Лабьет слегка наклонил голову набок, навострив острые уши. И на какой-то миг мне показалось, что он всё прекрасно понимает. Смысл каждого моего слова. Уж больно внимательный у него взгляд. Прямо по-человечески.
Мало мне было с утра его хозяина и его выходок. Прижал меня к столу своим… своей тушей. И смотрел так, как смотрят, наверное, на кусок мяса, решая, какую же его часть отделить первой. Подумаешь, зелье замешала! Оттого никто ни разу не умирал. По крайней мере, бабушка мне такого не рассказывала. Самое большее — у месье дознавателя могло случиться несварение.
Конечно, все его намёки и поведение ясно говорили о том, что моё волшебное снадобье попало не в те руки — вернее, не тот желудок. Но это пусть он ещё попробует доказать! А через пару-тройку дней его и вовсе отпустит. Может тогда попытки герцога расколоть меня, словно ореховую скорлупу, наконец станут не столь настойчивыми. В конце концов, сейчас у него есть дела и поважнее!
Одна приятная мелочь — если волей какого-то невероятного случая, бабушкино зелье выпил не Ксавье — значит, его интерес ко мне самый что ни на есть натуральный.
Я зло подхватила со стола у окна «извещение», что быстро и с явной сноровкой составил помощник герцога перед их отъездом. Как его там? Тибер. «Мадам д’Амран надлежит явиться…» и далее несколько строчек сухих, пронизанных льдом распоряжений. Так и слышится, как своим густым, чуть раскатистым голосом всё это произносит сам герцог. Мурашки по спине.
Надо же! Напали на меня, а он пытается заставить чувствовать себя виноватой. Вот уж талант — не отнять.
А вообще моё положение становилось всё более тяжёлым. Неприятности на винограднике. Теперь это странное нападение, словно тот, кто пытался вытянуть из меня светлую ауру, точно знал, где можно поживиться. Оставалось только надеяться, что тот самый мастер зачарований окажется не настолько умелым, чтобы раскрыть формулу поглощающего заклинания на камне в бархатке. Иначе у месье де Ламьера доказательств необычности моей ауры станет более чем достаточно.
Но, несмотря на это, для собственной же безопасности придётся и правда помочь герцогу всем, чем смогу. И при этом попытаться ещё отвертеться от расспросов, что касались бы лично меня.
— Миледи, — окликнула меня Аби, проскользнув в комнату так осторожно и бесшумно, словно боялась меня разбудить. На самом же деле, просто опасаясь моего клыкастого надзирателя. — Обед подан. Вы спуститесь или принести сюда?
Компания для дневной трапезы у меня сегодня случилась более чем экзотичная. Шинакорн, натрескавшись поданной ему на кухне крольчатины, лёг на ковёр рядом с моим креслом и, кажется, вполне себе мирно задремал.
И какой от него прок? Такой страж, что только спотыкаться о него ходить: разлёгся на половину столовой! Словно услышав мои гневные мысли, Лабьет поднял голову и взглянул искоса. Ещё и бровь приподнял — честное слово. Правду говорят, что питомцы похожи на своих хозяев. Этот — вылитый дознаватель.
— Ну что, наелся? — я встряхнула только что принесённую мне служанкой утреннюю газету. — Надеюсь, все слуги к утру будут живы?
Пёс фыркнул и, помотав головой, снова опустил её на лапы. Что это значит? Нет? Всё, докатилась — разговариваю с собакой. Пусть и очень необычной. Странное чувство. Ренельд, кажется, уехал, а словно бы и нет.
От похожих на лёгкое помешательство мыслей, я попробовала отвлечься чтением новостей. Но ровные и сухие, словно вяленая рыба, колонки не сообщили мне ничего интересного. А может, я читала не настолько внимательно, чтобы уловить важное.
Всё потому что меня не покидало ощущение нарастающего внутреннего жара.
В какой-то миг я даже отложила газету в сторону и прижала ладонь к груди.
Дышится тяжело, словно приходится втягивать в себя не воздух, а густой сироп. В висках то и дело постукивает кровь. А перед глазами пробегают бледные светляки. Так сильно меня потрепала ловушка, что до сих пор с аурой творится что-то неладное. Словно она никак не может найти баланс.
