Когда я оказался на дороге за воротами, мне пришлось развернуться, чтобы выбрать нужное направление — на запад и подальше от японской территории. Я как раз переключался на третью скорость, когда из переулка с ревом вылетел мотоцикл и ударился в решетку «Даймлера», при этом что-то вылетело из седла и зацепилось за боковину автомобиля. Мои мечи, лежавшие на соседнем сиденье, издали неприязненный вой узнавания. Я заметил сверкание клинка и блеск выпученных глаз, и мое старое, измученное сердце подкатилось к самому горлу. Это был Теруо: он стоял на подножке, пытаясь пробраться в машину. К счастью, как окна, так и двери автомобиля были заперты, а я усложнял ему задачу, поддавая газу и бросая машину из стороны в сторону.
— Трус! — завопил он. — Подлая обезьяна!
— Нигде не болит, старина? — напомнил я ему.
Раздался неприятный треск — это ками вонзил один из мечей в брезентовый верх машины, чтобы уцепиться за него, как за якорь.
— Ты заплатишь за тот предательский удар, чудовище! — крикнул он. Кажется, он принял мой пинок близко к сердцу или к иному жизненно важному органу.
Однако податливость брезента подсказала ему идею, и он принялся раскачиваться, стараясь разрезать крышу; но, к счастью, брезент «Даймлера» оказался столь же прочным, как и все остальное, и усилия ками не увенчались заметным успехом. Очевидно, его упорство в конце концов было бы вознаграждено, но, к счастью, тут я заметил приближающийся телеграфный столб и решил воспользоваться преимуществом сидящего за рулем — я вывернул руль и притерся боком к самому столбу. Вновь раздался треск раздираемого брезента, и Теруо был сброшен с машины. Отъезжая от столба, я увидел его на дороге в облаке пыли: он как раз вставал на четвереньки, всем своим видом показывая готовность преследовать меня до последнего, если потребуется, пешком. Видя это, я включил заднюю скорость и подкатил к облаку пыли как раз вовремя — Теруо уже встал на ноги, и я зажал его колени между столбом и задним бампером, после чего переключил скорость и умчался прочь. Финал третьего акта торжествующе зазвучал в моих жилах, когда я увидел поверженного врага у подножия телеграфного столба — хоть он и был бессмертным, но трудновато ему будет охотиться за мной на паре сломанных ног.
Выехав на шоссе, я тут же вскарабкался на столб и перерезал телеграфные провода, чтобы сигнал тревоги не достиг отдаленных гарнизонов. Японский флажок, трепетавший на капоте генеральской машины, служил мне пропуском, и я беспрепятственно проехал все блокпосты вплоть до выезда из японской концессии, а затем домчался до самого Нанкина, останавливаясь только для дозаправки. Там я продал машину китайскому торговцу и, только расставаясь с «Даймлером», обнаружил, что короткий меч Теруо все еще торчит в брезентовой крыше.
Судя по всему, Китаю этот обмен мечами явно пошел на пользу. Не знаю, заключали ли эти мечи в себе хотя бы частицу чего-то столь величественного, как воинское счастье японского народа, но, несомненно, они являлись ощутимым маленьким трофеем моего приключения и заслуживали всяческого уважения. Вместе с тем, поскольку клинки Мурамасы, если верить слухам, были прокляты или подвержены каким-то дурным вибрациям, я решил позаботиться о доставшемся мне мече особым образом. Пожалуй, следовало его сохранить в каком-нибудь отдаленном храме.
Я вернул Кан Чиянь и Мо Йе на дно фонтана, купил специальный ящик для меча Теруо, новую одежду и билет на поезд в Коулун. Судя по всему, гонконгская стачка закончилась в пользу бастующих, и теперь примеру Гонконга последовало все побережье, то есть жизнь возвращалась в нормальное русло. Поезда ходили регулярно, во всяком случае, к югу от Нанкина, поэтому я закупил целое купе первого класса и проспал большую часть пути. Переправившись через гавань и вернувшись в Гонконг, я поспешил прямиком к себе на квартиру и нашел ее густо заселенной привидениями, которые, очевидно, совершенно распустились за время моего отсутствия. Я выразительно посмотрел на них, и они, решив, что видят перед собой мрачного дядьку с двумя увесистыми кулаками, который от нечего делать вычистит весь этот городишко, почли за благо удалиться.
