Только ЗД-видение на сей раз не присутствовало.
Знати со всего острова съехалось сегодня даже больше, чем прошлый раз. В тронном павильоне было тесно и душно. Многие обмахивались веерами, но — на что я обратил внимание — овевали не лица, а преимущественно область живота, чтобы пленка нота на этих поверхностях не уменьшала блеск драгоценностей внутри. Некоторые поддавали себе веерами и сзади — чтобы и со спины все в них было хорошо видно стоящим позади.
Мы с Имельдином как раз и стояли позади, около дверей. Все колышущееся, сверкающее, искрящееся, играющее огнями ювелирное разнообразие, кое через несколько часов поступит в казну, простиралось перед нами, как поле с цветами. И смотрели мы на этих впереди «не таких, как все», стремящихся к вершине и теснящих друг друга, теми же глазами, какими всюду и во все времена чернь смотрит на знать.
На ковриках перед королем и правительством стояли двое, востребованных из Ямы; тощий вид их выражал готовность. Одного король Зия вознес на пост контролера за сбором плодов тиквой в Эдессе, другого назначил запретителем по части ухода за престарелыми. Возвысив и обласкав, его величество отпустил их со словами: «Смотрите же мне!»
Затем последовал возглас с Башни Последнего Луча: «Солнце — на западе, Луна — на востоке!» Под него всем — кроме челяди и нас — разнесли ритуальные пиалы с тиквойевым пивом. Его величество предложил тост: «За здоровье и долголетие всех присутствующих!» — включив и себя в число всех. Не выпить до дна было нельзя. По вкусу то, что поднесли знати, мало отличалось от поданного королю и министрам.
Далее был ритуал прощания с Солнцем на смотровой площадке, общий привет Луне — и, наконец, «звездный бал». Ах, какой роскошный получился на этот раз бал! Такого по блеску и изобилию украшений не помнили даже самые старые челядинцы, и уж наверняка теперь очень не скоро такой случится снова.
Мы с Имельдином забрались в свою нишу. На сей раз мы не столько любовались танцами, сколько отсчитывали затраченное па каждый из них время. Контрданс, менуэт, ритурнель, кадриль, полонез — все это были предварительные стадии, во время которых драгоценные камни, следуя сокращениям аристократических кишок, располагались подобно звездам в созвездиях.
И вот наступило время «звездного вальса». Министр-церемонимейстер дон Реторто, блистая своей «Полярной звездой», встал в центре павильона. Место той тщеславной неудачницы заняли теперь две дамы; их «Большая Медведица» была действительно большой, сверкала яркими камнями. Прочие «созвездия» расположились, как па небесах. Контрабас принялся отсчитывать неспешный ритм па три четверги «Ос тик-так, эс тик-так...», виолончели мягко повели партию Луны, запели скрипки — вальс начался. Далеко было настоящим звездам в залитом лунным светом небе до обильного сверкающего великолепия у нас под ногами! «Мадам Орион», проплывая мимо, углядела меня в нише, сделала ручкой и немножко обрисовалась: она уже не сердилась. «Интересно, позаботился ли о ней ее супруг? — подумал я.– Впрочем, у него еще на три „Ориона“ хватит».
– Пора бы...– нетерпеливо прошептал Имельдин. Как и всякий новатор, он нервничал.
И — началось. «Звезды» повсюду замерцали, как перед ураганом, затрепетали, рисунки «созвездий» исказились; случись такое в настоящем небе, это означало бы конец света. Мелодии скрипок и виолончелей покрыли совсем другие звуки.
Смесь Имельдина подействовала на всех одновременно и четко. На этот раз никто не успел выбежать из павильона. Некоторые даже не успели присесть.
Полагаю, что читатель не станет требовать от меня подробного описания всего, что там происходило: как дугой вылетали «созвездия», как ошеломленные гости пытались спасти свое богатство (а некоторые — и прихватить чужое), как для контроля ситуации но приказу короля были зажжены факелы — событие по своей исключительности едва ли не историческое... как слуги, охранники и даже министры пресекали попытки вернуть утерянное, пинали ползающих гостей, оттаптывали всей ступней тянущиеся к камнях прозрачные пальцы... как и сам его величество «Большой Пес» с ярчайшим «Сириусом» в животе в ажитации бегал по павильону с возгласами: «Нет-нет, что упало, то пропало!» — указывал подчиненным не зевать и сгребать все в кучу и раскраснелся при этом настолько, что я увидел его лицо: пухлые щеки, покатый лоб, крючковатый нос над плоскими губами, широкий подбородок. Чадящие языки пламени, умноженные зеркалами, метания полупрозрачных теней на черном полу, мерзкие звуки, веера зловонных брызг, сверкание влажных камней, рыдания и стоны — такие сцены, пожалуй, редки и в аду. Но существует ли такое зловоние и нечистоты, которые смутят стремящегося к богатству?
