Три десятка разнокалиберных голов пялились на Бела стеклянными глазами, но теперь возникла еще одна пара, живая. Белаван закрутил головой, пытаясь определить, откуда направлен взгляд, и не смог.
Потом ощущение исчезло, и вновь за стеной раздался шум, сменившийся голосами из коридора. А еще через минуту штора откинулась, и Радужка поманила к себе де Фея.
Изумительно толстая тетка, в шароварах, жакетке и тапочках с загнутыми носками, обошла вокруг Бела, разглядывая его, словно тонкий ценитель редкую почтовую марку, которую, естественно, он не собирается использовать по прямому назначению.
– Осень хоросе, осень! – просюсюкала тетка, опуская лысую голову, в результате чего три ее подбородка уложились на ключице и смялись, как придавленные пласты теста. Маленькие глазки на лунообразном добром лице прощупали через брюки нижние конечности Бела, прошлись по бедрам и торсу – словно филателист оценивал изящность рисунка и потрепанность краев.
– Интересненькая форма, – отметила тетка. – Такая… официальная. Хорошо, Юлия, а когда будет – ах! – повелительница?
Радужка пожала плечами и указала на де Фея горбатым носом.
– Судя по этому, как только стемнеет, Яя.
Она развернулась и ушла вместе с остальными горянками.
– Тебе говорили, зайчонок, сто ты очень-очень миленький? – осведомилась толстуха.
– Яя? – переспросил Бел. – Тебя так зовут? Послушай, а как правильно – Яя или Яя?
– Зови меня просто – хозяйка. Эта твоя одежонка, к сожалению, не подойдет. Яя даст тебе другую, пупсик.
Толстуха протянула мясистую длань к узорчатой занавеске и торжественно отвела ее в сторону.
– А что там? – с любопытством спросил Белаван, шагнув внутрь.
– Как – что? Конечно же, сераль Слиссы Фалангисты.
Он услышал журчание и увидел фонтан с бассейном – покатые каменные края, лилии, золотистые рыбки и водоросли… Это напоминало грот какого-нибудь океанского атолла.
Стены покрывали ковры с пасторальными пейзажами и лобзающимися парочками. К потолку при помощи длинных позолоченных цепей крепились клетки, а в клетках, видимо по случаю нехватки на просторах Кабуки попугаев и других цветастых птиц, сидели воробьи и ласточки.
В углах зала стояла высокая ваза с фруктами, по выложенному плитками полу были разбросаны пуфики и подушечки. Пахло, кажется, лавандой, возможно, мятой, может быть, шалфеем, а еще – какими-то благовониями.
На пуфиках, подушечках и краях бассейна в разнообразных экстатических позах возлежали и восседали юноши.
Яя погладила Бела по плечу и мягко подтолкнула вперед, навстречу двум дюжинам уставившихся на него глаз, цвет которых варьировался от василькового до черного.
– Осваивайся, дорогуша. Сейчас Яя принесет тебе одежду…
Юноша, с фарфоровым лицом, русыми волосами и узким лобиком, грациозно опустился у ног присевшего на край бассейна Бела и посмотрел на него снизу вверх взглядом обиженной косули.
– Откуда ты? – спросил он, робко дотрагиваясь до колена де Фея тонкой рукой.
Белаван слегка вздрогнул.
– О, не пугайся! Тебя здесь не обидят!
– Да?
Бел окинул взглядом обращенные к нему лица, которые очень пригодились бы Посвященной Шанго в качестве наглядного учебного пособия для лекции на тему «Ущербность слабого пола, или Почему мужчины так и не добились ничего толкового за тысячелетия человеческой эволюции». Огляделся и подумал, что, действительно, вряд ли здесь кто-нибудь смог бы его обидеть. Впрочем, он проглядел одну пару исподлобья рассматривающих его глаз, в которых плескалось некое очень сильное чувство.
– Конечно, – подтвердил русоволосый. – Мы здесь все как братья.
– Это… это прелестно, – отметил Бел, употребив единственное слово, подходящее для описания окружающего. – А что вы все здесь делаете?
– Делаем? – Юноша сел, обхватив свои колени. – Ничего. То есть ждем…
– И… чего?
На фарфоровых щеках проступил легкий румянец.
– Ночи, – прошептал он.
– А ночью?.. – подсказал Бел. – Распишете пулю? Напьетесь? Сбежите?
– Ночью приходит повелительница и берет одного или двоих из нас к себе.
Бел почесал затылок и вновь спросил:
– Да, но вас ведь здесь много, так почему вы… ну, не поднимете бунт, не восстанете, не смоетесь, наконец?
Косульи глаза расширились.
– Что ты! Как могут слабые юноши бороться против свирепых вооруженных баб? И, кроме того, для чего нам убегать?
– Фу ты! – сказал Бел и прислушался. – А что это за звук такой постоянно доносится?
– Не знаю. Это началось недавно. Как будто кто-то прорубает в горе ход, правда?
Тут в зал вошла Яя, которая принесла какие-то паутинной тонкости тряпки.
