Купец Садко старался всеми силами привлечь внимание Марьи Искусницы, но та его долгосрочно игнорировала и знаков внимания не замечала. Да и купца самого всерьез тоже будто не воспринимала. Царь Вавила по этому поводу не огорчался. Кому другому Садко был бы желанным зятем, особенно если учесть, сколько золота из царской казны в его мошну купеческую перекочевало. Но для своей дочери желал Вавила в мужья принца французского или английского – не меньше. Чтобы стала Марьюшка королевой большой и сильной державы. А Садко хоть и хороший человек, но простой купец.
А вот Василиса Премудрая и кушанья за обе щеки успевала уплетать, и замечать все, и беседу со всеми сразу вести, еще и сестер изводить насмешками. И она-то уж своего ухажера без внимания не оставляла, то и дело пихая его в бок локтем.
Вавила недовольно поморщился – кого-кого, а Ивана-дурака за своим столом он меньше других хотел видеть. Дурак – он и есть дурак, люди зря таким прозвищем не обозначат. Лицо у Ванюши глупое, улыбка к ушам лопухастым ползет, нос конопатый, а волосы лохмами торчат. Глаза синие, доверчивые да наивные, умом-разумом не замутненные. Статью Иванушка-дурачок, конечно, заметен, плечи богатырские, кулаки что молоты кузнечные, но все равно странно – и что в нем Василисушка нашла? Вавила этого не понимал, да только Иван-дурак за Василисой Премудрой словно хвост за собакой бегал. Всегда рядом был. Бояре нашептывали, что в зятья дурня придется брать, но Вавила от таких шепотков да пророчеств отмахивался. Говорил, что у старшенькой просто страсть к просветительству, а у Ваньки, соответственно, тоже страсть – к обучению. Бояре только головами покачивали да в бороды посмеивались, точно зная, что в скором времени обучение да просвещение на второй план отойдут, а страсть-то на первый выйдет.
– Еленушка, ты не боишься щепками этими язык занозить? – спросила Василиса у младшей сестры.
– Фи-и, сестрица, какая ты неманерная! – ответила Еленушка и брезгливо скривилась. – Эти щепочки, к твоему сведению, зубочистилками называются. Они для здоровья дюже полезные. Вы вот ими не пользуетесь, так потом не жалуйтесь, когда флора испорченная во рту заведется.
– Ну главное, чтобы фауна испорченная во рту не завелась, – небрежно сказала Марья Искусница, не отрываясь от своего занятия, – а уж флору мы как-нибудь прожуем.
– Ну пошто вы такие есть! – воскликнула Елена Прекрасная и со злости перекусила зубами зубочистку. – Учу вас политесу, себя не жалеючи, все ледями сделать хочу, чтоб перед женихами заморскими стыдно не было, а вы, дуры деревенские, даже на мамзелей не вытягиваете!
Сестры в ответ на такое заявление только рассмеялись, и желание стать «ледями» их не охватило.
– Я тут с оказией почтовой письма доставил, – сказал Садко, тактично меняя тему разговора.
Садко по причине своей купеческой профессии был дипломатичным и коммуникабельным человеком. Без этих качеств ни продать тебе товары, ни купить. И с народами разными он встречался, и даже, говорят, с самим морским Посейдоном торговые дела имел. А потому в зародыше прекратил ссору, которая грозила промеж царевен начаться.
Царь Вавила одобрительно посмотрел на купца. Хорошую бы пару они с Марьюшкой составили, если б купец был ну хотя бы княжеского рода! Садко всегда подтянут и аккуратен – до чистоплюйства. Франтов да модников он не уважал, но поощрял, имея с этого торговую выгоду. Поговорить Садко и без торговли любил, сопровождая свою речь мягкими, убаюкивающими жестами. Ну а если уж на торгах товар рекламировал, то тут такой фонтан красноречия у него открывался, что заткнуть его не представлялось другой возможности, кроме как купить вещь – только бы замолчал горластый продавец!
Ликом Садко был прост да пригож. На полных губах всегда играла загадочная, лукавая улыбка, глаза – что у кота – зеленые да честные. Особенно честными глаза его делались, когда говорил он о том, сколько прибыли теряет, устраивая покупателю скидку. Нос прямой да длинный – оттого, наверное, что он его всегда по ветру держал, раньше всех узнавая международные новости. Волосы у него пепельного цвета, расчесанные на прямой пробор да смазанные маслом.
Рубаху Садко носил атласную, синюю, совершенно немаркую. Поверх рубахи – жилет с карманами да цепочкой золотой. Порты простые, черные, а сапоги крепкие, сшитые из импортной кожи и с лаптями странными, какие галошами называются да в грязи не вязнут. А у пояса кошель большой прицеплен был – покачивался кошель тот при каждом движении купца да золотом позвякивал.
Крякнул Вавила с сожалением оттого, что Садко неровня его дочке, да и спросил:
– И от кого ж письма те?
