– И чего надо Генриху от старухи Малеен? – ворчливо спросила хозяйка.
– Мне нужны все сведения о Николасе Могучем. Кто таков, откуда родом и прочее. Король желает знать, что за птица залетела в столицу.
– Пойдемте в дом, – устало пригласила Малеен. – Эльза! Дочка! Айда про Николаса твоего рассказывать!..
А сама подумала: «Не к добру столько дознавателей. Ну, дай-то Бог, поможет Николасу в трудный час мой гостинчик, в мешок положенный…»
Через два часа Клаус во весь опор несся домой. План созрел.
Неспешно трепыхающийся в телеге Палваныч проводил взглядом черного всадника, обогнавшего его на полпути в Лохенберг.
– Ишь, суетится… – пробормотал прапорщик, чуть осаживая ускорившихся лошадок.
Палваныч не особо торопился: на крестьянском тарантасе быстро ездить не сподручно. И горшки жалко, и лошадей, да и вообще телега на ухабах развалится. Мужик наслаждался видами, нахрюкивая неопределенный мотив.
Он свернул к реке и сделал основательный привал. Искупался, перекусил, двинулся дальше.
В полдень Палваныч уже трясся по улочкам Лохенберга. Добравшись до постоялого двора, поручил телегу работникам, повесил оба мешка на плечо, зашел в дом. Попал в маленький коридорчик с прилавком. Сидящий за прилавком хозяин, тощий мужичонка с жиденькой бороденкой, придирчиво осмотрел нового клиента. Бесцветно заговорил сухим трескучим голосом:
– Пять талеров за комнату в сутки, господин. Плата за первые сутки вперед. Еда оплачивается отдельно.
– Хорошо, – нехотя согласился прапорщик, отсчитал пять монет. – Скажи, товарищ, я ищу одного человека, его зовут Николас Могучий.
– Ага. Был. Несколько дней назад весь город взбаламутил. В «Проклятую дыру» спускался.
– Что за проклятая дыра? Я думал, так называют любой провинциальный населенный пункт, находящийся на удалении от центра.
– На что ты намекаешь, приятель? По-твоему, Лохенберг – дыра?! – хозяин наклонился над прилавком.
– Вот еще. Видал я дыры и поглубже. Не ищи повода для драки. Мне нужен Николас.
– Ты грубиян, – как топором отрубил тощий. – Я уже взял твои деньги, поэтому оставайся, но ответов на свои хамские вопросы ты от меня не дождешься. Спрашивай у других.
– Послушай, ты, сельскохозяйственное рыло! – взревел прапорщик. – Мне твоих дебильных ответов и не нужно! Ты мог бы заработать, но, скорей, пополам переломишься, чем нормально ответишь, лох лохенбергский! Показывай клоподавильню, которую ты назвал комнатой.
Хозяин съежился под напором брани. Позвонил в колокольчик.
Прибежал паренек-служка, проводил Палваныча. Узенький закуток с кроватью был беден, но аккуратен. И запирался на ключ.
Прапорщик прогнал пацана, топтавшегося в ожидании чаевых, и занялся мешками. Он сделал то, что давно надо было сделать: вытряхнул барахлишко на кровать, переложил все добро в свой мешок, а спертый в лесу свернул и сунул к остальному богатству. Мусор стряхнул на пол.
Потом вышел из комнатушки и запер дверь.
Спустившись в трактир, заказал обед. Принесли вареную репу, сыр и квас.
Палваныч не был гурманом-привередой, то есть поглощал все съедобное в любых количествах. Он набросился на еду, словно тигр на косулю. В считанные минуты все было кончено. Прапорщик заказал еще стаканчик кваса, расплатился. Допив, вышел в город.
Пройдя несколько домов, увидел трех стариков, чинно сидящих на скамье в тени пышного каштанового дерева.
– Отцы! – обратился к ним Палваныч. – Кто бы мне подсказал сведения о Николасе Могучем?
– Это тебе, сынок, надо к Фридеру, портному. Николас у него жил, – шамкая, ответил средний. – Вон туда тебе идти. На окраину. Первый дом как раз его будет.
– Спасибо.
– А зачем он тебе? – спросил крайний старичок, постоянно держащий ладонь возле уха.
– Сын он мой, вот зачем.
– Кто?! Фридер?!
– Ага, он самый, старый ты Хейердал, – тихо пробормотал прапорщик, уже шагая к окраине городка.
На доме Фридера, к немалому облегчению Палваныча, не было мемориальной доски «Здесь жил и уклонялся от службы Николас Могучий».
Прапорщик постучал в дверь. Никто не открыл. Постучал еще раз. Молчок.
«Ушел куда-то», – решил визитер и сел на завалинку дожидаться хозяина.
Примерно через час дверь открылась, и на крыльцо вышел Фридер.
– Вот, блин, оперный театр! – хлопнул себя по колену Палваныч. – Я ему стучу, стучу, жду его тут, жду, а он, блин, дома!
