– Я говорю, попробуй писать, как будто пишешь объяснительную записку следователю. А еще лучше – как письмо к какому-то другу. Близкому другу, но который ничего не знает про твои военные годы.
Он помолчал и добавил:
– Вот именно. Пиши для нас, ты нам никогда ничего не рассказывал. А потом у Арика, прочтешь все это.
Так и родилась идея. У меня появилась цель: написать книгу об Афгане. И я стал писать. Иногда мучительно долго подбирая каждое слово, а иногда слова сами просились на бумагу. В такие моменты я просто не успевал записывать и старался писать как можно быстрее, не обращая внимания на то, что строчки налезали друг на друга; делал сокращения, писал настолько неразборчиво, что на следующий день уже с трудом мог понять собственные записи.
Методика Виктора работала великолепно. Мои воспоминания переставали быть источником ночных кошмаров. Я уже не избегал их. Наоборот, я тщательно проходил каждый эпизод и до мелочей описывал его. Теперь я смотрел на это, в основном, как на материал для моей будущей книги. Я стал лучше спать по ночам, кошмары мучили меня все реже. Описанное на бумаге уже не тревожило меня, и я спешил писать еще и еще. Я чувствовал облегчение с каждой новой страницей. Нервное состояние сменилось такой эйфорией, что это стали замечать окружающие.
Через пару недель у Арика мы вновь увиделись с Виктором. По возникшей традиции мы вышли покурить. Я поделился с ним своими успехами. Однако он не спешил разделить мой восторг:
– Теперь будем лечиться дальше, – сказал он очень серьезно.
– Ты что! – удивился я. – Я не был таким здоровым уже тысячу лет!
– Это еще не здоровье. Ты изменил знак своего эмоционального состояния с минуса на плюс. Но нервное напряжение все равно осталось. Если ничего не делать, ты просто сгоришь на своем сегодняшнем энтузиазме, и в результате опять скатишься в депрессию.
– А что же делать? Ты меня пугаешь. А мне так классно сейчас!
– Вот и хорошо. Пусть и будет классно, только мы это состояние тебе закрепим. Чтоб оно держалось не на нервном всплеске, а стало твоим нормальным состоянием.
– А как это сделать?
– Дадим выход накопившейся энергии. Будем делать настоящую книгу из твоих записей. Я поговорил со стариками – Илья с Владимиром берутся редактировать твои труды. Завтра же отнеси им то, что у тебя готово, и оставь, пусть посмотрят. На ближайших посиделках они скажут тебе, что делать дальше.
Так мы и поступили. Всю неделю, пока мои записи были у «стариков», я не находил себе места. Жена начала ворчать на Виктора, что он опять меня нервирует. Однако это было совсем другое беспокойство. По крайней мере, жить оно мне не мешало. И вот через неделю произошло первое публичное чтение моих записей. Илья прочитал один из моих эпизодов. Я почти не узнал написанное. Это были не мои торопливые записки, где мысли путались и перебивали друг друга. Это был настоящий рассказ, написанный от третьего лица беспристрастным наблюдателем. Мои редакторы убрали весь ненужный накал, составляющий основу моих записей, изложив все отточенным литературным языком. И все же это была та самая история, которую я пережил когда-то. Но теперь она не пугала и не беспокоила меня.
Рассказ приняли очень хорошо. Затем, как водится, поднялся общий треп. Скоро все забыли, с чего начали, и заехали совсем в другую сторону. Все принялись обсуждать какой-то новый фильм, ассоциируя его с моим рассказом. Илья пробрался ко мне и потихоньку спросил:
– Ну, как?
– Здорово. Мне никогда так не написать.
– Ого, вот уж не знал, что у тебя литературные комплексы!
– Да нет, причем тут комплексы? Просто я сравнил, как ты пишешь, и как это делаю я.
– А-а, вот ты о чем. Скажи мне другое. Тебя устраивает, как это выглядело сегодня? Или я неправильно выбрал стиль?
– Нет, мне очень понравилось.
– Отлично. Тогда я предлагаю тебе писать в соавторстве.
– Мне? В соавторы? С тобой? Ты же – профессионал, а я так, погулять вышел…
– Смотри, я в состоянии лишь литературно оформить твои записи. Да, я – профессионал, и поэтому оставь мне все техническую работу. Практически же это будет твоя книга. Книга твоих воспоминаний. Просто в литературе есть свои правила и законы. Ты продолжай писать так, как тебе удобно. Я пониманию все, что ты пытаешься сказать в своих записках, и постараюсь все сохранить. Просто форму подачи приведу в соответствие с законами литературы. Буду писать как сегодня: от третьего лица и без лишнего накала страстей. Ну и, естественно, почищу и отредактирую текст. Так что это не я тебя, а ты меня возьмешь в соавторы. Так оно обычно и делается. По рукам?
