– Она и есть олицетворение доброты и красоты! – восхитился Саймонариэль, укачивая крошку принцессу. – Я уверен, она принесет в наш мир радость и счастье! Когда Мириам достигнет шестнадцати лет, ее красота затмит солнце и луну!
Но всего этого могло и не случиться – ведь новорожденная категорически отказывалась брать грудь кормилицы, выплевывала влитое ей в ротик козье молоко, коим вскармливали принца Люцифера, а при малейшей попытке накормить ее насильно начинала синеть и задыхаться. Магия оказалась несостоятельной, ввергнув великих магистров в ступор. Малышка тихонько угасала на руках своих многочисленных нянек, очевидно не сочтя нужным надолго задерживаться на этом свете, недостойном ее ослепительной красоты. Во дворце воцарилось уныние…
В душе Саймона едва теплилась робкая, последняя искорка надежды. Он тайно уединился в отведенной ему комнате, затемнил окно бархатной портьерой, непроницаемой для лучей солнечного света, водрузил на стол свой магический кристалл и вперил в него неподвижный взор сомнамбулы, посылая неистовый призыв, способный преодолеть любую преграду, проникнув сквозь пространство и расстояние. Поначалу он не услышал и не увидел ничего, но потом внутренность волшебного шара налилась густым серым маревом, становясь рамкой для засыпанной снегом поляны. Кристалл завибрировал, издавая странные звуки… Тишина сменилась победным маршем, разливаясь напевом ликующего скерцо [76], исполняемого дуэтом нежной женщины–арфы и гордого мужского скрипичного баритона. Глаза мага шокированно расширились, ибо его взору явилось нечто совершенно немыслимое и невозможное – Сумасшедшая принцесса, воссоздающая тело своего погибшего возлюбленного и пытающаяся вдохнуть в него жизнь. О, Саймон даже побоялся представить, через что пришлось пройти этой отважной девушке, дабы раздобыть живую и мертвую воду, совершая то, чего не смог добиться никто до нее. Но архимаг понимал: если Ульрика и Астор воссоединятся сейчас, то все пойдет не так, как нужно, и древнее пророчество – самое важное из всех, записанных на стенах Пещеры безвременья, – останется невыполненным, а мир снова канет в пучину Хаоса и раздора. Иногда ради спасения многих нужно пожертвовать одним… Впрочем, кому, как не Ульрике, знать об этом суровом правиле! Глотая горькие слезы и сокрушаясь, мучаясь от жгучего отвращения к самому себе, Саймон воспрепятствовал душе принца демонов, мучительно выбирающейся из пропасти Тьмы и рвущейся навстречу своей любимой. Болезненно стенающая посмертная сущность Астора, ропщущая на примененную к ней несправедливость, вновь канула в небытие, не дойдя до жизни всего лишь на шаг, на вздох, на спасительное прикосновение губ. Сердце Саймона разрывалось от жалости к беспомощно мечущейся принцессе, рыдающей на кучке тающего снега, но другого выхода он не нашел. Ульрика была нужна здесь, в Силе… И тогда старый архимаг, мгновенно сгорбившийся и поседевший от содеянного им зла, направленного на благо всех, принял на себя и второй грех, создавая портал перемещения и призывая Ульрику обратно в земной мир, для которого она и так уже сделала слишком много полезного, сама окунувшись в беспросветную ночную тьму одиночества и безысходности.
Но ведь ночь темнее всего перед рассветом…
– Я так больше не могу. – Марвин без стука ворвался в комнату старшего друга. – Я с ним поговорю…
– Поговори, – хитро прищурился Саймонариэль, утирая со лба испарину усталости, вызванную сложными магическими манипуляциями. Он выглядел озабоченным, в чем–то виноватым, но вместе с тем весьма довольным собой. Таким, словно совершил какую–то тяжелую повинность, наложившую на него ответственность за чью–то судьбу. Все это сильно отразилось на внешности почтенного архимага и не ускользнуло от внимания бдительного некроманта. Но Марвин так и не сумел распознать, чем именно была вызвана сия чересчур явственная метка печали, омрачившая ясное чело мудрейшего из эльфов. – Уговори его потерпеть еще чуть–чуть…
– А что произойдет потом? – Марвин жадно впился глазами в утомленное лицо мага. – Ты нашел выход, способный спасти жизнь малютки Мириам?
