Мне уже не раз приходилось спасать собственную жизнь, мобилизуя все скрытые ресурсы своего организма, специально созданного для подобных ситуаций: полное погружение в схватку, умение становиться воплощением воинского духа, совершенной машиной убийства. Но никогда еще мои способности не проявлялись столь блестяще.
Я перемещалась быстрее звука и мысли, стремительнее пули, вылетевшей из дула пистолета. Смертоносный серебристый цилиндр лениво завис в воздухе, словно муха, угодившая в кусок янтаря. До автоматизма отработанным движением я выхватила из ножен Рэнуэль Алатору, полагаясь на убийственную силу Разящей иглы. Однако дага легко выскользнула из моих пальцев, взлетая к потолку и оставляя внизу свою недоумевающую владелицу, расширившую возбужденно блестевшие глаза. С натужным краканьем лопнули перевязи, удерживающие ножны остальных даг, – и еще четыре Алаторы присоединились к своей сестре, образовав сверкающий хоровод из пяти клинков, кружащихся у меня над головой. А дальше произошло невероятное…
Вращение даг все ускорялось до тех пор, пока контуры их лезвий не слились в один общий, образовав непрерывную, лучезарную полосу. Сталь звякнула о сталь, когда Алаторы сблизились и неожиданно сложились все вместе, превратившись в совершенное оружие, вобравшее в себя силу всех даг. Новорожденный клинок – тяжелый и буквально налитый пронзительно–белым светом – грянул вниз, покорно впечатываясь в мою выжидательно подставленную ладонь, ложась в нее весомо и уверенно. И тогда я наконец–то поняла все…
Оружейница говорила правду – Алатор и в самом деле было шесть. Пять стальных лезвий, в нужный момент соединившихся, будто верно собранные кусочки мозаики, и шестой – живой, являющийся умом и сердцем возрожденной Алаторы. И этим шестым клинком стала я – естественное продолжение и логическое завершение моей даги, дочь великой создательницы мечей. Ибо эти даги предназначались мне изначально, ковались нарочно для меня и ждали только меня.
Одним виртуозным взмахом кисти я легко отбила пулю, стукнувшуюся о лезвие даги и упавшую на пол. Ринецея разъяренно взвыла, как раненый зверь, отбрасывая прочь свой пистолет, ставший совершенно никчемным.
– Вот уж не предполагала, что ты сумеешь раскрыть тайну пяти Алатор, – уныло созналась она, одаривая меня опасливым взглядом. – Недаром говорят, будто дуракам везет…
– А давай проверим? – предложила я, поигрывая дагой. – Сразимся. Разве не видно – нам двоим слишком тесно на одной планете…
– Ты не имеешь права лишать меня жизни, – криво улыбнулась Ринецея, стараясь выглядеть уверенной в себе, но улыбка вышла жалкой. – Это же нехорошо, недостойно воина–защитника.
– Да, жить – вот что приятнее и лучше всего, – согласилась я, крадущейся походкой обходя ее по периметру и прикидывая, каких еще неприятностей можно ожидать от сей подлой особы. Ведь она чуть не подловила меня на жалости. – А умирать все равно придется…
– Я не могу умереть, – истерично взвизгнула демоница, сжимая кулаки и едва сдерживая переполняющий ее страх, – я не хочу! – Она уже кричала.
Я презрительно приподняла бровь:
– Да ну? – В этом я с нею еще могла согласиться: ведь умирать добровольно не хочется никому. – Знаешь, некоторые женщины страдают полнейшим отсутствием логики. Они уверены, что два умножить на два – будет пять, если хорошенько поплакать и устроить скандал. Да вот беда – время твоих капризов почти закончилось…
– Не доводи меня до крайности, – шипела Ринецея, отступая к зеркалам. – А не то…
– А не то – что? – заинтересовалась я. – Ты cейчас заплачешь?
Но демоница не ответила. Она внезапно резко упала назад – прижалась лопатками к гладкой, однородной поверхности стекла и словно бы ушла в глубь зеркала, растворившись в его плоскости. С громкой руганью я прыгнула вперед, намереваясь ухватить ее за рукав и вытянуть наружу, но сумела различить только прощальную, язвительную усмешку, тающую в толще зеркальной пластины. Я ударила по стеклу кулаком, но оно ответило мне издевательским гулом, больше смахивающим на хохот голодного полуночного хищника. И вот тут я осознала повторно, что зеркало – вовсе не друг мне, а, как и прежде, враг, сейчас нарушивший наш нейтралитет и готовящийся перейти в нападение…
Гибким поворотом я отпрянула назад, в центр комнаты, и совершила это вовремя, потому что зеркальная поверхность вдруг пошла широкими кругами, словно черная полынья зимней проруби, и выплеснула из себя несколько высоких фигур, завернутых в одинаковые серые плащи. Вышедшие из иного мира бойцы угрожающе шагнули мне навстречу, отводя полы своих одеяний, и тогда я закричала – горестным и пронзительным криком смертельно раненной птицы, отказываясь принимать навязанный мне бой. Я не хотела драться с этими противниками, ибо узнала их с первого взгляда.
