Константин Соловьёв - "Пони бледный"

— Вот что, товарищ… — Сталин чувствовал, что его голос слаб, под стать телу, но крепкое плечо Рэйнбоу Дэш помогало ему удерживаться на ногах, — Если вы явились сюда свести счеты, лучше приступайте немедленно. Пока я не шлепнул вас своим копытом по царственному… кхе… кхе… носу.

Огромные мерцающие глаза уставились на него в упор. Словно ему в душу заглянула ледяная полярная ночь, от дыхания которой все вокруг съеживается и чернеет.

Сталин выдержал этот взгляд, с трудом удерживая тело от падения в непроглядную бездну. Он знал, что должен выдержать. Потому, что ощущал — в этот краткий миг, наполненный оглушающим грохотом чужого голоса и едким дымом, решается что-то важное. И еще — потому, что коммунисты не сдаются. Даже перед лицом вечной ночи.

— ТЫ ГЛУПЫЙ. НО СМЕЛЫЙ. ПРИНЦЕССА ЛУНА НЕ БУДЕТ СВОДИТЬ С ТОБОЙ СЧЕТЫ, СТАРИК. ПРИНЦЕССА ЛУНА ПОМОЖЕТ ТЕБЕ.

Ее рог охватило едва видимое, но грозное свечение. И искореженный, зияющий прорехами вагон вдруг вздрогнул, как живой, стал ворочаться и отрываться от земли. Но что было дальше, Сталин уже не видел.

Потому что в этот момент сам упал в бездонную ледяную ночь.

Нужный Сталину дом оказался старым, блеклым и даже каким-то невыразительным — в противоположность ярким, как новенькие конфеты, аккуратным домам Поннивилля. Пожалуй, даже излишне скромным и потрепанным. Конечно, конспиративная квартира не должна привлекать внимания, но в акварельных реалиях Эквестрии внимание как раз привлекала невзрачность.

Поймав безразличный взгляд застывшего на перекрестке стражника, Сталин мысленно улыбнулся — его собственная невзрачность действовала пока наилучшим образом. Проходя мимо витрины цветочного магазина, он мельком изучил собственное отражение. Благодаря особой зебринской краске его шерсть, прежде серая, стала отливать рыжиной. На его вкус, оттенок был излишне претенциозный, броский, в прошлой жизни он никогда бы ни надел костюма такой расцветки — было в ней что-то стиляжное, западное, кичливое… Но прошлая жизнь закончилась окончательно и бесповоротно. Оставалась только эта, в которой он был пони. А в новой жизни приходилось искать новые методы.

Усы пришлось сбрить, отчего лицо удивительным образом помолодело — как портрет, с которого сдули темную вековую пыль с клочьями паутины. Сталин и чувствовал себя таким же — посвежевшим и полным сил. Не дряхлой развалиной, подволакивающей ногу, годной лишь выбраться на трибуну Красной Площади в честь парада. А юным, смеющимся в лицо опасности Сосо, немного самонадеянным, не знающим сомнений, дерзким. Тем, что готов был без раздумий бежать из ссылки в Новой Уде, тайно вооружать рабочих, писать листовки и лично их расклеивать, спорить с Лениным, смеяться в лицо жандармам и без устали работать.

Работать…

Работа дала тебе сил, Коба. Работа, которая когда-то тебя убила, теперь вдохнула в тебя новую жизнь. Ты чувствуешь эту работу, застывшую, ждущую именно тебя, как сложный механизм ждет одну-единственную нужную деталь, чтобы издать сигнал готовности. Работа, с которой справишься только ты. Работа предстоит большая, колоссальная, напряженнейшая… Но ничего, товарищи, справимся. Выкорчуем единорожьи гнилые корни из плодородной эквестрийской почвы. А если нет, так сами сдайте меня на живодерню!..

Вместо трубки на его крупе располагалось изображение арифметических счет. Знак скромный и понятный, каковой может располагаться на филейных частях заслуженного и скромного работника — бухгалтера, счетовода или делопроизводителя. Хорошее качество, надо будет особо отметить заслуги товарищей из подпольной мастерской. Отличное подспорье в работе для агентов-нелегалов.

На подоконнике невзрачного конспиративного дома Сталин заметил условный знак — сорок девять воздушных шариков. Значит, явка функционирует, не засвечена. Это хорошо. Стражи Принцессы хоть и набрались уже некоторого опыта в борьбе с подпольем, все еще не представляют истинных масштабов того явления, что вскоре сметет их с улиц Поннивилля, как вода из дворницкого шланга сметает с тротуаров залежавшийся мусор.