– Фантастика! Конечно, договорились. Я, честно сказать, думал, что вы вообще выбросите это все в мусор.
– С ума сошел. Отказаться от такого материала?! Ты мне другое скажи. У тебя есть время на это? Нам ведь предстоит большая работа.
Внезапно в разговор вклинился Виктор. Мы не заметили его, а он был рядом и слушал весь разговор:
– Только не загони его, Илья. Я же знаю тебя, энтузиаст ты хренов, сам не успокоишься, пока не сделаешь задуманное и других заездишь. И никаких возражений. График работы я вам составлю сам, и стану лично контролировать выполнение. И чтобы без социалистических обязательств. Вас никто не гонит. Работайте потихоньку, в кайф. Понятно? – голосом прапорщика закончил Виктор.
– Так точно, вашбродь! – не сговариваясь, хором ответили мы с Ильей. Потом переглянулись, и так же дружно заржали.
– Однако, как вы уже спелись, – удивленно заметил Виктор. Он спрятал руку за спину, и через секунду протянул нам наполненный бокал – один на двоих:
– Ну, за вашу книгу, старики!..
Следующий месяц я жил так, как жил, наверное, только в раннем детстве: радуясь каждому дню. Утреннее пробуждение перестало быть проблемой, я вскакивал как заведенный, готовил завтрак и будил все семью, искренне не понимая, как они могут валяться в постели. Я стал замечать вещи, на которые никогда раньше не обращал внимания; все вокруг радовало меня. Я получал удовольствие даже от таких, казалось бы, утомительных и непривлекательных для мужчины занятий, как уборка дома и возня на кухне.
По вечерам я запирался на кухне и продолжал писать. Один-два раза в неделю приходил Илья, чтобы забрать написанное мною, и показать свой вариант. Не обращая внимания на окрики Виктора, мы работали как сумасшедшие. Мое отношение к Илье со «снизу вверх» постепенно сменилось на «ты ничего не понимаешь!». Он тоже перестал бояться травмировать меня и, ничуть не смущаясь, в запале орал «да кто ты такой?!». Предусмотрительный Виктор заранее объяснил мне, что такой уж у Ильи характер, и для него это – обычный стиль работы, иначе он не может. Поэтому я даже обрадовался, когда этот неврастеник в первый раз накричал на меня. Короче говоря, у нас установилась нормальная творческая обстановка, как объяснял Илья, когда он, оторавшись, успокаивался и закуривал очередную сигарету.
Каждую новую главу мы обязательно читали у Арика. Народ всерьез подключился к процессу написания, при встречах меня первым делом спрашивали, как продвигается книга. Обсуждения написанного стали традиционными и проходили уже не так, как после первого чтения. Критиковали, как было принято в этой компании, невзирая на лица. Когда что-то удавалось, то от души хвалили, но никаких огрехов не прощали, ругаясь до одури. Оказалось, что не только у Ильи, но и у большинства в той компании был такой стиль работы. Я лично не кричал, и вообще старался не вмешиваться в споры, предоставляя Илье орать за нас обоих. Я больше слушал, понимая, что если мы пробьемся через эту ураганную критику, то книга выйдет настоящая.
Неожиданно все закончилось. Хотя, если задуматься, то это было закономерно. Просто задуматься в нужном направлении никто из нас и не удосужился. Все, о чем я писал, было основано на моем личном опыте или рассказах людей, которым я доверял. Я писал только правду и искренне считал, что этого достаточно. Ни о каких обобщениях, ни о какой критике высшего руководства, или, упаси бог, самого советского строя, в моей книге и речи не было! Да и могла ли быть? Я же никогда не задумывался над этим! У меня была своя конкретная цель: избавиться от груза воспоминаний. Даже пройдя ту войну, я оставался законопослушным советским гражданином, который с детства был приучен не обсуждать, где и как он живет.
Возможно, в глубине души такие мысли появлялась у Арикиных гостей. Никто вслух их не высказал – но, вероятно, привкус опасности, ощущение причастности к таинственному диссидентству, придавали особую остроту всему происходящему. Они упивались собственной смелостью и значимостью. Ведь даже в самом безобидном изложении тема была слишком скользкой. Но кто-то из присутствующих всерьез задумался над этим, и назвал написанное другим, более реальным словом – антисоветчина. Кто именно это был? Был ли он настоящим стукачом или просто, вовремя спохватившись, решил донести сам, чтобы его не загребли заодно со всей компанией? Я так и не знаю этого, и впоследствии выяснять не стал. Уж больно не хотелось разочаровываться ни в ком из своих…