– Одно из царства Хызрырского, от хана тамошнего Урюка Тельпека, – ответствовал Садко, чинно кланяясь. – А другое из Тмутаракани, от кагана ордынского Цыряна Глодана.
– Ну что ж, раз уж вся дума боярская за столом собралась… – Вавила оглядел бояр и головой покачал – те увлеченно кушали и царских слов не слышали, – но попрекать их этим не стал. Грешно у такого стола о делах говорить, а потому решил царь чтение писем после трапезы назначить.
Стол и впрямь хорош был – загляденье да объеденье! Чего тут только не было: и каша пшенная медовая, масляна да рассыпчата; и дичь разная, целиком и кусками зажаренная – куропатки да зайцы, глухари да рябчики, оленина да кабанятина; и соленья с вареньями; блины – стопками, пироги – горами; щи да борщи с солянками в горшках глиняных ароматом исходят, у едоков слюну вышибают; тут же грибы моченые, да соленые, да жареные; ягод плетенки полные; ендовы сбитнем медовым да квасом клюквенным пенным наполнены, а кувшины – молоком да соками яблочными.
– И чего это я отвлекаюся? – пробормотал царь Вавила. Взял он ложку расписную деревянную, горшок щей к себе подтянул, пирог с рыбой с блюда берестяного подцепил – и ну за обе щеки наяривать.
После обеда переместились в тронную залу. Дума боярская, сыто отрыгивая, расселась по скамьям, что вдоль стен понаставлены. Царь Вавила на трон плюхнулся и руки на животе сложил, ощущая в желудке приятную тяжесть. Рядом с троном, по правую руку, воевода Потап встал, облокотясь на богатырский меч, а слева царевич Власий на стул присел. За ним царевны расположились. Лицом они похожи были – каждая будто копия с другой сестры, но различия меж ними имелись тоже немалые.
Василиса Премудрая пышна была, глаза ее синие на лице румяном прямо светились, будто знала она что-то тайное, да поделиться этой тайной не с кем было. Одета любимая дочь царя просто – красный сарафан да белая рубаха. Волос белый в косу заплетен, на голове лента повязана.
Марьюшка подле Василисы на стуле уселась – резко, по-мужски, плюхнулась. Царь посмотрел на нее и подумал, что манерность у средней дочери действительно никуда не годится. А откуда манерам тем взяться, если ходит Искусница будто парень – в рубахе да портах, платья и юбки совершенно игнорируя? Голову ремешком кожаным обвязала да карандашик грифельный за него заткнула. Лицо всегда спокойное, даже сосредоточенное, лукавого кокетливого взгляда у нее никогда и не видели.
А Елена Прекрасная бледность модную блюла, совсем измученная заграничными диетами. Вавила за нее шибко переживал – а ну как совсем есть прекратит? Тонка что камышиночка, под глазами круги синие – и это красотой называется? Государь красоты такой, требующей безмерных жертв, не понимал и отвергал вовсе. И сейчас смотрел любящий отец и морщился, наблюдая, как Еленушка к табуреточке низенькой подошла, на английском платье с испанскими фижмами шлейф французский откинула, подол на китовом усе приподняла – тут нянька ей табуреточку под юбку и задвинула. Вавила каждый раз боялся, что сядет младшенькая мимо табуреточки да зашибется. А потом вздыхал с облегчением – обошлось на этот раз! И пристрастия ее к камням самоцветным царь тоже не понимал. Серьги до плеч свисают – и как только ушки выдерживают? Не порвались бы мочки, так сильно нагруженные. А вокруг шейки тоненькой в десять рядов бус да монист разных. Ох тяжелая штука эта мода ненашенская, заграничная!
– Ну читай, Василисушка, – распорядился царь-батюшка и приготовился слушать.
Василиса Премудрая у Вавилы в толмачах не состояла, переводила только тогда, когда ей того хотелось да и других дел в это время не было. Взяла она письмо, написанное на овечьей тонко выделанной шкуре, и начала читать:
– «Государь белый царь, – Василиса Премудрая сразу переводила на лукоморский язык, – одолела нас орда Тмутараканская, все с набегами да войнами на территорию нашу залезть пытается. Возьми нас под свою руку слугами вечными и данниками. А в знак своего хорошего благорасположения пришли нам железа оружейного осемьдесят пудов, серебра – пятьдесят пудов, а золота – тридцать пудов. А еще пришли нам людишек мастеровых – кузнецов, да мастеров огненного боя, да каменщиков, да художников. Потому как люди в царстве нашем Хызрырском простые и ничего доброго, окромя дурости, не делают. Что с подарками твоими делать ведаем, а как к ним подступиться – не вразумеем. А еще пришли двух карлов для нашего увеселения. И чтоб были карлы те росту малого, а полу мужеского и женского, чтобы они в ханстве моем размножение имели. И чтобы карлы те и детей моих, и внуков, и правнуков развлекали. Засим остаюсь с почтением превеликим, хан хызрырский, Урюк Тельпек».
