Миссис Пруст замолкла и передёрнула плечами, словно стряхивая воспоминания.
— Такова жизнь в большом городе, милочка, это тебе не постелька с примулами, как в деревне.
Тиффани не слишком понравилось, что её опять назвали «милочкой», но её разозлило не это.
— Постелька с примулами? — переспросила она. — В тот день, когда мне пришлось срезать висельника, никакой постельки с примулами поблизости не наблюдалось.
И она рассказала миссис Пруст про мистера Пуста, Эмбер, и букет из сорняков.
— И твой отец рассказал тебе об избиении? — уточнила миссис Пруст. — В конце концов, всё дело в душЕ.
Ужин оказался вкусным, вино удивительно крепким, а солома гораздо чище, чем можно было ожидать в таком месте. Сегодня был длинный и трудный день, причём уже далеко не первый.
— Пожалуйста, — сказал Тиффани, — давайте поспим? Мой отец всегда говорил, что утром всё кажется не таким скверным.
Повисла пауза.
— Если подумать, — сказала, наконец, мисс Пруст, — твой отец, скорее всего, в данном случае ошибается.
Тиффани погрузилась в пучину усталости. Ей снились канарейки, поющие во тьме. Может, ей просто померещилось, но, на секунду открыв глаза, она увидела тень старой женщины, пристально наблюдающей за ней. И это определённо была не миссис Пруст, которая ужасно храпела. Старуха задержалась на секунду, а потом пропала. Тиффани не забывала: мир полон всяческих предзнаменований, и какие из них считать важными, решаешь ты сама.
Тиффани разбудил скрип открывшейся двери. Она села и осмотрелась. Миссис Пруст всё ещё спала, и храпела так, что у неё даже кончик носа дрожал. Поправка: миссис Пруст выглядела спящей. Тиффани старая ведьма в некотором роде даже нравилась, но можно ли ей доверять? Порой казалось, что миссис Пруст словно… читает мысли.
— Не читаю я мыслей, — проворчала миссис Пруст, переворачиваясь на другой бок и открывая глаза.
— Миссис Пруст!
Миссис Пруст села и принялась снимать соломинки с платья.
— Я не читаю мысли, — повторила она, сбрасывая солому на пол. — В действительности я обладаю мощными, но не сверхъестественными навыками, которые отточила до бритвенной остроты, не забывай об этом, пожалуйста. Господи, надеюсь, нам сейчас принесут завтрак.
— Но проблемо, что предпочитаете?
Они посмотрели вверх и увидели восседающих на стропилах Фиглов, которые весело болтали ногами.
Тиффани вздохнула.
— Если я спрошу, чем вы занимались этой ночью, вы снова наврёте?
— Конечно, нет, клянусь честью Фигла, — сказал Роб Всякограб, прижимая руку к тому месту, где, по его мнению, располагалось сердце.
— Звучит убедительно, — сказала миссис Пруст, поднимаясь на ноги.
Тиффани покачала головой и снова вздохнула.
— Всё не так просто. — Она посмотрела на балки и сказала: — Роб Всякограб, был ли данный мне только что ответ абсолютно правдив? Я спрашиваю тебя, как карга ваших холмов.
— О, айе.
— А этот?
— О, айе.
— А этот?
— О, айе.
— А этот?
— Ох… ну ладно, просто мал-мала неправда, почти совсем не ложь, просто кое-что, чего тебе не ведать лучше.
Тиффани повернулась к широко улыбавшейся миссис Пруст.
— Нак Мак Фиглы считают правду настолько драгоценной, что предпочитают не рассказывать её попусту, — попыталась оправдать их она.
— Они тронули моё сердце, — сказал миссис Пруст, а потом, словно спохватившись, добавила: — Ну, если бы оно у меня было.
В отдалении раздался топот тяжёлых башмаков, который очень скоро стал ближе, но от этого ничуть не легче. Появился высокий и худой констебль, который вежливо отдал честь миссис Пруст и кивнул Тиффани.
— Доброе утро, леди! Меня зовут констебль Пикша, и мне приказано сообщить вам, что вы свободны, но с предупреждением, — сказал он. — Хотя, надо сказать, никто толком не представляет, о чём именно вас предупреждать, насколько я понимаю, так что я на вашем месте рассматривал бы себя предупреждёнными, так сказать, в целом, этаким самым общим и неконкретным манером, просто на будущее сделайте выводы из опыта, вроде того, извините. — Он кашлянул, бросил на миссис Пруст смущённый взгляд и продолжил: — Кроме того, коммандер Ваймс просил меня совершенно ясно дать понять, что создания, известные все вместе как Нак Мак Фиглы, обязаны покинуть город до заката.
Фиглы, восседавшие на балках, разразились дружными воплями гневного возмущения. С точки зрения Тиффани, гневно возмущаться они умели ничуть не хуже, чем пьянствовать и воровать.
