Но тут его мирный сон был внезапно и бесцеремонно прерван. Верная «бэха» вдруг закапризничала, дернулась, взвизгнула, подпрыгнула как норовистая лошадь, и дрожа всем кузовом, принялась выписывать сложные зигзаги по дороге.
Проснувшийся Вован, очумело глядя на прыгающий за окном пейзаж, сперва растерялся, но быстро опомнился, и, помогая себе матом, железной дланью вернул машину в нормальное положение.
Однако странности на этом не закончились.
Пока Вован спал, что-то случилось с пейзажем.
Окружающий мир, такой знакомый и привычный, изменился до неузнаваемости. Горизонт странно выгибался. Асфальтовое шоссе круто взмывало в небо и терялось где-то в тропосфере. Закатное небо было раскрашено в совершенно неестественные цвета, среди которых доминировал темно-зеленый кубовой пурпур с желтоватым отливом.
Внезапно в машине смолкло радио. Вован, недолюбливавший тишину еще с первой, по малолетке, ходки, принялся остервенело щелкать пультом, но радио хранило упрямое молчание. Убедившись, что поп-руладе не суждено быть допетой, Вован резюмировал: «Сдох, падла!», и в ярости заехал по панели кулаком. Нежная электроника, вмятая в панель, издала последний придушенный писк и умолкла навсегда.
В наступившей тишине стало отчетливо слышно, как ровное шелестение мотора вдруг сменилось болезненным покашливанием. Спустя полминуты покашливание перешло в отвратительное чавканье.
Вован зарычал.
Исполнив напоследок мотивчик «Нас не догонят…», двигатель заглох окончательно. Пробежав еще пару сотен метров, «бимер» остановился.
Отчаянно матерясь, Вован вылез из машины и открыл капот. Стукнув по аккумулятору и выдав пару увесистых пинков обеим бамперам, он захлопнул капот так энергично, что бедная тачка присела на все четыре колеса. Убедившись, что эти манипуляции мотор нисколько не оживили, Вован вытащил мобильник и принялся тыкать в кнопки.
Тут его ожидало второе разочарование. Дорогущий аппарат был безнадежно мертв. В сильном раздражении Вован зашвырнул мобильник в бардачок и воззрился на шоссе.
Странно, но обычно оживленная дорога сейчас была совершенно пуста. Не неслись к столице мощные трейлеры, не сновали легковушки, не шуршали автобусы — одним словом, никого и ничего на дороге не было. Некому было выручать Вована.
Приближался вечер. Закатное солнце погружалось в тяжелые свинцовые тучи.
Вован, скучая, сел, свесив ноги за дверь.
Дорога была пустынна.
Делать было нечего.
Приходилось ждать.
Глава 3
МАГИЯ ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ ИЛИ СТРАННОСТИ НАЧИНАЮТСЯ
В Вольном городе Сам-Барове тоже вечерело.
Огненный шар Семимедийского солнца лениво сползал к закату, отражаясь в слюдяных окошках королевского замка и раскрашивая разнокалиберные башенки и флигельки во все оттенки красного. Рыночная площадь опустела. Усталые торговки, подхватив корзины, спешили домой. Ремесленники закрывали мастерские, торговцы вешали засовы на двери и тяжелые ставни на окна лавок, а в многочисленных харчевнях зажигались веселые огоньки. Двери харчевен то и дело открывались, впуская все новых и новых посетителей.
В таверне «Взбесившийся ёж», что гордо выпирала с восточной стороны Рыночной площади, как фурункул на ягодице, дым стоял коромыслом. Вечер обещал быть веселым. Впрочем, вечера во «Взбесившемся еже» никогда не бывали чересчур унылыми. Когда скука грозила затянуться, посетители обычно придумывали что-нибудь забавное: окунали гнома в кипяток, поджигали бороду волшебнику или подсовывали под спящего тролля горящую головню.
Но сейчас вечер только начинался, и до критической массы, за которой начинается неуправляемая реакция «славно проведенного вечера», после которого обычно собирают зубы в карман, было еще далеко.
Просторное помещение «Взбесившегося ежа», отделанное в стиле «как придется» было плотно уставлено широкими дубовыми столами, почти целыми и в меру грязными. С закопченных балок пышными гирляндами свисали хлопья сажи. Деревянные прямоугольные колонны были испещрены следами топоров, ножей, копий и даже благородных рыцарских мечей, храня славное прошлое «Взбесившегося ежа» и побуждая посетителей оставить и свой след в истории заведения. Каменный пол, покрытый многолетним слоем грязи, глянцевито поблескивал в свете сальных свечей. Отовсюду слышались шутки, песни, веселый перестук кружек и грохот сдвигаемых столов. Пиво лилось рекой, над объемистыми глиняными кружками опадала пышная пена, а на столах вырастали горы всевозможной закуски.