Возможно, их поразительное сходство с кое–кем могло обмануть кого угодно, но только не меня. Зеркало дотошно воспроизвело внешность моих друзей, воплотив в созданных им тварей: не ошибившись ни в завитке волос, ни в форме носа и придав призракам поразительное сходство со своими живыми прототипами. Но вот в самом главном магия осталась бессильной: не сумела вдохнуть душу в тех, кто нес смерть и зло. У зеркальных монстров не было глаз, а на их месте тускло мерцали слепые бельма…
Первым шел вооруженный секирой Огвур, за ним – Кса–Бун с топором наперевес, а третьим стал Генрих, уже нацеливший на меня острие своей рапиры. Но самым страшным оказалось то, что шествие моих будущих убийц замыкал Астор, обеими руками сжимающий рукоять Полумглы. Ринецея коварно обратила против меня все самое ценное, когда–либо доставшееся мне в жизни: дружбу, преданность, любовь. Уж лучше бы она заставила меня драться с самой собой! Я смотрела на своих противников жалобным, умоляющим о милосердии взглядом, но, увы, созданные демоницей призраки не ведали пощады. А я, смогу ли я переступить через свои эмоции и вонзить клинок в сердце Огвура или Астора, пусть даже и не настоящих, а наведенных колдовским мороком? Смогу ли я повторно убить свою любовь?
«Миражи обманчивы, учись превозмогать их власть» – так, кажется, говорил пророк Логрин, лучше меня осведомленный о сути предстоящих мне испытаний. И вот он настал – час моей проверки на прочность, час выбора, час принятия нужного решения. Сколько стоит моя жизнь? Сколько стоит жизнь нашего мира, зависящая от меня одной? И стоит ли она разбитого зеркала моей души?
За жизнь расплата немала —
Но кто ее оценит точно?
Принять решенье нужно срочно!
Как хрупко бьются зеркала,
Слезой скрепленные непрочно.
В них все двоится и троится:
Дробится страсть, взбухает ложь…
И, не скрывая страха дрожь,
Кривятся нашей злобы лица —
Ты их напрасно не тревожь.
С осколков тихо каплет кровь,
И бликом робкого движенья
Отсрочить хочет час рожденья
Не мной убитая любовь,
Не признающая сближенья.
О, демон мой! Тебе хвала!
Ты мне закрался молча в душу,
Ты думал – я уйду, я струшу,
Меня не примут зеркала,
Я их условий не нарушу.
Но я шагнула… И возник
В них день прошедший и грядущий,
Друг к другу нас с тобой ведущий
Бессмертья край. И – смерти лик,
Тайком любовь у нас крадущий…
С тяжким стоном я чуть согнула колени, занося над правым плечом обнаженную дагу. Сердце билось угнетающими ударами погребального колокола, хороня мое прошлое и начисто лишая будущее прежней чистоты и наивности. Выбор был уже сделан, и отступать стало некуда. Призрачные фигуры друзей–врагов взяли меня в кольцо, готовясь к атаке. Вперед выступил мой возлюбленный, замахиваясь огромной Полумглой, нацеленной мне в голову. Я понимала: созданные Ринецеей фантомы вполне способны наносить настоящие, реальные раны, а потому – мысленно попросила у Астора прощения и ударила первой…
Проскользнув под опускающимся лезвием его меча, я пропустила не–Астора мимо себя, привычным танцевальным па повернулась на носке правой ноги – и успела–таки поймать на лезвие своей даги тонкий стержень рапиры Генриха, напиравшего на меня сбоку. Четверо мужчин против одной женщины, к тому же едва оправившейся от родов, – это уже не смешно! А поэтому я плюнула на совесть, решила не церемониться и в благородство не играть, ибо уж слишком высокими оказались ставки в этой опасной игре.
Острие Гиарды соскочило с поверхности даги и оцарапало мне запястье. Я глухо вскрикнула, несколько капель крови упало на пол, но лица моих противников – безжизненные и пустые – не отразили ни малейшей эмоции. Я дралась с бессердечными монстрами, порожденными изощренным умом Ринецеи. Обидно погибать от руки жестокого врага, но погибать из–за существа, не отличающего жалость от безжалостности, – обиднее вдвойне. И тогда в глубине моего ущемленного в лучших устремлениях сердца закипел неслыханный гнев, ранее мне неведомый…