– Уже знакомитесь? – добродушно просюсюкала она, кладя ткань рядом с де Феем. – Тебе следует сделать куп-куп… омовение, лапочка. Ночью повелительница призовет тебя к себе.
Под аккомпанемент завистливого шепота и вздохов толстуха вышла.
Белаван указательным пальцем подцепил за ворот прозрачную кисейную маечку, рассмотрел ее и осторожно положил обратно.
Сбоку раздалось испуганное восклицание. Он посмотрел. Вдоль бассейна, переступая через пуфики и лежащие тела, к нему шла… шел довольно высокий смуглолицый молодой человек, в желтом кимоно, с длинными черными волосами, из которых торчал красный цветок.
– Это Нарцисс! – прошептал русоволосый, поспешно отползая. – Любимый муж повелительницы!
Смуглый остановился перед сидящим Белом, уперев руки в бока.
– Кто ты такой? – истерично выкрикнул он. – Откуда здесь взялся?
Бел пожал плечами, не совсем понимая, что происходит.
– Вообще-то, меня привели против воли. А что?
– Вот как?! – выкрикнул любимый муж, и тут Белаван уразумел, что за чувство преобладает во взгляде смуглого красавца, искажая черты лица, – ревность в своей первобытно-необузданной форме.
– Сегодня – моя очередь дарить Слиссе наслаждение! Она всегда призывала меня одного, а теперь, теперь!.. – Нарцисс вдруг кошачьим движением одной рукой хлопнул Бела по лицу, а другой вцепился в волосы.
Зал наполнился испуганными «ахами» и «охами».
Бел, которому прижавшееся к лицу худое смуглое запястье перекрыло обзор, не глядя, махнул рукой. Его кулак ткнул Нарцисса в бок, и любимый муж, взвизгнув, улетел куда-то с абсолютно не пропорциональной силе удара скоростью.
Зад Бела съехал с покатого бортика, и он упал спиной в воду.
Отдельные восклицания превратились в дружные крики ужаса.
Белаван кое-как перевернулся и встал по пояс в воде, моргая и тряся головой. Нарцисс лежал, уткнувшись лицом в пуфик, и, колотя по полу кулачками, рыдал навзрыд.
В зал вбежала Яя.
– Мальчики, мальчики! – запричитала она, всплескивая руками. – Сто зе это вы, крохотулечки мои?
Когда Антон Левенгук, скрипнув дверью, вошел, Радагар Пукковиц сидел на накренившемся стуле, возложив на стол короткие толстые ножки, и, потягивая пиво из жестянки, что-то немелодично напевал себе под нос. На столе рядом с его пятками лежал женский журнал «Сладкие мальцы», открытый на остроэротической картинке, и в глиняной пепельнице дымилась толстая, как сарделька, сигара.
– Запасы еще остались, – прокомментировал фокусник.
Пук, чуть не полетев со стула, предпринял лихорадочную и жалкую в своей безуспешности попытку одновременно захлопнуть журнал, спрятать банку под расстегнутой рубахой и съесть сигару.
– Уф, мамоньки мои! – выдохнул он, увидев Левенгука. – Это ты!
– Именно. А почему испугался?
– Веришь, думал – кондрашка хватит! Садись, садись! – Пук вскочил и, суетясь больше чем требовалось, выдвинул из глубины каюты кресло. – Когда прибыл?
Бровь Левенгука удивленно приподнялась.
– Ты не знаешь?
– А что, думаешь, эти… вешалки что-то мне рассказывают? Пива хочешь?
Фокусник отказался от пива и уселся в кресло, положив ногу на ногу.
– Решил, это кто-то из них, – объяснил Рагар свое поведение. – Они ж ведут здоровый образ жизни, понимаешь? Пробежки по утрам, зарядка, массаж, по пятницам – солнечные ванны и сеанс мануального массажа. Нет, я не спорю, хотят они прожить до самой смерти шустрыми и тощими – пусть себе, дело личное. Но почему, спрашивается, нужно с маниакальным упорством заставлять делать то же самое и меня? Давеча, – Пук верхом уселся на стуле, глубоко затянулся и отпил из банки, – давеча моя Сашка вдруг начала трындеть: пойди, мол, да пойди на игловкалывание, это, мол, снимает стресс, способствует похудению и нормализует пищеварение. Я ей говорю – у меня ежели стресс возникает, так только от вида ваших костлявых фигур, а похудения я боюсь еще более, чем… феминизьма. И прежде чем позволю какой-нибудь зловещей медсестрище всунуть иголку мне в любимый пуп, я удавлюсь на собственной подтяжке. Они меня затюкали, Антон, веришь, в конец извели, я уже, вишь, – он подергал себя за толстую барсучью щеку, – с морды спал и спать могу не более десяти часов зараз! – Он поднял банку, как бы чокаясь за свое здоровье с кем-то невидимым, и махнул сигарой. – Если бы не это твое вспомоществование, загнулся бы вконец. А эти… злыдни хотят, чтобы их теперь называли не женщинами, нет! Они теперь знаешь кто? Они теперь – «феминоособи противоположного мужскому пола»! «Детородно-половоорганные личности немужского происхождения», ага!