Пара хозяев, пожилые гоблины Цапгкорн и Цапфлея, стоя на высоком помосте за стойкой, разливали пиво, не забывая доливать в него воду, и наблюдали, как трактир заполняется посетителями.
Вот крадучись прошмыгнул за столик ночной вор. Узкие щелочки глаз внимательно шныряли по посетителям. Пока он протискивался на свое место, количество серебряных пуговиц на камзоле гнома, сидевшего рядом, уменьшилось вдвое.
Цапгкорн подхватил поднос с кружками и поспешил в зал.
— Добрый вечер, господин Клюве, — приветствовал он вора, на всякий случай придерживая пальцем золотую цепочку и внимательно следя за руками вора. — Прошу вас, прошу… Пиво и свиной эскалоп, как обычно? Как же, помню, помню… Здравствуйте, господин Гранк, — поклонился он другому посетителю, высокому человеку в широкополой шляпе, низко сдвинутой на лоб. — Как обстоят дела в Лиге наемных убийц? Много ли заказов?
— Благодарю вас, любезнейший Цапгкорн, — отвечал убийца с улыбочкой, от которой передернуло бы даже булыжник. — На отсутствие клиентуры жаловаться грех. Вам, впрочем, пока беспокоиться не о чем.
— Спасибо, господин Гранк, — сказал растроганный гоблин. — Вы меня очень утешили.
— Обещаю, что если поступит заказ на вас, вы узнаете об этом первым, — любезно улыбнулся Гранк.
«Правда, уже после того, как отравленная стрела вонзится в глотку», — подумал гоблин, но вслух, разумеется, ничего не сказал. Слишком долго фиксировать на своей персоне внимание человека, привыкшего вначале убивать собеседника, а уже потом осведомляться о его здоровье, было бы в высшей степени неразумно. Поэтому гоблин почел за благо вернуться к своим обязанностям.
Тем более, что в трактире появился волшебник.
Даже если бы этот посетитель не был одет в длинный фиолетовый балахон, усыпанный блеклыми серебряными звездами, даже если бы на голове его не было остроконечного колпака с кисточкой, даже если бы вместо длинной белой бороды у него была бы недельная рыжая щетина, а в руке вместо волшебного посоха ятаган или метла — все равно с первого взгляда было бы ясно, что перед вами волшебник.
Во-первых, только волшебник может быть до такой степени погружен в свои мысли, чтобы не заметить, что вместо стула он сел на сковороду с яичницей. Во-вторых, только волшебники жуют отвратительную смесь из табака и древесной смолы, придающую характерный зеленый цвет лицу и красный — глазам. И, наконец, только у волшебников бывает столько спеси и гонору, что от одного вида волшебной физиономии непривычного человека может стошнить.
Но конфликтовать с волшебником опасно. Крайняя забывчивость сочетается у волшебников с исключительной злопамятностью, так что добра они совершенно не помнят, зато любая, самая мелкая пакость прочно застревает в их памяти на всю жизнь. Вдобавок из-за хронического склероза волшебники постоянно забывают, отомстили они за причиненное зло или нет, и вследствие этого месть за какую-нибудь мелочь может растянуться на долгие годы.
Поэтому Цапгкорн в высшей степени почтительно снял волшебника со сковороды и проводил его на почетное место за столом. Поскольку волшебник продолжал пребывать в состоянии глубокой задумчивости, Цапгкорн взял на себя смелость самостоятельно оформить заказ. Он взял освободившуюся сковороду, подсунул ее волшебнику под нос, вложил ему в правую руку вилку, а в левую — кружку с элем. Вернувшись на свое место за стойкой, он с удовлетворением отметил, что волшебник принялся задумчиво ковырять вилкой яичницу, делая содержимое сковороды еще более однородным.
— М-да-а-а… — протянул Цапгкорн, наблюдая за волшебником и попыхивая трубочкой. — Не тот нынче волшебник. Не тот! Совсем перевелся ихний волшебный брат на навоз. Не то что в былые времена… Выродились волшебники, оглупели вконец! А все эта их дурацкая борьба за чистопородность… Чем породистее волшебник, тем он глупее. А этот, видно, из самых родовитых — давненько мне не приходилось видеть этакого болвана!..
— Замолчи, глупец! — раздраженно перебила его Цапфлея. — Или голова на плечах надоела? Услышит волшебник — тебе не сдобровать! Превратит в репу или брюкву — вот и пойдешь на гарнир к гусю!
— Этот-то? — презрительно спросил Цапгкорн, оглядывая волшебника. — Да он не способен даже превратить собственную задрипанную клячу в приличного мула. Был я сейчас на конюшне — у последнего пропойного гнолля выезд шикарнее. Где уж ему! Во-во, гляди! Ковыряет вилкой в кружке. Экий болван!
