— Будете понятым, Леонид Аркадьевич. Остальные свободны.
Вопросительно смотрю на Палыча. Он связывается с диспетчерской, выясняет, что вызовов по нашей части пока нет, и дает добро.
Мама моя, в редкий период просветления пыталась объяснить, почему пьет. «Человек создан Господом не для этой жизни. Большую часть мозга мы не используем, но он побуждает нас к действиям, нам самим непонятно каким. Нет покоя, понимаешь? Ни на Денебе, ни на Альтаире, ни на Земле человек не сумел использовать все резервы своих извилин. А это мучительно. Чтобы заглушить зов мыслей мы пьем, травим себя наркотиками, нюхаем и колемся. Те, кто избежал этого либо гении, либо дебилы».
Моя мама была умная женщина, но в плане заглушения своих мыслей она преуспела с лихвой. А я не дебил и не гений. Я токсиколог.
На следующем дежурстве первый вызов к мужику, отравившемуся «драконьим потом». В «причине вызова» значится «бредит, заговаривается».
— Он что, разговаривает? — интересуюсь у Палыча. — Хотя… Третий день. Пора бы и в себя придти.
Палыч пожимает плечами.
В квартире чисто, прибрано, даже стереообои кое-где залатаны.
Пациент выглядит не лучше, чем в прошлый раз. Глаза его запали, а лицо наоборот, распухло. Он невнятно бормочет, но когда мы подходим поближе отчетливо произносит: «голова моя машет ушами как крыльями… на шее ноги маячить…».
— Вот, слышите, — говорит жена. — Бредит. Все про черного человека талдычит.
— Стихами ваш муж не увлекается? — интересуется Палыч.
— С чего бы это? Ну, частушки поем по праздникам.
Палыч присаживается к кровати и надевает манжету тонометра.
— Черный человек на кровать ко мне садится, — комментирует пациент. — Черный человек спать не дает мне всю ночь.
— Действительно, на стихи похоже, — говорю я.
Доктор сухо смотрит на меня поверх очков.
— Был такой поэт, — поясняет он. — Есенин. Лирик. Это отрывок из поэмы «Черный человек».
Надо же, лирик, а как лихо написано. Куда там нашим космо-панк-рокерам.
— Что вы даете мужу? — спрашивает Палыч.
— Водку, как Вы и сказали, газированную.
— Леонид, проверьте, — говорит доктор, не моргнув глазом. Газированная водка — это круто, и где, интересно она ее берет?
— В магазине покупаю, — как бы в ответ на мои мысли торопиться доложить женщина. — Самую лучшую, мы уже ученые. А газируем дома, мне деверь установку привез.
Действительно, бутылка внешне сомнений не вызывает. Вставляю экспресс-диагност, тот щелкает и мигает красной лампочкой «смертельные токсины». Ну-ка? Це два аш пять о аш. Этиловый спирт, как и было предсказано. И больше ничего.
— Чем газируете? — спрашиваю женщину. Она ведет меня на кухню и демонстрирует кустарного вида установку, в которой торчит знакомый такой баллончик. Ой, какой знакомый баллончик…
Осторожно, стараясь не дышать, вынимаю его из установки, на вытянутой руке несу в комнату и предъявляю доктору.
— Где работает Ваш деверь? — строго спрашивает он?
— В медицине, как и вы, — растерянно отвечает женщина. — Сантехником в госпитале.
— Оно и видно, — сердито говорит Палыч. — Мария, ставьте капельницу, будем выводить из запоя.
Иду с Машей в машину за станиной и причиндалами к капельнице. Машка веселится:
— Она что же, его три дня на закиси азота держала? Видать, здоровый мужик, если выдержал.
Люблю я смотреть, как людей из запоя выводят! Лежит такой страшный, синюшный, еле дышит, и вот уже через пять минут щеки розовеют, глаза приобретают осмысленное выражение, дыхание восстанавливается…
Пациент обводит осмысленным взглядом присутствующих.
— Где этот, черный? — говорит он хриплым голосом. — Он мне денег должен.
Жена кидается к серванту, начинает судорожно перебирать какие-то конверты, что-то находит, успокаивается.
— Да не эти, дура! — не унимается мужик. — Другие.
— Какие такие другие?
Взгляд мужика делается еще более осмысленным. Он уже понимает, что сморозил.
— Ну… такие… премия, там…
К чести жены, она ориентируется достаточно быстро.
— Да бог с ними, с деньгами, Васечка! Лишь бы ты был здоров.
Васечка облегченно закрывает глаза.
На лестничной площадке, куда нас провожает хозяйка, выходит соседка с ведром. Пустым. Вот зараза.
— А что, Любаша, — говорит она ехидным тоном. — Твоего уже выпустили из полиции?
— Полиции? — переспрашивает жена.
— Ну как же! Твой же здесь вертеп устроил, приехала полиция, всех повязали, увезли — и Мишку из соседнего подъезда, и Петьку, и черного этого, ханыгу.