Приняв горячую ванну и хорошенько выспавшись, я облачился в вечерний костюм и направился в «Джонни Бродвей», где застал пару громил из Триады, приступавших к Старому Когтю с вымогательскими требованиями. Несколько лет назад мы с Триадой заключили соглашение, и меня обеспокоил тот факт, что соглашение, по всей видимости, подверглось одностороннему пересмотру. В раздражении я причинил двум гангстерам тяжелые физические увечья и отволок обоих в клуб, где с некоторой горячностью поговорил с их боссами, телохранителями боссов и еще с некоторыми людьми, околачивавшимися в клубе; все это помогло мне излить растущее беспокойство и, без сомнения, увеличило доходы местной китайской больницы. Поправив лацканы, я вернулся в клуб, сделал знак Старому Когтю, который подал мне «кузнечика», и попросил Бетти Вонг спеть мне блюз.
Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне представляется, что я заслужил право себя побаловать.
На следующий день пришло письмо от Ю-лан. Компании удалось выбраться из Циньдао, и теперь они гастролировали по Желтой реке. Когда они находили ангажемент, то представляли весь репертуар, играя вечерами китайскую классику, а днем, если позволяли обстоятельства, «Зови меня товарищем». Мои деньги, сообщала Ю-лан, были потрачены на благородные цели.
Что ж, похоже, я способствовал триумфальному шествию марксизма по Китаю.
Ю-лан не знала, когда сможет побывать в Южном Китае — как только революция произойдет или дела позволят, смотря что случится быстрее. Однако у нее не было сомнений, что мы увидимся в самом ближайшем будущем.
Я подошел к пианино и пробежался по клавишам, наигрывая песенку «Пусть ветер выдует тебя из головы», хотя, разумеется, ничего подобного я не желал. Затем я отправился на поиски Хан Шана.
Он упоминал храм в Гонконге — ведь он все же был монахом, но оказалось, что там Хан Шана уже нет, однако он оставил записку, где настоятельно просил найти его на Руа-Фелисидаде, 151, расположенной на побережье Макао. Я поинтересовался, не вышибли ли его местные священники из монастыря за своеобразие характера, но парень, с которым я общался, не отличался разговорчивостью, поэтому я покинул обитель и поймал такси, которое довезло меня до паромной пристани. До Макао плыть довольно далеко, а я хотел вернуться к вечеру.
Когда я устроился на пароходе, рассматривая проплывающие мимо острова, мне показалось, что золотой амулет на шее стал тяжелее. Я задумался о том, что из обладания воинским счастьем Китая можно извлечь определенную пользу.
Считая клинок Мурамасы, в моем распоряжении находились не меньше трех символов власти. Существовали и другие, и я мог бы приложить усилия, чтобы раздобыть и их. Джонни Бродвей Чан может, если захочет, сам сосредоточить власть в своих руках.
Нельзя сказать, чтобы моя страна в этом не нуждалась. Кантонское правительство контролировало только один город, остальная часть страны была поделена между генералами, иностранцы извлекали преимущества из нашей слабости, японцы аннексировали страну район за районом, и в довершение, словно всего этого было недостаточно, они, похоже, предпринимали попытки восстановления маньчжурской династии, которая больше чем кто бы то ни было могла ввергнуть страну в хаос.
Возможно, думалось мне, еще не поздно все устроить как следует. Удачливый и предприимчивый парень, повидавший мир, не страшащийся новшеств и импровизаций, может в наши дни далеко продвинуться. А если он к тому же обладает достаточной властью, то вполне может начать разумное переустройство страны. Избавиться от генералов и коррупционеров, отрегулировать договоры с иностранными державами, содействовать прогрессу, который послужит на благо населению.
Загвоздка была в том, что я не до конца решился сыграть эту роль. Одно дело высосать один-другой бокал коктейля и сказать приятелям: «Дали бы мне шанс, уж я бы управлял этой страной куда лучше, чем те задницы, которые делают это сейчас». Но сколько людей запрыгают от радости, предоставь им этот шанс? Я привык считать себя бульвардье с амбициями, не распространяющимися далее сети ночных клубов и постановки мюзиклов; и вот я столкнулся с возможностью сделаться китайским Наполеоном.
У нас, китайцев, уже был один Наполеон. Цинь Шихуань Ди, первый император, парень, построивший Стену и упорядочивший деньги, меры веса, дороги и письменность, парень, который рыл каналы и сжигал книги. И что бы вы думали? За все хорошее, что он совершил, его ненавидит каждый школьник в нашей стране, потому что, кроме всего прочего, он еще оказался и первым в длинной череде тиранов.
С тяжелой головой я сошел с пристани и отправился на поиски Хан Шана. Я никак не мог понять, чего Судьба от меня хочет.
