Буря-яга, злобствуя, по лесу неслась и даже не вспомнила, что под ноги глядеть надо. А потому и споткнулась да носом в заросли колючие рухнула. Встала она, корягу пнула да дальше побежала. А то, что не коряга это была, а нога Лешего, и не заметила вовсе.
Леший из кустов вылез, плюнул на ревматизм и в берлогу поплелся, сетуя на то, что в лесу движение большое образовалось.
В Городище люд лукоморский уж вовсю хозяйничал. Люди это мастеровые были и до труда охочие. И кузня уже дымилась, и станки ткацкие стучали, и кружевницы коклюшками брякали. Тут к хозяйственному утреннему хору и плотники присоединились, стуча топорами да молотками и вжикая пилами.
Скотина мычала, блеяла, ржала, хрюкала. Скрипели журавли колодезные. Пастух кнутом свистел, стадо за околицу выгоняя. Девки с песнями к реке пошли – кто белье стирать, кто пряжу мыть, кто лен белить.
Дубравушка в избе управилась, щей да каши наварила, полы вымела, воды принесла. И только потом вспомнила, что ставни распахнуть нужно. И тут-то упала на подоконник записочка от ее милого. Прочла Дубрава послание, сердце ее девичье замерло. Говорилось в записке той, чтоб собиралась Дубрава в побег с Власием. Тайно они в побеге том поженятся, а потом царя Вавилу в известность поставят – тогда уж поздно будет родительские протесты высказывать. И не задумалась ни минутки Дубрава, опрометью собираться кинулась. А записочку ту подменную на подоконнике так и оставила.
Достала Дубрава новый сарафан, атласный да цветами расписными заморскими вышитый – к свадьбе своими руками наряд справила. Обрядилась, косу тщательно переплела да на крыльях любви навстречу судьбе своей кинулась – огородами, чтоб избежать вопросов соседских. Кошка черная, что соглядатаем всю ночь дежурила, следом направилась, в траве густой луговой спряталась да вперед Дубравушки до лесу добежала. Торопилась хозяйку свою, Бурю-ягу, разбудить.
А Яга по лесу неслась, на бегу зашибленное колено потирая. Кошка черная по простоте да недомыслию думала, что хозяйка ее спит и в побудке срочной нуждается, а потому ей прямехонько под ноги и угодила. Полетела злыдня пекельная кувырком, кошчонку придавила до полусмерти да в пруд по инерции съехала. Вылезла злющая, увешанная водорослями и тиной. Лягушку изо рта выплюнула, воду из уха огромного вытрясла – и на опушку сквозь ивняк давай продираться. А к опушке уж Дубрава подошла.
Буря-яга вперед нее забежала, подождала, пока красавица поглубже в лес зайдет, и ну кричать голосом Власия да заманивать.
– Дубравушка, помоги! – услышала девица любимый голос и сломя голову на помощь побежала. Сжалось сердечко девичье в страхе – что за беда с ее суженым приключилась?!
А Буря-яга знай кричит:
– Сюда, Дубравушка! Скорее, люба моя!
Власий-царевич будто что почувствовал недоброе – не сразу в лес пошел, а к дому невесты своей повернул. Домишко тот больно ветхий был, старый. В доме этом еще деды и прадеды Дубравины проживали. Диву люди давались, сколь долго стоит изба старая. А сама изба рассыпаться и не думала, ухоженная да долюбленная, теплом жильцов своих радовала, ставенками распахнутыми гостей приглашала. И узрел Власий-царевич меж ставенок тех беленький клочок бумазеи. Забилось сердце его молодецкое глухо, беду предчувствуя.
Перемахнул он через низенький забор, записку схватил и прочел в ней совсем не то, что он вчера Дубраве написал.
Царский сын, может, и не угадал бы, откуда беда стучится, но Власий ведь еще и скотьим богом был. Понял он мигом, чьих рук это дело. Записку скомкал да со всех ног к лесу понесся.
В лес-то вбежал, а где Дубраву искать – неведомо. Тогда оборотился Власий серым волчищей и сразу по запаху определил, куда краса ненаглядная пошла. Со всех четырех лап по следу кинулся, потому и успел вовремя.
Выбежал он на страшную поляну, где изба на курьих ногах поскрипывает да колодец, что в царство Пекельное ведет, зев свой темный открыл. И увидел, как ведьма страшная, Буря-яга, Дубраву к колодцу подводит.
– Там он, красавица, – приговаривает Буря-яга, зло улыбаясь. А Дубрава, пребывая в беспокойстве за суженого своего, и не замечает той злобы вовсе.
Прыгнул Власий высоко, встал меж Бурей-ягой и колодцем, не дает Дубраве к краю подойти.
– Пропусти ты меня, волчище серый, – взмолилась Дубравушка, – любый мой суженый Власий-царевич там – на дне расшибся и погибает! Дай мне к нему добраться!