Впрочем, о каком балансе ауры в моём случае вообще можно говорить? Эдгар предупреждал меня, что любой резкий выплеск может привести к ещё большему притоку новой силы. Колдовать мне нужно очень осторожно, не использовать слишком мощных заклинаний. И по возможности не снимать амулет из вайлета — так справляться с всплесками проще.
Но вчера я нарушила все правила. И похоже, когда перестала отвлекаться на герцога и его расспросы, вал светлой энергии всё же меня догнал. Теперь в мою кровь словно бы впрыснули жидкий огонь. Даже кожа казалась горячей.
Я вцепилась в край стола пальцами, ощутив, как меня как будто что-то плавит и размазывает по стулу. Лабьет вскочил на лапы и приблизился в несколько мягких, словно бы замедленных шагов.
«Мари…» — прозвучало очень далёким эхом.
Я вздрогнула и повернулась к нему. Но шинакорн просто смотрел на меня, прижимая уши. А затем вдруг зычно гавкнул. Честное слово, мне в грудь даже ударилась ощутимая воздушная волна! На столе звякнул фарфор. Я хотела было сказать псу, чтобы не шумел, но только открыла рот — и тут же закрыла, потому что в горле стало невероятно тесно. Кто бы подал воды — самой уже не дотянуться. Впервые со мной случился настолько сильный прилив. Раньше удавалось справляться почти безболезненно. А тут, похоже, слишком много обстоятельств сложились против меня.
Шинакорн куда-то умчался. Его приглушённый лай бил по ушам, словно колотушки — по плохо натянутому бубну. Затем он вернулся и, схватившись огромной челюстью за подлокотник моего стула, развернул меня к себе вместе с ним. У меня даже хватило сил поразиться такой мощи.
Огромные чёрные лапищи вдавились мне в колени. Какие тяжёлые! С ума сойти! Зелёные глаза Лабьета оказались невероятно близко от моих. Чёрный нос почти коснулся лица. Шинакорн как будто хотел от меня чего-то, только не мог сказать. И я, повинуясь необъяснимому призыву, обхватила его за широченную шею.
В тот же миг по мышцам потекла упоительная прохлада. Руки начали слабеть, но я ещё пыталась уцепиться пальцами за короткую шерсть Лабьета. Он дышал у меня над ухом жарко и чуть надрывно. Огромное сердце пса как будто стучало мне в щёку, которой я прижималась к его груди. Что-то давило мне на виски, я слышала голос, но не могла разобрать ни слова.
А когда опаляющая волна откатилась, оставляя за собой невероятную слабость, Лабьет, стряхнув меня со своей шеи, спрыгнул на пол. Неверными шагами он отдалился, замер, низко опустив голову — а затем рухнул боком, словно его подкосило.
Гнев Первородных! Я что, убила пса месье дознавателя?!
Но от сердца чуть отлегло, когда по столовой, словно далёкие раскаты грома, поплыл умиротворённый храп шинакорна. Его крутой бок мерно поднимался и опускался, ухо подрагивало. В общем, выглядел он, как не дошедший до постели пьяница, которому вполне удобно и на ковре. Кажется, обошлось. Но на какой-то миг мне почудилось, что я просто выжгла Лабьету всё внутри.
— С вами всё в порядке, ваше сиятельство? — встревоженный голос мадам Хибоу вонзился в сгустившееся вокруг напряжение, словно копьё.
Я вздрогнула и неловким взмахом руки скинула со стола чашку. Та плеснула мне на колени остатками кофе и, жалобно хрустнув, разлетелась на осколки. Я выругалась сквозь зубы, стараясь сделать это настолько тихо, чтобы не задеть тонких чувств экономки.
— Со мной всё хорошо, мадам Хибоу! — вышло чуть более раздражённо, чем нужно.
— А почему тогда этот пёс лаял, как бешеный? — женщина с сомнением покосилась на спящего Лабьета.
— Кто же его знает, — я пожала плечами.
Рассказывать об истинной причине взволнованности шинакорна я не собиралась. Как бы ни доверяла мадам Хибоу, а об особенностях моей ауры даже она не знала. Но стоило признать, что теперь я обязана Лабьету если и не по гроб жизни, то очень и очень сильно. Придётся-таки доставать где-то кабанью тушу. Или что он там любит лопать больше всего?
