– С кем имею честь, сеньоры?
– Мы по делам пгибыли в Толедо, – затараторил Владимир Ильич, раскачиваясь на месте взад-вперед. – Ведь, если мне не изменяет память, во вгемена Тогквемады именно Толедо являлся столицей Испании, не так ли, батенька? Очень, очень йад! Мы вот тут пгоходили мимо и увидели, что с вами и вашей дамой йазпгавляются, пгямо скажем, пещегными методами! Нам нужен товагищ Тогквемада! Где его кабинет, не подскажете? Агхисгочно! – прибавил он уже по-русски и, лукаво щурясь, глянул на Женю, а потом засмеялся мелким, дребезжащим бисерным смехом. И перевел взгляд на испанского гранда.
Реакция дона Педро была совершенно непредсказуемой. Он так и подскочил на месте, а потом, схватив шпагу прямо за гибкую часть клинка, размахнулся… Дон Педро был так взвинчен, что не заметил, как порезал себе пальцы. Эфес клинка описал в воздухе незамысловатую кривую и опустился точно… на голову улыбающегося товарища Ульянова! Дон Педро ударил его раз и другой… Владимир Ильич, не успев понять, вследствие чего случился такой поворот событий, осел вниз, потерянно взмахнув руками.
– Колдовство! – завопил дон Педро, тыча пальцем в своего недавнего спасителя, который получил от неблагодарного гранда такой фунт изюму. – Колдовство… это… это она!! Больше некому, это она, а я неповинен!
И он принялся читать молитву «Pater noster» («Отче наш»), перемежая ее нехитрыми испанскими ругательствами и отчаянной божбой.
– Колдуны и бесы! А она колдунья! Славься в веках, великий Торквемада! О, как зорок твой взор!
Альгвасилы поднялись и, хромая кто на левую, кто на правую, кто на обе ноги, направились к Афанасьеву и Владимиру Ильичу. Женя выстрелил повторно, но это уже не могло остановить вошедших в раж служителей славной католической церкви. Стражники оперативно сбили его с ног и в лучших традициях российского ОМОНа немного попинали ногами; причем Афанасьев, который на своем веку претерпел подобное отношение и со стороны отечественных органов, был вынужден признать, что в средневековой Испании «обслуживание» не менее качественное, чем в России-матушке образца конца двадцатого – начала двадцать первого века. Неблагодарная скотина, испанский гранд дон Педро де Сааведра, между тем продолжал орать:
– Каюсь, отцы мои!! Верю, что сам Сатана шептал мне обольстительные слова нежными девичьими губами! А ее отец хром, как сам Люцифер, сброшенный в преисподнюю за гордыню! Видели бы вы его, этого старого скупого мориска8! Эта черномазая мавританка – ведьма, ведьма, ибо помощь приспела к ней из самой геенны огненной!
Женя Афанасьев, экзекуцию которого уже закончили и теперь вязали теми самыми кожаными ремнями, что были предназначены для дона Педро, начал смутно осознавать, в чем дело. Испанский храбрец, по-видимому, в самом деле истово защищал свою даму, но что-то в облике его спасителей напугало храброго сына Кастилии. Впрочем, немудрено, зло подумал Женя. Владимир Ильич с его костюмчиком и узкими глазками мало походил на того, с кем хотя бы теоретически мог общаться дон Педро… Но всё-таки тут что-то не то.
– Разберутся, – громко и сквозь зубы сказал Афанасьев. – Отцы-инквизиторы непременно разберутся, они люди душевные!
Товарищей Ульянова-Ленина и Афанасьева скрутили и усадили спина к спине, девушке просто стянули руки за спиной и прислонили к скале. Дон Педро стоял на коленях и тонким голоском выл какую-то тоскливую католическую молитву. С его лица стекали струйки. Альгвасилы, утомленные баталией и начавшейся жарой, расселись рядом, как воробышки, и тяжело дышали, смахивая с усталых смуглых лиц пот и кровь. Умаялись, сердешные. Впрочем, один альгвасил, самый молодой, самый неповрежденный или же самый тренированный, прошелся до берега Тахо, и там, если судить по его воплям, наткнулся на спящих дионов. Впрочем, позднейшая судьба Эллера и Поджо осталась для Афанасьева и Владимира Ильича неясной, потому что как раз в этот момент к месту инцидента подкатил местный аналог ППС (патрульно-постовой службы) – повозка, запряженная двумя низкорослыми мулами. В ней сидел толстый возница. Владимир Ильич попытался унять жужжание в поврежденной голове и сказал:
– Странно, батенька. Очень странно! Такая большая повозка, такой крупный, знаете ли, водитель, этакий человечище… нас семь человек, если считать за человеческую единицу этого проклятого феодального кровососа дона Педро, черти б его драли, – и такие маленькие мулы! Архималенькие! Как они все это потащат, батенька?
