверь, никто не будет жить вечно, и смерть в бою — не самая худшая из смертей. Но в любом бою у тебя есть шанс остаться живым. В этом контракте его нет.
— Может быть, всё не так страшно, как ты думаешь, Испанец, и стоять будем против турок, а не против русов?
— Ты меня уговариваешь, или себя? Впрочем, ты можешь набрать пару десятков добровольцев из кондотты, и попытать счастья на Святой Горе. Я разрешаю, Джузеппе, и всегда буду хранить в памяти воспоминания о своём глупом и жадном заместителе, сгинувшем в цвете лет при исполнении заведомо безнадёжного контракта.
— Да как бы это… — пошёл на попятную Марконезе. — Как можно не доверять твоему мнению? Это мнение командира и опытного человека, так что… Так что подождём другого контракта, сеньор!
Неаполь. Таверна «Свинья и свисток»
— Вы мне не доверяете, сын мой?
— Во-первых, не ваш сын, а матери нашей Католической церкви. Поэтому мне и в мыслях не приходит доверять монаху-схизматику, да к тому же греку. Это, кстати, во-вторых. А в-третьих, называйте меня просто сеньором Бартоломео. Бартоломео Кавальканти!
— Я это помню.
— И впредь прошу не забывать. А вас лучше называть монашеским именем, или как и прежде, Никифором Фокой?
Брат Фома, за годы афонского сподвижничества почти позабывший своё мирское имя, досадливо поморщился:
— Как вам будет угодно, сеньор Бартоломео, так и называйте. Но раз пошёл разговор о доверии, то хочу отметить, что сам Папа Римский доверяет русскому Патриарху и скоро отправляется в Москву на свадьбу государя-кесаря Иоанна Васильевича.
— Хотите отметить, отмечайте… Но вы же говорите, что он доверяет именно русскому Патриарху, а не вам, или какому-то ещё прислужнику богомерзкого турецкого султана.
— Но там тоже православные! — воскликнул монах, но тут же поспешил сменить тему. — Тем не менее, сеньор Бартоломео, многие кондотты откликнулись на наш призыв и на предложение двойной оплаты. Контракт на два года, причём половина денег выплачивается авансом, сразу после заключения договора.
— Да, вы рассказывали сказки об отрядах Витторио Мелиссино, Гонзаго Лиорнаре, Пьетро Гальдони и Джованнни Джеванезе. Это о самых крупных, не считая десятка небольших кондотт по сто-двести мечей в каждой. Вот поэтому мне и не верится, сеньор Никифор. Неужели вы не знаете, что Гонзаго и Джиованни настолько не терпят друг друга, что каждая их встреча заканчивается кровопролитием? Шесть лет назад в Вероне результатом стычки стал на четверть выгоревший город. Так что идея собрать их в одну армию в одном месте…
— Золото примиряет, сеньор Бартоломео. А много золота вполне может сделать их лучшими друзьями, ведь его не нужно будет делить и все получат поровну.
— Вот именно! Кто же захочет, чтобы его признали равным каким-то там проходимцам, достойным лишь охранять свиные стада и гонять лигурийских ослов?
— Чтобы разрешить эти противоречия, я и предлагаю командирам и владельцам кондотт собраться на нейтральной территории, на Родосе, например, и совместными усилиями решить все вопросы по договору.
— Двадцать тысяч.
— Что?
— Двадцать тысяч дукатов лично мне, и я готов обсуждать что угодно и где угодно. Причём деньги останутся у меня при любом решении, положительном или отрицательном. Это плата за потраченное мной время.
— Безумная сумма, сеньор Бартоломео!
— Ничем не могу помочь, сеньор Никифор. Я не настаиваю, и вполне допускаю, что вы найдёте кого-то подешевле. Но не меня.
Глава 12
Глава 12
Царьград. Он же бывший Константинополь. Влахернский дворец.
Маментий постучал серебряной вилкой по серебряному же кубку, призывая расшумевшихся за столом друзей к тишине. Да, именно друзей, так как здесь собрался почти весь десяток, с которым когда-то вместе начинали службу в учебной дружине. Почти, это потому что отсутствовал Влад Дракул, отправленный добывать себе объединённую корону Валахии и Молдавии. Правда, сам будущих монарх этого не подозревает, но от его мнения тут не очень-то много и зависит. Государь-кесарь сказал, что устье Дуная нельзя отдавать в чужие руки, значит так и будет.
— На чём я остановился, други мои?
— Про Афон говорил.
— Ага, точно про него, — поморщился Маментий. — Так вот… уже и не знаю, какие черти ворожат этой чёртовой Святой Горе, но уже у двух соискателей почётного звания образцово-показательных палачей для предателей, произошли крупные неприятности, часто не совместимые с жизнью.
— Так святые старцы под султана легли, что с чёртом вполне сравнимо, — хмыкнул Иван Аксаков.
— И ваша задача за время моего отсутствия, — подхватил мысль Маментий, — разобраться со всеми чертями. Мы же благочестивые и богобоязненные люди, в конце концов.
Незамысловатая шутка про благочестивость вызвала дружный смех, а Иван уточнил:
— И долго ты будешь отсутствовать?
— Долго. Сам понимаешь, эта свадьба не просто свадьба, а событие эпохальное, влияющее на политику и географию половины мира.
— Не завидую.
— Я что ли себе завидую?
Да уж, завидовать там точно нечему, так как роль ближайшего родственника невесты на московской свадьбе сама по себе штука не только почётная, но ещё и тяжёлая и утомительная. Особенно если учитывать тот момент, что Маментию Бартошу предстоит быть единым в двух ипостасях! Дело в том, что недавно он передал права отцовства императору Касиму, удочерившему Софью, и стал числиться старшим братом, о чём вышел специальный указ государя-кесаря Иоанна Васильевича, заверенный патриархом всея Руси Евлогием. Однако, при этом права и обязанности отцовства сохранились, просто к ним добавились ещё и братские заботы.
Иван Аксаков с пониманием покивал головой, и вернулся к разговору о Святой Горе:
— А если нам вообще не брать боем Афон? Сделаем так, что сами помрут наглой смертью, да ещё и дополнительную славу обретут.
— Это каким же образом?
— Осадим со всех сторон, чтобы мышь не смогла проскочить, на море в круглосуточном карауле четыре-пять ушкуев пустим, а народу объявим о моровом поветрии на Святой Горе. Дескать, святые старцы в любви и заботе решили пожертвовать собой, но не допустить распространения болезни, для чего попросили оградить мир от них, а их от мира до полного исчезновения заразу.
— Хм… разумно.
— А болезнь назовём каким-нибудь бубонно-бактериальным уретритом, злонамеренно занесённым турецкими евнухами-ассасинами.
— Всех турок будут бить без исключения, не делая различия между османами, огузами и прочими сельджуками.
— Мне почему-то их не жалко.
— Мне тоже, но когда с них снимут штаны в поисках евнухов и не найдут таковых, может получиться несколько неудобно.
— Не вижу проблем, командир. Запустим слухи, а им доверяют больше, что ассасинов делают евнухами не путём кастрации, а скармливанием больших доз опиума и гашиша. Что, кстати, соответствует действительности — у поклонников дурмана елдак не стоит. А сомневающиеся могут сходить в порт и лично осмотреть корабль с грузом отравы, недавно присланный Конём В Пальто.
— И опять всё стройно и логично, — кивнул Маментий. — Но ты понимаешь, Ваня, что ответственность за исполнение плана будет лежать на тебе.
