На уровне третьего этажа я понял, что лечу точно к своей родной лоджии, стекло в которой сейчас было сдвинуто, и виделись там два тусклых огонька сигарет. Пожалуй, это был шанс, единственный шанс хоть как-то зацепиться за некогда близкий мне мир. Высунув из рукава трехпалую клешню, я попытался схватить прутья ограждения – они предательски выскользнули. Но к счастью пришли на помощь бельевые веревки, натянутые вдоль нашей лоджии, на миг я запутался в них и успел схватиться за окостеневший на морозе Зинкин халат. Крепко держась за хрустящую ткань, я всплыл к отодвинутому стеклу, откуда сладко несло табачным дымом и теплом. Тут же увидел свою двоюродную сестру с тещей, стоявших ко мне вполоборота.
– Лидия Петровна! – негромко позвал я. – Стекло еще чуточку отодвиньте, – в этот момент одна из прищепок на Зинкином халате отскочила, и я поднялся выше, так, что зубы мои встретились с бетонным углом пятого этажа, а голые ноги со всем остальным оказались ровно против изумленного лица Лидии Петровны.
Она взвизгнула совершенно дурным голосом и запричитала что-то из Библии.
– Это я, зятек! Умоляю! Замерз слишком, – крикнул я, стараясь втиснуть обнаженную часть тела на лоджию.
– Зин! Это свои! Свои пришли! – заорал снизу Пашка.
– Зинка! – раздался похожий на сирену голос двоюродной сестры. – Скорее сюда! К тебе тут педерасты зеленые лезут! Ах ты гадина! Гадина такая! – она схватила что-то тяжелое и принялась молотить меня по ногам и другим частям тела, приговаривая: – Маньяк! Извращенец балконный!
– Дорогие мои, сжальтесь! – стонал я, все еще пытаясь пробиться к заветному теплу домашнего очага, но чья-то злая сила толкнула меня прочь, и я полетел, поднимаясь выше над пятиэтажкой, в сторону стадиона и парка.
Более получаса Пашка предано бежал за мной, удивляя редких прохожих возгласами:
– Серега, не улетай! Держись! Держись, друг!
Некоторые принимали его за полоумного, другие поднимали взгляды к ночному небу и восхищенно восклицали:
– О! Смотрите! Смотрите! Чебурашка без штанов летит!
Возле парка гравитация снова начала обретать надо мной желанную власть, и я полетел ниже, цепляясь ремнем за верхушки деревьев. Потом, потяжелев от инея, насыпавшегося в брюки, опустился еще метров на пять. Вскоре Павел изловчился поймать меня за штанину и поволок к новостройкам нашего микрорайона – я слишком замерз, чтобы осилить обратный путь домой.
В одном из подъездов Глотов, устроившись возле батареи отопления, постарался привести меня в более сносный вид и, пока я грелся, вскрыл бутылку пива.
– Не могу я больше, – оправдался он, понимая опасения, завихрившиеся в моей голове. – Сил уже нет, и нервы сдают.
– Ты только «поехали» не говори, – я теснее прижался к батарее, глядя, как волшебный напиток пенится под запотевшим стеклом.
– Не скажу… сейчас, – он со вкусом отпил и вытер губы. – Но, придет время, очень даже скажу. Нужно только к этому времени подготовиться. Ведь должны же мы вернуть украденное – твой настоящий облик!
– Да, Паш… – я взял бутылку из его рук неловкой клешней и тоже глотнул из горлышка. – Только я не представляю, как это сделать. Где искать Крюбрама? И возможно ли теперь что-то изменить вообще?
– А пойдем ко мне, – предложил Глотов. – У меня можно поэкспериментировать с Дверью и лучше подготовиться к нашей вылазке.
– Не, друг. Нужно сначала вернуться к Зинке. Хоть она и стерва, но поймет все и в беде не оставит. Нужно… тем более у нее сегодня День рожденья.
Отгремели, рассыпались разноцветными искрами и растаяли фейерверки – старый Новый год народ все же праздновал. И была кому-то радость, кому-то исполнение желаний, кому-то холод, печаль и угрюмые мысли.
В скверном настроении мы одолели путь от новостроек до центральных кварталов микрорайона. Был уже первый час ночи, когда Глотов завел меня, дрожащего словно в приступе эпилепсии, в подъезд, растер заботливо шарфом лицо и руки, и мы поднялись на четвертый этаж.
Звонок у двери моей квартиры снова нажал Пашка. Слушая приближающиеся шаги, я спрятался за его спиной.
Зинка дверь открыла не сразу: посмотрела в глазок, повозилась с неисправным замком, потом выглянула и сказала:
– Чего тебе Глотов? Время знаешь сколько или совсем глаза залил?
– Зин, ты это… только не серчай, – Павел, переминаясь с ноги на ногу, улыбнулся со всей возможной дружелюбностью. – Не серчай и не бойся. Хорошо? Я тут твоего привел, – он поймал меня за воротник и вытащил на всеобщее обозрение.