– А мне другое странно, – немедленно ответил Женя. – Что вы, товарищ Ульянов, после этого злополучного удара по башке, кажется, перестали картавить. Утеряли свой фирменный речевой знак, так сказать!
– В самом деле? – спросил Владимир Ильич, в то время как альгвасилы, подняв его над землей, потащили в повозку. – Да что вы такое говорите? Постойте… Ну-ка… Рррррыба! Рррррак! Крррррасная аррррмия! На горрррре Арарат зреет крррасный виногрррад! Ара-ара-ара-рат, зреет кррррасный виноград! Ай, вот оно что! Вот видите, батенька, во всем нужно находить свои положительные стороны – даже в том, что вас схапала проклятая инквизиция! Впрочем, мне не впервой по тюрьмам!
И Владимир Ильич, задрыгав ногами, запел дрянным дребезжащим голоском, рождающим устойчивые ассоциации с жестяным тазом, в который льется струйка бог весть чего:
Пусть нас по тюрьмам сажа-а-ают,
Пусть нас сжигают огнем!
Пусть в рудники посыла-а-ают,
Вместе все тюрьмы пройдем!!!
Мулы тронули, согласно покачивая головами в такт песне.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Говорящая жаба, псы господни и другие экзотические животные
1
Путь в центр Толедо, а именно туда направлялся иквизиторский эскорт, был не самый короткий, если читывать скорость мулов. Собственно, любой мало-мальски приличный человек мог спокойно, не торопясь, шагать рядом с повозкой: с такой скверной скоростью она тащилась. Даже если учесть, что поехали только два альгвасила из четырех, а дон Педро ускакал на собственном жеребце, слезно заверив перед этим стражей инквизиции, что он непременно явится в Святую палату для покаяния и наказания. Путь выдался скучный. Женя Афанасьев надеялся хотя бы полюбоваться красотами Толедо, бывшего в то время столицей Испании (точнее, объединенного королевства Кастилия и Арагон).
Вместо созерцания красот пришлось удовлетвориться тем, что подбрасывал путь по, как назло, самым заштатным улочкам столицы Испании. Впрочем, как убедился Женя, в то время Толедо был гремучей смесью убожества и величия. Маленькие грязные домишки лепились прямо к роскошным дворцам, построенным то ли маврами, то ли под прямым мавританским влиянием. Грязная вонючая вода текла по узким улицам с высокими мрачными зданиями по обеим сторонам. Правда, высокими эти здания могли показаться разве что средневековому обывателю, потому что мало какой дворец был выше трех этажей. На улицах было, мягко говоря, уныло, потому что, во-первых, здесь было темно, словно в ущелье. А во-вторых, согласно канонам мавританской архитектуры, на улицы не выходило практически ни одно окно. Впрочем, самим обитателям Толедо так не казалось: по улицам, ловко перепрыгивая через зловонные потоки, шли модницы, поцокивая высокими деревянными каблуками, девушки с мантильями на головах, сопровождаемые расторопными дуэньями, бедняки в лохмотьях настолько бесформенных, что трудно было представить, какого все это фасона и из чего сшито.
На фоне вечно спешащей современной Москвы, неулыбчивой и деловитой, испанское население показалось Жене Афанасьеву неспешным, довольным жизнью и не утруждающим себя погоней за временем. Даже бедняки весело хохотали, показывая не бог весть какое количество зубов. Деловитые и разбитные торговцы-мавры прытко рыскали промеж граждан Толедо, предлагая решительно всё – от вина, которое им самим пить было запрещено, и разной снеди до отрезов ткани, зеркал и женских чепчиков, расшитых рюшечками.
Однако когда на улице появлялась повозка с альгвасилами, веселье мгновенно затихало, словно огромная невидимая рука душила все звуки и стирала все улыбки. Священник в белой сутане, встреченный нашими героями неподалеку от церкви Санто-Доминго-эль-Антигуо, сурово посмотрел на ППС инквизиции и проводил его долгим взглядом.
– Мрачный парень! – воскликнул Женя. – И церковь такая… мрачная!
– Э, батенька, – быстро возразил образованный Владимир Ильич, – эта церковь расписана великим Эль Греко!.. то есть будет расписана, – поправился он.
Из церкви стройно тянулись мрачные католические гимны. От их звуков, казалось, стыла кровь в жилах. Женя представил себе ряды священников в белом, с одинаковыми впалыми щеками, съеденными истовой аскезой, с лихорадочно-фанатичным взглядом… стены храма, мутные лики святых, звук органа, поющий о бренности жизни… Ему стало жутко. Он скрипнул зубами и произнес:
