И вот когда я думаю, что умиротворен и успокоен гармонией природы, лес внезапно обрушивается, подточенный миллионами кротов. Корни обнажаются, и я вижу деревья целиком. Они лежат тут и там, преграждая дорогу, а с корней, точно кровь, капает красная глина.
Это так некрасиво и так похоже на правду, что кроты в испуге зарываются глубже и продолжают работу там. Они роют и роют, и неизвестно, до чего они еще дороются.
Вся земля в невидимых, тайных извилинах, точно мой мозг, модель которого здесь описана.
Наконец я не выдержал и взмолился.
— Господи! — сказал я. — Что мне делать с этой дурацкой головой? Я не желаю понимать все на свете! Я от этого страдаю. Мне надоело все видеть и все слышать. У меня голова раскалывается!
После некоторого молчания сверху раздался недовольный и, как мне показалось, сонный голос:
— Чего ему нужно?
— Башку новую хочет, — перевел мои слова другой, более грубый голос.
— Так дайте, в чем же дело? И не отрывайте меня по пустякам, — капризно сказал первый голос.
— На складе только синтетические, — сообщил грубый голос.
— Ах, оставьте меня в покое! — раздраженно проговорил первый.
И тут же ко мне на стол упал большой полиэтиленовый пакет, на котором болталась этикетка: «Голова мужская. Размер 58».
Я надел новую голову и посмотрел вокруг. Рядом со мною раскачивались огромные вопросительные знаки, из-за которых ничего не было видно. Они колыхались, как водоросли, а я смотрел на них безразлично, точно на дальних родственников. Они не вызывали во мне никаких эмоций.
На дне полиэтиленового пакета я обнаружил бумажку: «Проданная голова обратно не принимается и не обменивается». Но даже это оставило меня равнодушным.
К этому дню готовились очень тщательно. Заранее напечатали пригласительные билеты, назначили докладчика и выступающих в прениях, привели в порядок микрофоны. Но народу все равно пришло мало. Многие предпочли смотреть конец света по телевизору.
В назначенный час протрубили трубы, произошло небольшое землетрясение с грозой, потом кого-то судили. Все честь честью.
На следующее утро газеты поместили краткую информацию о событии: «Вчера в нашем городе состоялся конец света. На конце света присутствовали…»
Далее шел список ответственных работников. В заключение было написано: «Конец света завершился праздничным фейерверком».
— Ну, слава Богу! — говорили все. — Наконец прошел этот конец света. И ничего особенного. А сколько было шуму!
Самое удивительное, что некоторые до сих пор об этом ничего не знают. Они все еще готовятся достойно встретить конец света. Эти люди заслуживают сожаления. Благодаря своей отсталости они тратят лучшие годы жизни на подготовку к какому-то жалкому концу света, который, оказывается, давно прошел.
Сверху к нам забросили удочку. Удилища вообще не было видно, а леска уходила высоко в облака, протыкая их, точно спица. Она была толщиною в руку и сделана из нержавеющей стали. К концу лески был приварен крюк, как у подъемного крана. На нем болтался рекламный проспект с описанием рая и плакат: «Милости просим!»
На крючок сразу же стали цепляться желающие. Многие прихватывали пожитки. Они облепили крючок, как муравьи, и стали кричать:
— Господи, да тяни же быстрей!
Леска дернулась, и кандидаты в рай медленно поползли вверх, напоминая виноградную гроздь. Когда она проплывала мимо моего балкона, я успел сунуть последнему кандидату записку, чтобы он передал ее там какому-нибудь начальству. В записке было написано: «Прибыть не могу. Грешен».
Как только мой почтальон спрятал записку в карман, леска лопнула с ужасным звоном. Все посыпались на асфальт, потом поднялись, отряхиваясь от пыли, и долго бранили меня за то, что я перегрузил леску.
Я посмотрел в микроскоп и увидел на другом конце трубы толстого, пушистого микроба, похожего на плюшевого медведя. С минуту мы молча смотрели друг на друга, опасаясь инфекции.
— Ты какой? — наконец крикнул я в трубу.
— Холерный, — просто ответил микроб. — А ты какой?
— Национальность, что ли? — не понял я.
— Да нет. Вообще…
— Ну, живой, — неуверенно сказал я.
— Я тоже живой, — сказал микроб. — А конкретнее?