— Какого черного?!!! — орет жена, доведенная Есениным до исступления.
— Нигера, — поясняет соседка. — Из Рязани. Он еще стихи читал.
Все всё поняли? Нигер. Из Рязани. Где в лесах много-много диких обезьян.
Смена заканчивается в 9 утра. Иду домой мимо стройки и квартала, где живет та, глазастая. У которой мама болела магическим токсикозом. Собственно, мне не то, что бы по дороге, но ноги сами туда заносят. Третий день как. Иду и размышляю, допустимо ли стажеру проведать больную? Конечно, это прямо предписано врачебной этикой, клятвой Гиппократа и… И вообще, а вдруг ей опять хуже стало? Требуется помощь? Необходимо проверить. Я в этом просто уверен! Но, видимо, в десяти метрах от подъезда начинает действовать какое-то особое поле, и моя уверенность испаряется. Третий день как.
На этот раз на подходах к дому меня отлавливает бомж. Видно, совсем доходяга, лицо землистого цвета, черты расплывшиеся, ногти синюшные.
— Слышь, паря, — хрипит он. — Купи значок. Хороший значок. Берег на черный день, но не могу больше. Трубы горят. Купи, а?
Значок знатный. Красивый значок, номерной к тому же. На фоне звездного неба летит ракета, пламя из сопла вырывается, звезды мерцают. Все это объемное и движется. Неподвижны только буквы: «28 МГЭ». Институт какой-то, что ли? Почему-то думаю про глазастую, беру значок, сую бомжу десятку.
У подъезда замедляю шаг. Вдруг?
Вдруг дверь распахивается и оттуда вылетает девушка уже не в черной накидке, а в красной курточке с капюшоном. Увидев меня, она замирает на мгновение, потом бросается вперед.
— Здравствуйте! — почти кричит она, хватая меня за руку. — Это Вы? Вы пришли проведать маму? Ой, я так рада! А она на работе, уже совсем здорова. Пойдемте к нам, я Вас чаем угощу.
Вот те здрассьте! Сколько раз я представлял, как осторожно беру ее за руку и как бы ненароком начинаю гладить нежные пальчики, все дальше и дальше, продвигаясь к запястью… а тут меня… почти борцовским хватом. Весь наработанный сценарий пошел насмарку, но так тоже нефигово. По крайней мере, не надо ничего объяснять — за меня уже все рассказали.
Пьем чай из тщательно проверенного чайника. Делимся биографиями. Ее зовут Ольга, она учится в институте пищевой промышленности. На факультете синтетических питательных веществ, но хочет переходить на биотехнологии. Ей кажется, что из водорослей выращивать телятину приятнее, чем из нефти. Набираюсь наглости и спрашиваю, как получилось, что ее родители черные, а она светлая? Приемная, что ли? Ольга не обижается, а смеется.
— Нет! Моя мама метиска, полурусская. И я тоже метиска. Вот, смотри, — она протягивает мне свои пальчики. — Видишь, лунки ногтей не розовые, а фиолетового цвета. Метис может быть абсолютно белым, но ногти его выдадут всегда.
В голове что-то щелкает, откладываясь. Продолжаем разговор. Я рассказываю про себя, про бабушку, про работу. Время пробегает стремительно. Наконец спохватываюсь, что надо бы уходить.
На прощанье протягиваю значок на память. Типа подарок, вместо цветов. Ольга берет, рассматривает и стремительно бледнеет.
— Где ты его взял? — тихо говорит она.
— У бомжа купил.
— Это значок той экспедиции, где пропал мой отец. Ты давно его купил?
В моей голове отчетливо щелкает несколько раз и все детали головоломки выстраиваются в один ряд. Не может быть, чтобы было так просто!
— Пойдем, — говорю я, безжалостно хватаю Ольгу за руку, вытаскиваю на улицу и волоку к тому углу, где видел бомжа последний раз. К счастью, он еще не набрал на свою бутылку.
— Дядя Ахмет! — кричит девушка ни минуты не раздумывая. — Дядя Ахмет, вы что, вернулись? А где мой папа?
Бомж тупо смотрит поверх голов.
— Ахмет, — говорит он. — Да, я Ахмет.
Ольга хватает его за куртку и начинает трясти.
— Где мой отец?! Где все?!
Приводим дядю Ахмета к Ольге домой и загоняем в ванную. Я делаю инъекцию дипромедалона, чтобы трубы поменьше горели, Ольга оповещает родню. Первой появляется Ольгина мама, потом небольшая толпа чернокожих оживленных людей. Землячество. Оказывается, Ахмет и Ольгин отец у себя на родине вроде национальных героев — представители страны в межгалактической экспедиции. Приезжает даже настоящий колдун Вуду — маленький, сморщенный, с нашлепками нейрозондов на бритой голове.