— Очч, коли мы велики бы были, вы не стали бы нам дело шить!
— Мы невиновные! Какой-то большой парень сделал это и утёк!
— Меня там ваще не было! Вот хоть их спроси, их там тоже не было! Ну и всё прррочее в этом духе, сами ведаете.
Тиффани принялась колотить своей тарелкой по решётке, пока вопли не стихли. Потом сказала:
— Извините, пожалуйста, констебль Пикша. Я уверена, они очень сожалеют о таверне… — начала она, но полицейский прервал её взмахом руки.
— Примите совет, мисс, просто тихонько уходите и никому не напоминайте о тавернах.
— Но послушайте… все же знают, что они уничтожили «Королевскую Голову» и…
Констебль снова прервал её.
— Я проходил мимо «Королевской Головы» сегодня утром, — сказал он. — Таверна отнюдь не уничтожена. Фактически, там сейчас больше народу, чем когда бы то ни было. Похоже, все горожане сбежались на неё посмотреть. «Королевская Голова» работает точно так же, как и прежде, за одним небольшим исключением: как бы это сказать, активность сосредоточилась с другой стороны.
— Что значит «с другой стороны»? — удивилась миссис Пруст.
— Это значит, пиво отпускают через задние двери, — терпеливо пояснил констебль Пикша, — и, насколько я понял, когда был там, таверну больше никто не зовёт «Королевская Голова».
Тиффани задумчиво нахмурилась.
— А как её теперь называют? «Королевская Шея»?
Констебль Пикша улыбнулся.
— О, я вижу, вы прекрасно воспитанная юная леди, мисс, потому что большинство горожан называют её «Королевская…»
— Я не потерплю непристойностей! — оборвала его миссис Пруст.
«О, неужели? — саркастически подумала Тиффани. — Да у тебя самой вся витрина уставлена розовыми надувными как-их-там, и прочими загадочными штуками, которые я просто не успела рассмотреть. Впрочем, если бы мы все были одинаковыми, наш мир стал бы странным местом, и особенно странным, если бы мы все были такими, как миссис Пруст».
Над головой раздавался шёпот Нак Мак Фиглов, громче всех выступал Вулли Валенок:
— Я ж толковал тебе, я же говорил, посмотри, они там все с другой стороны сгрудились, но нет, ты не слушал, чихал на меня! Я, может, и Валенок, но не тупица есть!
«Королевская Голова» (или какая она там теперь стала часть монаршей анатомии), находилась недалеко от Дома Стражи, но ведьмам пришлось добрую сотню ярдов проталкиваться через плотную толпу, причём большинство составлявших толпу людей держали в руках пивные кружки. К счастью, Тиффани и миссис Пруст были обуты в тяжёлые подбитые гвоздями ботинки, отличный бонус для каждого, кто хочет поскорее проложить себе дорогу в большом скоплении людей. И вот, наконец, они, к собственному облегчению, оказались, как бы это получше выразиться, — хотя Фиглы наверняка не стали бы выражаться получше, а прямо назвали вещи своими именами — около «Королевской Спины». У задней двери, которая теперь выполняла роль парадного входа, сжимая в одной руке пивные кружки, а другой принимая деньги, стоял владелец таверны, мистер Уилкин, который выглядел словно кот, на которого вдруг пролился дождь из мышей.
Время от времени он героически отвлекался от своих важных дел и находил минуту, чтобы сказать пару слов худощавой и очень целеустремлённой на вид леди, которая старательно что-то записывала в блокнот.
Миссис Пруст толкнула Тиффани локтем под рёбра.
— Видишь её? Это мисс Крипслок из «Таймс», а вон там — она указала на высокого человека в форме, — видишь? Человек, с которым она беседует — коммандер Городской Стражи Ваймс. Честный малый, хоть и выглядит всегда неряшливо, зато терпеть не может всякой бессмыслицы. Дело принимает интересный оборот, потому что он не выносит монархов любой разновидности; его предок снёс голову нашему последнему королю.
— Ужасно! А король этого заслуживал?
Мисс Пруст помедлила минуту и ответила:
— Ну, если слухи о том, что обнаружилось в его личной тюрьме, являются хотя бы отчасти правдой, то ответ будет «да», причём заглавными буквами. Однако предка Ваймса всё равно отдали под суд, потому что снесение королевских голов всегда, так или иначе, вызывает вопросы. Сидя на скамье подсудимых, он заявил лишь одно: «Даже если бы у зверя была сотня голов, я не успокоился бы, пока не срубил их все». Это было воспринято, как признание вины. Его повесили, а потом поставили ему памятник, что говорит о человеческой природе больше, чем тебе хотелось бы знать. Его прозвище было «Старина Камнелицый», и, как видишь, кое-что передалось по наследству.