Я задумался, но так и не нашелся, что ответить.
— Вот видишь, — назидательно сказал микроб. — А лезешь мне в душу со своим микроскопом. Ты с собою сначала разберись.
И он был абсолютно прав.
По трамвайному проводу, заложив руки за спину, медленно шел человек в черном пальто. Трамваи проезжали под ним, чиркая, точно спичкой, дугами по его подошвам, отчего из-под ног человека брызгало искрами электричество.
Он не обращал на это внимания, а шел, задумчиво опустив голову, будто вспоминая восемнадцатый век.
Прохожие реагировали на человека, как всегда, по-разному. Некоторые аплодировали, стараясь показать, что они понимают толк в деле. Другие возмущались, справедливо полагая, что такого не бывает, но большинство не поднимало глаз, занятое мелкими лужами на асфальте.
Когда человека все-таки сняли пожарные, приехавшие на повизгивающей красной машине, он не смог дать путного объяснения, а сказал, что задумался и не заметил, как переменил дорогу.
Впрочем, он извинился за причиненное беспокойство и пошел дальше аккуратнее, всякий раз поднимая ноги, когда под ним проезжал трамвай.
Когда случилось наводнение, вспомнили об ординаре. По радио то и дело предупреждали, что вода поднялась выше ординара, предлагая с этим бороться. Однако никто не знал, что такое ординар и как он выглядит.
В результате такой забывчивости и халатности затопило Васильевский остров. Население вывозили на теплоходах «Ракета». Среди спасенных оказалась старушка, которая прижимала к груди старый, заржавленный ординар. Как выяснилось, этим ординаром пользовался Пушкин.
Ординар срочно прибили над аркой Главного штаба, и с наводнениями было покончено раз и навсегда.
Цирковая лошадь подала в местком жалобу на дрессировщика за плохое обращение. Того вызвали и указали на недопустимость.
— Помилуйте! — вскричал дрессировщик. — Вы разве не знаете, что я дрессирую тигров?
В месткоме задумались. В самом деле, как это они упустили из виду? И снова вызвали лошадь.
— В чем дело? — спросили у лошади.
— Не мне вам объяснять, что такое солидарность! — язвительно сказала лошадь.
— Какая солидарность у лошадей с тиграми? — пожал плечами дрессировщик, узнав об этом ответе лошади.
— Классовая! — сказала на это лошадь.
Самое удивительное, что тигры слыхом не слыхивали ни о солидарности, ни вообще о цирковых лошадях.
Один человек ходил на работу со своим стулом, сидел на нем весь рабочий день, а потом уносил домой. Сослуживцы считали это чудачеством, не более. Некоторые объясняли такое поведение повышенной мнительностью.
Скоро человек стал ходить со своим стулом и в гости. Там он никому не мешал, высиживал положенное время и уходил, унося стул в специальном чехле с ручкой, точно музыкальный инструмент. Его стали считать гордецом и себялюбцем.
Он настолько зарвался, что стал сидеть на своем стуле в трамвае, автобусе, самолете и даже в кино, где полным-полно государственных стульев. Эти действия сочли антиобщественными.
Обладатель стула сделался вреден, и его посадили в тюрьму.
Однако он и туда явился со своим стулом, заявив, что за свой стул он хочет сидеть на своем стуле. Только тут с запозданием поняли, чем объясняется его поведение. Он просто любил сидеть на своем стуле.
Утром гроссмейстер пил кофе с королем, обсуждая партию. Король был в безвыходном положении, поэтому нервничал.
— Думать нужно башкой, — сказал король. — Что теперь делать?
— Сдам пешки, — сказал гроссмейстер.
После завтрака он выгреб из шкафа несколько белых пешек, наклеил на них маленькие этикеточки собственного изготовления и спустился с ними во двор. Во дворе был пункт по приему стеклотары.
Гроссмейстер занял очередь, раскланиваясь с другими гроссмейстерами и международными мастерами. Некоторые из них сдавали слонов, отчего очередь двигалась медленно.
— Вы слышали? — спросил гроссмейстер. — Говорят, за семьсот обгорелых спичек можно получить талон на огнетушитель.
— Огнетушители невыгодно сдавать, — сказал мастер. — Семь огнетушителей равняется Первому Бранденбургскому концерту Баха.
— Четыре тысячи девятьсот обгорелых спичек, — подсчитал гроссмейстер.