– Здравствуйте, господин хороший, – старик прищурился, профессионально оценивая визитера. – Что-то мы не знакомы. А еще, я вижу, вы одеты один в один как Николас Могучий!
– Привет, папаша, – прапорщик встал с завалинки. – Я ищу Николаса. Я его отец.
– Правда?! Вот так радость! Заходите же скорей, гость вы мой желаннейший! О сыночке вашем поговорим, бражки хлебнем.
– Бражка – это хорошо… – неуверенно протянул Дубовых.
Они долго беседовали со стариком, усидев изрядное количество терновой браги. Бурда была слабенькой, оттого закаленные мозги Палваныча почти не замутились, а вот Фридера развезло. Но до того, как задремать прямо на столе, он успел рассказать о местных похождениях Коли Лавочкина и о том, что герой отправился в столицу к мудрецу Тиллю Всезнайгелю.
Палваныч прихватил пару резных канделябров, сунул в мешок. Вздохнул печально и побрел на постоялый двор.
«Эх, кабы сразу знать, что в Лохенберге есть такой Фридер!.. – казнил себя прапорщик. – И пятерку бы сэкономил, и добыл бы чего-нибудь посерьезнее. Прямо в телегу бы и загрузил…»
Мужик заперся в снятой комнатушке и лег спать.
Приснился ему как наяву кабинет полковника. И стол, Сталина помнящий. И портрет президента, из глянцевого журнала вырезанный да в раму старательным рядовым помещенный. И шкаф с неизменно полным штофом, рюмками и горами поощрительных бумаг. Обшарпанные стены. Пол, устланный неучтенным линолеумом… Все такое родное, знакомое…
«Папа» ходил по кабинету и вид имел человека неприятно потрясенного. Не на шутку разочарованного человека.
– Что ж ты, Болваныч, наделал? – пробасил полковник. – Что ж ты, мать твою по одномандатному округу, натворил? Ну знал я, что ты подворовываешь… Кто же из прапорщиков не подворовывает? Главное, что делишься. Но вот живого рядового с Поста Номер Один хапнуть – это уже перебор. Ты объясни, в низ спины тебе боеголовку, на кой тебе живой человек?
– Это я не… Я не это… то есть не я это! Честно, «папаня»! Если б я, то, по обычаю, четвертину тебе… Все честно…
– Не верю я тебе, как говаривал Станиславский своей жене, – горько сказал полковник. – Пиши рапорт, и чтобы завтра я тебя в полку не видел. И вообще никогда…
Ранним утром Палваныч отдал распоряжение запрягать. Неуютно было на душе у старого вояки после выволочки, полученной от «папы», пускай и во сне.
Он кинул три талера ребятам, занимавшимся лошадьми. Конь проявлял странное нетерпение, взволнованно переступал с ноги на ногу. Прапорщик успокаивающе погладил гнедого, сел в телегу. И только он тронул поводья, намереваясь покинуть Лохенберг, как сзади раздался крик:
– Батюшки-светы! Да это же мой жеребец!
Предатель-конь весело заржал, услышав знакомый голос хозяина.
Палваныч обернулся. Кто-то из постояльцев бежал к гнедку, распахнув объятья.
Тут бы прапорщику заорать на слуг-конюхов, мол, кого мне прицепили, или просто стегануть лошадок и попробовать скрыться… Но он впал в легкий ступор: «Запалился!!!»
– Люди! – ликовал настоящий владелец. – Мой конь! Это мой конь!..
Он всмотрелся в фигуру Палваныча.
– А это конокрад! Вор, угнавший моего кормильца! Держи вора!
– Ты ошибся! – без энтузиазма огрызнулся Дубовых, понимая, что попался, и чем дольше будет бездействовать, тем крепче влипнет.
Соскочив с телеги, он метнулся на улицу, но вспомнил об оставленном на горшках мешке. А ведь там были золотые вещички и кошель денег, вырученных за корову… Дернулся обратно и попал в плен к слугам, владельцу гнедка и прочим доброхотам-зевакам.
– Вяжи его! – кричал пострадавший.
Кто-то принес вожжи. Скрутили-стреножили Палваныча.
Вышел хозяин постоялого двора, потряс бородкой. Зло сказал:
– Сразу ты мне не понравился, толстопуз!.. Тащите его в тюрьму, ребята! – Тощий обратился к пострадавшему: – А ты, уважаемый, иди и покажи на него по всей форме. Точно твой конь?
– Как же не мой? Мой! – засуетился владелец. – Я приметы знаю, каких этот гад не ведает!
– Вот и здорово, вот справедливость и восторжествует, – удовлетворенно проговорил хозяин, поглаживая бороденку. – И телегу туда гоните, небось, тоже ворованная.
«Запалился, как последний козел! – предавался прапорщик самобичеванию, шагая в тюрьму. – Кранты теперь… Не поимка Табуреточкина, не возвращение в родной полк, а – зона… Тюряга, блин, древняя! Дома сроду не залетал, а тут повязали, словно первоклассника!..»
Доброхоты передали Палваныча солдатам, те заперли его в камеру.