Заговорил тут серый волк голосом Власия:
– Дубравушка, не верь злыдне лютой, ведьме проклятой Буре-яге! Со свету нас сжить она вздумала, вот обман и учинила.
– Раз вздумала со свету извести, так изведу! – крикнула Буря-яга да на Власия кинулась.
Волк зубами клацнул да дурную голову Бури-яги под самый корень откусил. Скатилась голова Бури-яги в колодец, да и тело ее следом рухнуло.
Упала на колени Дубравушка, зверя лютого волчищу обняла да разрыдалась:
– Власий, сокол мой ясный, что с тобой сотворилося?!
– Прощай, Дубравушка, горлинка моя сизокрылая, – ответил ей Власий, более не вправе обличье волчье скинуть. – Свободная ты от слова своего.
– Да что ж я такого сделала?! Иль разлюбил ты меня?!
– И люблю тебя по-прежнему, больше жизни своей, – ответил царский сын, – да только неволить не буду, мало радости со зверем жить. Не сменить мне теперь обличья звериного, не снять волчьей шкуры на веки вечные. Проклятие на меня наложено – не бывать мне в лице человеческом.
Тут волк через голову кувыркнулся, орлом могучим стал да и улетел.
Упала на землю Дубравушка, слезами ее поливает да причитает:
– Ой ты мать сыра земля, за что ты меня так наказываешь, зачем сиротишь, бездолишь?
И слышит будто шепот из глубины земной:
– Беги на капище, Роду светлому молись да причитай и обвиняй побольше, не стесняясь в выражениях… – То Лада-мать над девицей сжалилась, совет ей дала.
Дубравушка вскочила да через лес к капищу понеслась и потому не слышала, как голос этот договаривал:
– Не любит он, когда покой его божественный нарушают. Просьбы больше Сварогу да внукам своим адресует. Вот и пусть старик порастрясется, немного делом занятый окажется. Может, в семью мою лезть с указами позабудет… старый хорек!
Утро в светлом Ирие было прекрасным и благостным, как это всегда случалось. Вышел Сварог на ветвь широкую, владения свои оглядел – и возрадовался. Хорошо на душе его божественной стало. Но тут заметил он птицу огромную – орла могучего, и в сердцах по коленям хлопнул. Ну хоть бы один день без инцидентов случился! А птица сидела нахохлившись, поникшая да горестная.
– Ну что, Велес, повеление мое нарушил? – спросил Сварог, сразу узнав скотьего бога.
– Зазнобу свою Дубравушку спасал, – ответствовал Власий, – Буре-яге голову с плеч снес! Дело праведное сотворил, не богопротивное!
– Ну и сотворял бы в человечьем обличье! – воскликнул Сварог. – Чего тебя в звериной шкуре на подвиги потянуло?
– Когда бы мне там кувыркаться было?! – вскричал Власий-царевич да выше на ветку перелетел.
– Ну так пеняй теперь на себя. – Сварог вздохнул. – Я своего слова не отменю.
Тут родительское облако над дубом зависло – чернее тучи черной.
– Сварог, – донесся голос Рода Великого.
Сварог встревожился – голос отцовский сегодня вопреки обыкновению был не грозный, а совсем слабый и даже болезненный какой-то.
Взлетел он на облако, на отца взглянул – и обомлел. Род был бледен, под глазами тени черные, руки бьет мелкая трясь, а голова мокрой тряпкой обмотана.
– Что с тобой, батя? Уж не болен ли ты?! – всполошился Сварог.
– Болен, – сердито проворчал Род. – Когда тебя породил, болен был – умом. Теперь вот терплю издевательства безобразные, от сына вовсе неожиданные!
Сварог совсем растерялся. Задумался он, но вины никакой за собой не обнаружил. Тут внизу птица Сирин сладкоголосая запела. Род застонал, за голову схватился и попросил:
– Заткни ты эту дуру горластую, уши дерет что ножом режет!
– Да что с тобой приключилося, батюшка?! – воскликнул Сварог в недоумении, но пальцами все же щелкнул – и Сирин замолкла, сдавленно булькнув на полуслове.
– Послушай-ка и ты, чего мне всю ноченьку выслушивать пришлось с большим раздражением! – И Род ватные затычки из ушей выдернул.
Тут полились из его ушей горестные слова и истеричные вопли. Хоть и исполнялось все это великолепным сопрано, но больно уж эмоционально, слишком уж пронзительно временами.
– Ой, дедушка Род, защитником ты людским являешься да покровителем! Да где ж защита твоя чадам неразумным?! Да за что ты меня бедную наказал так несоответственно – друга милого, суженого моего лишил?! Зачем, ненавистный, забрал ты Власия-царевича от меня в светлый Ирий, оставил меня сиротинушкой?! Неужто тебе заняться нечем на старости лет, кроме как обиду да горе мне чинить?! – Дальше слова неразборчивыми становились, переходили в рыдания и всхлипы. А потом снова причитания начинались.
