Человек покачал головой, и все тело его при этом также покачивалось.
— Мне не хочется вас убеждать, — сказал он. — Маршрут у меня сегодня легкий. Могли бы попробовать. Вы не представляете, как это хорошо!
— Представляю, — сказал я. — Это, наверное, полезно?
— Нет ничего более бесполезного! — заявил человек. Кажется, он рассердился и, чтобы успокоиться, сделал кувырок вперед.
— Ну так что? — спросил он.
Я колебался. Лететь в рубашке было действительно холодно, а в пальто попросту неприлично. Кто же летает в пальто?
— Значит, не хотите? — Человек сложил руки над головой и взмыл метров на десять выше. — Вы, право, чудак!
— Закрой балкон! — раздался из кухни голос жены. — Дует!
Я закрыл балкон и долго наблюдал за человеком, прижавшись лбом к стеклу. Человек летел медленно, с наклоном вперед, и ничто ему не мешало. Ноги были вытянуты в струнку, как у гимнаста, а руками он подруливал.
Должно быть, хороший человек.
Не знаю, нашел ли он попутчика. Стекло запотело, и я его больше не видел.
Внутри церковь была отделана кафелем, как туалет в гостинице «Астория». Ходил молодой поп без бороды, но при галстуке, помахивая кадильницей в виде бутылки коньяка.
Он подошел ко мне и спросил:
— Что будем брать, сын мой?
— Екклезиаст есть? — спросил я в свою очередь.
— Кончился, — равнодушно сказал поп. — Возьмите от Луки. Или деяния.
— Хорошо, пускай будут деяния.
Он ушел, а я стал разглядывать алтарь. В центре иконостаса помещался холодильник, который поминутно открывали страждущие и алчущие. Алчущих было больше. Праздничный чин был заполнен экранами телевизоров, где показывали футбол.
Мимо меня прошел крестный ход из четырех человек и уселся за соседний столик. Они запели псалмы, но другие верующие их не поддержали.
Попик принес мне деяния. Деяния были так себе. Видимо, вчерашние. Сбоку и наискосок от меня занял место капитан второго ранга, который сразу же начал молиться истово и со знанием дела.
— Христос воскрес? — спросил он меня в перерыве.
— Не знаю, — ответил я. — Судя по всему, еще нет.
— А мне говорили, воскрес, — доложил капитан, разделываясь с притчами Соломоновыми.
В это время в храм вошел юноша, похожий на хиппи, с кнутом в руке. Ни с того ни с сего он стал браниться и щелкать кнутом. Потом он перевернул столик у входа, всем своим видом показывая, что очень недоволен. При этом он упоминал какого-то Отца и заявлял, что храм, дескать, принадлежит тому. Его, разумеется, связали и отправили в милицию.
«…Что же это делается, любезные вы мои? Дошли, как говорится, до ручки.
Вчера подходит ко мне один и спрашивает, в чем смысл жизни.
Нет, надо же такое придумать! Раньше вообще запрещалось жить, если этого не знаешь. А ему уже двадцать семь, не меньше. Где он учился? Просто стыдно делается за людей. У меня такое чувство, что приходится метать бисер перед свиньями. Единственное, что меня утешает: этим занимались и другие. Толку, правда, никакого.
Я хочу сказать, что они метали бисер.
Как нужно метать бисер? Изготовив самостоятельно или приобретя бисер, нужно встать на возвышение… Вы можете не слушать, у вас все равно бисера нет и не будет!
Можно и без возвышения.
Так вот. Жрем, спим, развратничаем, прости меня Бог, и все! Все! А между прочим, не за горами конец света. Ха-ха-ха! Очень смешно… Вот вы, в третьем ряду, выйдите вон! Почитайте букварь, потом возвращайтесь.
Честное слово, вся моя любовь к вам исчезла. Любовь к себе тоже не стоит ни гроша. Любите детей и животных, пока они есть. Я кончаю, не дергайте меня за мантию!..
Доктор, у которого я лечился, сказал, что мне повезло. Он ошибся, этот доктор. Мне следовало родиться на другой планете, слышите? Хотя я глубоко уверен, что там не менее мерзко.
Мойте хотя бы руки перед едой! Старайтесь не делать друг другу гадостей! Это трудно, я понимаю, но вы же люди!
Не дергайте меня за мантию!..»
Двери были как двери, но за ними все было не так. Там опять были двери. На расстоянии полуметра, створчатые, такие же, как и первые.
Я распахнул их, но там снова были двери и больше ничего. Никаких предметов или надписей на стене. Не было шкафа, стола и стульев. Я пошел дальше, но все повторилось сначала. Промежутки между дверями были узкие, там ничего не могло поместиться — ни кровати, ни телевизора. Двери открывались легко, и это вводило в заблуждение.
Главное — ни одного человека.
Это был сплошной слоеный пирог из дверей, поставленный к тому же вертикально. Я уже устал их открывать, но чувствовал, что это должно когда-нибудь кончиться.
Наконец я распахнул последние створки.
За ними вообще ничего не было. Ни дверей, ничего…
— Я агент по разоружению, — представился незнакомец и протянул визитную карточку. Там было напечатано: «Чесноков Б. Б. Агент по разоружению».
— Присаживайтесь, — сказал я. — Вы по какому вопросу?
— Я хочу зачитать приказы.
— Пожалуйста.
— «Мой приказ, — проговорил агент, и голос его стал металлическим. — Создать на Земле цветущий сад. Чесноков».
— Когда? — спросил я, занося приказ в календарь.
— В субботу.
— Так. Дальше.
— «Собрать всех детей в возрасте от одного года до четырнадцати из Африки, Азии, Японии, Индии и Китая для производства работ по разоружению».
— Повторите откуда.
— Из Эфиопии еще, — сказал Чесноков. — Но это как получится.
— Получится, — успокоил я его.
— Чесноков, — сказал Чесноков.
— Что — Чесноков?
— Это подпись.
— Ага. Продолжайте.
— Все, — сказал Чесноков.
— Чесноков, — сказал я.
— Это я, — сказал Чесноков.
— Где? — спросил я.
— Вот он я.
— Продолжайте. Чесноков…
— Агент по разоружению, — настойчиво повторил Чесноков.
— Кстати, разрешите представиться. Референт по демобилизации, — сказал я, пожимая ему руку.
— Коллега, — сказал агент.
— Я демобилизуюсь вчера утром. Вот мои документы. Только конфиденциально. Стратегически, — сказал я.
— Понятно, — прошептал Чесноков. — Я приступаю.
Теперь он там сидит референтом по демобилизации. А я теперь агент по разоружению.
Пронесся слух, что на соседней улице живет пенсионер, который усыновляет всех желающих. Я пошел посмотреть.
Пенсионер сидел в штабе добровольной народной дружины. К нему была большая очередь на усыновление. Я сказал, что мне только посмотреть, и прошел внутрь.
Старик усыновлял очень быстро. Он никому не отказывал и не затевал лишних разговоров.
— Усыновляю, — сказал он, бегло взглянув на меня.
Очередь запротестовала, но мне уже оформляли документы. Собственно, было одно удостоверение блудного сына под соответствующим номером. Секретарша поставила печать, старик расписался, и я ушел, так и не поняв толком, хотел я усыновиться или нет.
Теперь хожу и думаю. Все-таки чей-то сын. Это приятно. Хотя, с другой стороны, блудный. Когда встречаю своих блудных братьев, становится необыкновенно радостно, что не я один попался на эту удочку.
Я проснулся от непонятного звука. Где-то внизу раздавалось прерывистое шуршание, будто резали капусту. Я выглянул в окно и увидел двух человек, которые пилили наш девятиэтажный дом у самого основания. Пила легонько звенела и поблескивала при свете фонаря.
— Эй! К чему это? — крикнул я.
— Не беспокойсь! — ответил один. — Спи! Неувязка с проектом. Поставили точечный, а должен быть протяженный.
— К утру все сделаем, — пообещал второй.
— Не беспокойся, — сказал я жене. — У них неувязка с проектом. К утру все будет хорошо.
И мы снова заснули под ритмичные звуки пилы. За ночь дом поставили как надо, и мы проснулись на стене. Я побежал к соседям выяснить, что они собираются делать. Соседи уже перенесли мебель на бывшую стенку и срочно оклеивали обоями бывший потолок.
— Нет! — сказал я жене, возвратясь. — Нужно бороться с обстоятельствами. Будем жить, как жили. Потом, кто его знает, вдруг поставят вверх ногами? Снова придется менять интерьер.
И мы продолжаем жить как жили, но теперь уже горизонтально.
К сожалению, выходя на улицу, приходится принимать вертикальное положение, чтобы удобнее было ездить в трамвае.
Когда{3} я встретил школьного приятеля, выяснилось, что я постарел. Я был все такой же, а он нет. На нем была дубленка, импортные меховые башмаки и янтарный перстень. Под мышкой он нес японские слаломные лыжи. Стоимостью в мою годовую зарплату.