– Возможно, – сварливо закряхтел Саймон, недовольно кривясь. – Возможно… Время покажет… Напомни ему про Ульрику…
– Ясно! – Молодой волшебник исполнительно кивнул, интуитивно понимая: друг не склонен сейчас к проявлению излишней откровенности, а посему ему придется удовлетвориться уже услышанным и увиденным. – Я с ним разберусь! – И, взметнув полами своего широкого одеяния, он торопливо выскочил из комнаты. Саймонариэль проводил его хмурым взглядом, не зная, куда деваться да спрятаться от отвращения к своей суровой, но справедливой сущности, только что заставившей его содеять сей далеко не благовидный поступок. Он знал: обмануть можно кого угодно, но не себя самого.
Марвин вихрем мчался по дворцу, переживая за оставленного без присмотра Генриха, в состоянии опьянения способного на самые безрассудные деяния. А ну как этот дурачок удумает на себя руки наложить? Но, к счастью, если, конечно, это определение подходит для описания столь напряженной ситуации, за время отсутствия некроманта в покоях барона ничего не изменилось. Под дверью запертой комнаты по–прежнему сидели добровольные охранники – Ланс и Огвур, радевшие о благополучии овдовевшего барона не меньше, чем сам некромант. Орк сосредоточенно хмурил брови, полируя и без того зеркально сияющее лезвие Симхеллы, а прекрасный полукровка, правда сегодня довольно растрепанный и поблекший, методично раскачивался и постанывал, держась за припухшую щеку.
– Ты чего? – участливо осведомился Марвин, косясь на уродующий полуэльфа флюс. – Конфет объелся?
– Зуб болит, – невнятно прошепелявил страдалец, – жутко… – Он приоткрыл рот и указал куда–то пальцем. – Там, в самом заду…
– Я, конечно, не спец в стоматологии, но не уверен, что зубы находятся конкретно в том самом месте! – не удержавшись, хихикнул волшебник, на секунду забывая обо всех навалившихся на них несчастьях. Уж очень забавно описывал Ланс прискорбные симптомы постигшего его заболевания.
– И нечего тут ржать, – сердито огрызнулся Огвур, многозначительно постукивая по рукояти любимой секиры. – Ты лечи его давай, а не то… – Кулаки тысячника сжались, огромные бицепсы угрожающе взбугрились.
– Ладно, ладно, – покладисто выставил ладони Марвин, – сейчас, вот только с Генрихом поговорю…
– Ага, так он тебя и послушает! – пискнул Ланс. – Вон Огвур пытался, так барон в ответ начал посуду бить. А фарфор жаль – он у него в спальне красивый стоит, дорогой, рохосский…
– Но я все–таки попробую! – заупрямился некромант, скромно полагавший, что в искусстве дипломатии он заведомо даст фору десятку прямолинейных и неотесанных орков. Он нагнулся, приложил губы к замочной скважине и закричал: – Генрих, хватит уже пить, открой дверь – ты нам нужен!
Ответом ему стал мелодичный звон.
– Ого, – оценивающе приподнял бровь полуэльф, – никак наш барон супницу вдребезги кокнул!
– Генрих, – повысил голос Марвин, – ты нужен дочери!
После этой реплики за дверью послышался непонятный шум, свист воздуха, разрезаемого увесистым предметом, запущенным сильной рукой, и жуткий грохот, вызвавший осыпание штукатурки со стен… Марвин недоуменно покосился на Ланса.
– Чайник это, – с видом знатока пояснил тот, – серебряный! Тяжелый он, собака…
– Кто, барон или посудина? – иронично осклабился орк.
Марвин хмыкнул и продолжил:
– Генрих, ты нужен своему народу!
В опочивальне барона установилась напряженная тишина…
Переговорщик с видом превосходства уставился на парочку охранников, предлагая оценить его заслуги, но полукровка выжидательно приложил ладонь к уху, призывая подождать… Из спальни донеслось натужное кряхтение сильфа, непонятное шебуршание и… в двери изнутри бухнуло так, что прочные дубовые створки чуть не сорвало с петель. Затрещал косяк, с потолка рухнула хрустальная люстра, обдав друзей веером осколков. Некромант не удержался и упал на колени, прикрывая голову.
– А это что еще? – шепотом осведомился он у Ланса.
– Самовар! – авторитетно констатировал полукровка. – Был! Подарок от красногорских послов – ведерный, неподъемный, из золота. Ума не приложу, как Генрих умудрился его в одиночку со стола своротить и грыжу себе при этом не нажил…
– Марвин, – душевно посоветовал Огвур, старательно выбирая из прически полуэльфа набившееся туда хрустальное крошево, – отвали–ка ты отсюда подобру–поздорову, не зли барона более. Авось он сам успокоится…