– Моего?! – она застыла, открыв рот и хлопая накрашенными ресницами. – Ты рехнулся вконец! Я по Африке не гуляла даже во сне!
– Да твой это! Твой! – продолжил убеждать Пашка. – Ты на внешность не смотри. Душа-то родная. Вот забирай, пожалуйста. А лучше нас двоих на кухню чайком горячим отпаивать.
– Глотов! Ты с ума сошел! – Зинка в сердцах топнула ногой. – Не надо мне негритят! Да еще таких уродов! У него что скарлатина? Чего он в зеленке? Чего он таращится на меня, как идиот?!
– Ну что там у вас? – раздался из-за ее спины до жути знакомый голос, через мгновенье я увидел самого себя в махровом халате и с очень странной, ехидной улыбкой на лице.
– Сережа… – только и смог выговорить Глотов.
Пакет с пивом едва не выскользнул из его рук. Я почувствовал, как мой друг теряет равновесие.
– Ты, Пашшша, в такое время сюда больше не захаживай. Не надо, – как-то недобро произнес субъект в махровом халате. – И вообще не надо. Я человек семейный и мне лишних проблем не хочется.
Зинка расплылась в сладкой улыбке, с восторгом посмотрела на второго «меня» и чмокнула в щеку.
– Паш, идем отсюда! Идем! – поняв все, я взял Глотова за рукав и настойчиво потянул за собой.
Он почти не сопротивлялся, переставлял ноги по ступенькам и бессвязно бормотал:
– Ты, Пашшш… Я, Сережжж…
– Паша, друг мой! – сказал я, когда мы опустились на первый этаж. – Сядь! Вот сюда сядь! – я подвинул к нему ящик, стоявший в углу. – Послушай внимательно: тот, который с Зинкой, он – не я. Понимаешь?
– Понимаю, – Пашка кивнул и зашуршал полиэтиленом, извлекая бутылку «Оболони».
– Слушай дальше: я – настоящий Сергей Томин. Самый настоящий. А тот, что с Зинкой – это сам Крюбрам или кто-то из его подлейших соратников.
После этих слов Павел внимательно посмотрел на меня и взгляд его прояснился.
– Точно! – через секунду воскликнул он. – Это Крюбрам! Я его подлую сущность нутром чую. Ведь не мог настоящий Сереж Томин сказать мне такое!
– Настоящий Томин никогда не выставит друга за дверь. И не будет перед Зинкой выпендриваться, – произнес я с достоинством и положил ему клешню на плечо.
– Что ж делать теперь, Серж?! У меня это в мозгах никак не укладывается! Выходит, Крюбрам забрал не только твое тело, но еще и жену, квартиру, твое положение. Завтра он пойдет на работу вместо тебя.
– А в четверг у него будет зарплата… В субботу он поведет Зинку в кино. Господи, она целует его так, как меня не целовала никогда! – от этой мысли стало особо больно и тошно.
– Но как он мог попасть сюда, в наш мир?! Да, сумка с «Оболонью» у них осталась, – вспомнил Глотов. – Только откуда им известен секрет Двери?! И как он нашел твою квартиру?!
– Вероятно, часть моей памяти осталось в том теле, – предположил я, понимая, что это немногое объясняет. Было слишком много вопросов, от которых кружилась, ныла голова, вопросов, на которые не было ответа.
Мы просидели часа полтора, глядя, как за дверью подъезда падает снег, и размышляя с жаром над ситуацией, из которой не было никакого разумного выхода. От мыслей, что отвратительный субъект, завладевший моим телом, лежит в постели с Зинкой, меня посещали приступы отчаянной злобы. Я сигнал безобразные трехпалые клешни и скреб ими стену, потом ругался, рылся в карманах, перекладывая с места на место красивые и бесполезные «бусы», взятые на память о чужом мире. Звенел ключами от собственной квартиры – теперь тоже ненужными, дразнящими до дурноты, словно память о любимом человеке, которого не увидишь больше никогда.
Потом в моей больной голове возникла опасная затея. Я крепко сжал связку ключей и сказал:
– Идем. Только тихо.
Мы поднялись на четвертый этаж.
Я прислушался, выждал несколько минут и почти беззвучно открыл дверь.
Первое что бросилось в глаза при мерцающем огоньке зажигалки – это дорогое мужское пальто, висевшее над Зинкиной дубленкой в прихожей. У меня никогда не было такого пальто. Я кивнул Пашке и крадучись двинулся дальше.
Ночник над журнальным столиком мазал желтым тусклым светом стены спальни. На кровати, согнувшись, лежала моя жена, обнимая во сне ненавистного лже-Томина. Хотелось прямо сейчас броситься на него, вцепиться клешнями в горло и душить, пока не станет он тщедушным и зеленым, дрожащим от холода, страха, никчемным существом. Я с трудом подавил этот справедливый и могучий позыв, ожидая, пока Глотов обследует карманы чужого пальто и, возможно, найдет то, что способно меня спасти.