Опустошенных, сникших до полной незримости аристократов выталкивали из павильона взашей, а они со стенаниями и плачем рвались обратно к сверкающей неблагоуханной куче, протягивали к ней руки. Теперь это были призраки, жалкие тени недавних самих себя.
Когда зал очистили от них, король жестом подозвал нас.
Мы стояли над кучей драгоценностей, распространяющих запах выгребной ямы, три сообщника: властитель, плут и дурак.
– Вот теперь глотай свою долю! — сказал Зия Имельдину и милостиво указал подбородком на кучу.
– Как, ваше величество, прямо сейчас?! — тот в замешательстве отступил на шаг.
– Да, сейчас. В твоем распоряжении минута.
Тесть колебался еще секунду — секунду, стоившую бриллианта; затем начал работать: наклон к куче — мгновенный выбор — энергичный, остервенелый глоток. Он хватал «звезды» первой величины и ни разу не ошибся.
...Потом, размышляя, я понял, почему король Зия облек свою «милость» в такую форму: он чувствовал себя неважно. Все-таки совершил ограбление, хоть и по-королевски, суетился, бегал, потерял (или показал?) лицо. В такой ситуации нет лучшего утешения, чем убедиться, что рядом с тобой еще большие подонки, чем ты сам.
– Довольно! — остановил Зия тестя, который вошел в раж; указал подбородком на кучу мне.– Теперь ты. Тоже минута.
Скорее бы я согласился быть четвертованным! Имельдин — сверкающий и свете факелов пищеводом и верхней, самой широкой частью желудка — глядел на меня с тревогой и недоумением.
– Ну, что же ты! — поторопил король — и нутром выразил: «Брезгуешь, падло?!»
– Счастье бескорыстно служить вашему величеству для меня дороже любых драгоценностей,– сказал я ровным голосом, сильно надеясь, что из-за неверного освещения прочесть мои подлинные чувства не удастся.
– Бескорыстно?.. Э, милейший, ты и в самом деле демихом. Бескорыстно!.. Бескорыстные-то как раз меня и подвели. Вce, убирайтесь!
Возможно, король и прочел мои чувства. Но в конце концов он ведь остался не в накладе.
Мы выбрались из дворца прежним путем: из ниши на стену павильона, оттуда на тиквойю, по ее стволу вниз — и в темную глубину парка, к известной Имельдину лазейке в ограде. Тесть теперь опасался открытых мест. Вскоре мы спускались с горы по каменистой тропинке, уникальная пара в лунном свете — темный скелет и рядом — сияющий бриллиантами желудок. Сначала шли молча, прислушивались, нет ли погони. Вокруг было тихо, только ветерок чуть шевелил листву в верхушках деревьев.
«Бриллиантовый желудок» воспрял, принялся ругать меня.
– Чистоплюй, тоже мне.... ведь вдвое больше несли бы сейчас! Сплоховал, Гули, не ждал от тебя! Подумаешь, эко дело, ничего с тобой не случилось бы, как не случится и со мной. Ладно,– он щедро хлопнул себя по животу,– половина все одно твоя. Я не жаден, да мы и родичи, хе-хе! Теперь и в академию птицей пролечу, вот увидишь. Думаешь, этот их конкурс с подсчетом извилин объективен? Эге! Какую-то складку можно посчитать отдельной извилиной, а можно продолжением предыдущей. Один камешек,– он снова похлопал себя по животу,– и у меня все складки пойдут как извилины не только в мозгу, но и на шее, хохо-хо!
Я молча шагал с наветренной стороны и думал, что в жизни темнотика есть свои преимущества: если и окажешься в дерьме — то все-таки снаружи. А здесь можно и изнутри. Я понимал, что Имельдин говорит сейчас не для меня, а больше для себя самого — на остатке куража, заряда погони за удачей, который и заставил его на финише так непоправимо изменить себе. Будь он спокойней, будь У него хоть время подумать, он бы так не поступил — я же его знаю. И когда заряд кончится, ему будет худо.
...Жил человек, стремился к успеху и признанию, увлекался замыслами, предприятиями, они не удавались, а неудачи распаляют. Но ведь что значит — не удавались? В голову приходили, душу наполняли — в этом и есть удача жизни, а не в том, что от благодетелей отломится. И со слабительными был именно замысел, идея, наполнившая душу. И получилось, аристократишек, мнивших о себе, хорошо прочистило, так им и надо. Но вот — после многих поражений и срывов — полный успех на высшем (королевском) уровне: хватай! «Глотай!» Расплатился бы Зия и так за грязную услугу, еще за молчание накинул бы. А теперь... что же ты сделал с собой, медик Имельдин? Как ты дальше жить-то будешь!