Сталин постучал копытом в дверь. Та сразу же приоткрылась, но лишь на самую малость. Недостаточную, чтоб войти внутрь, но достаточную, чтоб разглядеть в полумраке чей-то огромный нос с густейшими усами.

— Паро-о-о-оооль?

— Слоистые кексики с заварным кремом!

— Неправильно!

— Ванильные кексики с ежевичным вареньем!

— Это вчерашний пароль!

— Кремовые ванильно-ежевичные…

— Нет, глупый ты товарищ! ОСОБЫЙ пароль. Наш ОСОБЫЙ тайный пароль, который введен на прошлой неделе!

— Ах, этот… — Сталин, считавший себя подпольщиком с солидным опытом, ощутил досаду. Даже он не всегда ориентировался во всех хитросплетениях здешней конспирации, подчас чувствуя себя зеленым студентом-социалистом. Правила, которые он когда-то дал этой игре, теперь развивались самостоятельно, без его участия, — Сейчас, товарищ…

Сталин вздохнул, отошел на несколько метров от дверей и принял позу, каковую обычно принимали цирковые жеребцы на манеже — ноги растопырены, круп отклячен назад. Унизительная позиция для солидного и уважаемого пони в его возрасте.

Он набрал побольше воздуха в грудь и, отдуваясь, стал прыгать из стороны в сторону, наминая сам себе взбесившегося пожилого ишака. При этом еще требовалось делать копытами антраша и отбивать такт словам:

— Это не весь пароль! — сказал обладатель пластмассового носа, — Надо закончить!

— Ура! — дверь распахнулась, — Товарищ Сталион! Вот теперь я тебя узнала!

Сталин зашел внутрь, тяжело дыша, как проработавший целый день ломовой жеребец. Наверно, в повестку дня надо включить вопрос о том, чтоб вопросами конспирации занимался кто-то другой… В последнее время каждая явка на конспиративную квартиру выматывала его больше, чем перестрелка с жандармами в прошлые времена.

Но отдышаться ему не пришлось. Стоило только Сталину шагнуть за порог, полумрак мгновенно истаял, разорванный ослепляющими вспышками хлопушек и фейерверков. И кто-то так пронзительно дунул в дудку у него под правым ухом, что все содержимое головы сделало внутри болезненный кувырок — как экипаж слетевшего на полном ходу в кювет танка.

— Товарищ Сталион пришел! Вечеринка! Секретная вечеринка!

— Ура!

— Заходите!

— Добро пожаловать на конспиративную секретную вечеринку!

Дом оказался прямо-таки набит пони. Некоторые были ему знакомы, иных он видел впервые. Впрочем, отличить первых от вторых было затруднительно — в целях конспирации многие замотались в занавески или водрузили на головы ведра, тарелки и шайки. Но шум они все вместе производили оглушительный.

— Товарищ Пинки Пай!

Какой-то очкастый тип с огромнейшими усами, произрастающими из монументального носа, вырос перед Сталиным. Впрочем, у того еще слишком сверкало в глазах, ослепленных фейерверками, чтобы разобрать детали.

— Да, товарищ Сталион?

— Я же просил… Это секретное собрание поннивилльской коммунистической ячейки. Не вечеринка.

— Все в порядке, товарищ Сталин! — отрапортовал носатый с усами, — Все очень секретно! Жутко секретно! Хотите секретный воздушный шарик? Они все черного цвета, потому что так секретнее! Хотите секретного пунша? Смотрите, какой он секретный! Уу-у-ууу! Он даже почти не сладкий, такой он секретный! А как вам секретный торт?

Вместо торта на столе возвышался булыжник, обмазанный кремом, с горящими свечами.

— Это самый секретный торт в мире! Никто и никогда не догадается, что это торт! Ура!

Сталин вздохнул.

К некоторым вещам просто надо привыкнуть. Как он сам привыкал в свое время. Наивный юноша, считавший, что революция делается гранатами и установленным в нужном месте пулеметом. Ушли годы, чтобы понять и принять постулат старших товарищей о том, что революция — это кропотливая и сложнейшая работа. Явки, встречи, воззвания, секретные письма, подпольные собрания, статьи, аргументы… Если хочешь делать революцию, кроме гранат тебе потребуются люди. Тысячи разных людей, с которыми тебе придется найти общий язык. И сделать их своими товарищами. Умение делать революцию означает умение терпеть, смиряться и идти к пониманию.

Даже если ты делаешь лошадиную революцию в нарисованном мире.