Закрыв лавку, Иссахар пошёл проводить девушку до дома.
— Хорошо, что мы, евреи, живем отдельно, можем спокойно ходить под окнами, не боясь, что на голову упадёт какой-нибудь католик, — смеясь, заметила девушка, хотя время было тревожное.
В Праге было восстание, которое возглавил вождь городской бедноты Ян Желивский, и по улицам распевали «Восстань, восстань, великий город Прага!». Но молодость не замечает туч и не теряет лучика счастья…
Юноша, обеспокоенно посмотрев наверх, все равно заботливо отвёл девушку подальше от окон. Мало ли…
— Ты права, в гетто нам бояться нечего.
— Этот бунтарь Ян Желивский и его виклефиты [3]такие буйные… Как бы они не добрались и до евреев, — вдруг насупившись, сказала Суламифь, но тут же снова рассмеялась, ничто не могло больше чем на мгновение омрачить её чистого счастья от долгожданной встречи с Иссахаром.
— При чём тут мы? Он борется за реформацию католической церкви, — сквозь полуулыбку начал оптимистично объяснять юноша, как вдруг почувствовал чей-то взгляд и встретился с пронзительными, полными ненависти глазами Юдифи, стоявшей на другой стороне улицы со своей няней.
Но девушка сразу отвернулась, накинула капюшон и поспешила скрыться в переулке, увлекая за собой удивленную нянюшку.
Юный продавец украшений был обескуражен, никогда ещё не смотрела она на него такими глазами. Но, конечно, в следующее же мгновение осознал, что это был взгляд ревности! Об отношении Юдифи к нему он и раньше догадывался, но не питал к ней тех же чувств, а потому и не делал первого шага, которого, как он теперь понял, ждала от него жестокая девица, заглядывая в его лавку. Она надеялась на взаимность…
С этого дня богатая наследница и красивый продавец начали встречаться, свидания эти были тайными. Суламифь уже получила выговор от отца, когда в тот вечер он увидел молодых людей вдвоем, и он чуть было не уволил юношу, но сдержался, не хотелось ему терять хорошего работника. На первый раз он поверил словам Иссахара, что долг велел ему проводить девушку до дома. Суламифь и Иссахар начали встречаться и вскоре поняли, как крепко любят друг друга, и даже думали пожениться тайно от её родителей, которые готовили для дочери другую судьбу, уж никак не замужество с бедным сыном закройщика.
Но Суламифь была воспитана очень строго, в почитании отца и матери, и не могла решиться на тайный брак. Дочерняя любовь и чувства к Иссахару разрывали ей душу, потому что не чаяла она жизни ни без одного из этих дорогих ей людей, а отец пообещал Суламифи своё проклятие вместо свадебного подарка, если она ослушается.
Вскоре нашли ей и жениха, зажиточного еврея-процентщика вдвое старше, по мнению родителей, настала пора выдавать её замуж, не пристало дочери засиживаться в невестах. Её заперли дома, чтобы до времени не портила репутацию. Бедняжка Суламифь впала в горе и начала чахнуть с каждым днём, так что, когда её предъявили жениху, он от неё отказался, посчитав чахоточной.
— Мне дети нужны, наследники, которым я смогу передать своё дело, а она, извините, и года не протянет. Ни одного ребёнка мне родить не успеет, со всем моим к вам уважением, драгоценный Моше, — в приватной беседе откровенно сообщил жених её отцу.
— Так, значит, моя единственная дочь Суламифь не слишком хороша для тебя, уважаемый Вацик Цимес?! Так знай же, это не ты от неё отказываешься, а я не отдаю её за тебя! И вот тебе твоя тыква!
В конце концов родители Суламифи, уступив силе любви, дали согласие на её брак с Иссахаром, зверьми-то они не были и в принципе ничего не имели против того, чтобы их дочь была счастлива.
— Надоело мне с вами бороться. Будь по-вашему! В конце концов, Киши — уважаемая семья из колена Аарона, а богатство можно и приобрести. Забирай себе лавку на улице Рабби Иегуды, в которой ты работаешь уже давно, отдаю её тебе в безвозмездное пользование всего за пять процентов годовых. Она хоть и маленькая, но за год ты должен вдвое повысить доход от неё, — великодушно повелел богатый негоциант.
— Ай-ай, отец. — Дочь одарила его укоризненным взглядом.
— Что, мало? Ладно, можешь забрать в придачу лавку на Башмачной улице, — смущённо добавил торговец. — Но больше не дам, сами наживайте, а то нам с мамой что останется? — надулся он.
Накануне свадьбы, о которой говорил весь Еврейский Город, Юдифь подстерегла Иссахара в Староновой синагоге и пригрозила убить Суламифь, поклявшись в этом прямо перед арон хакодеш — скрываемой завесой священной скинией [4]— если он не отменит свадьбу и не откажется навсегда от своей невесты. Но юноша не поверил её словам. Он был слишком доверчив и слишком счастлив, чтобы в таком состоянии души поверить в то, что зло всегда рядом.
— Ты не способна на это, не наговаривай на себя, Юдифь, — мягко произнёс он, пропуская её полный ярости взгляд.
Он уже успел позабыть, какими глазами она на него смотрела в день его первой встречи с любимой Суламифью. Все готовились к свадьбе…
Но Иссахару и родителям Суламифи предстояло выдержать горесть. В день свадьбы Юдифь подсыпала невесте, которую считала своей соперницей, несмотря на то что никаких прав на Иссахара у неё самой не было, смертельную дозу яда. Юная красавица умерла на месте.
Юдифь впала в безумие, и, когда невесту уносили, в пиршественном зале раздался громкий хохот. Злодейка не скрывала своей вины, а на следующий день её нашли мертвой, она отравила и себя. Когда всё выяснилось, родители Суламифи обвинили в её смерти Иссахара, и он больше не мог работать у её отца, вина гнала его прочь. Ведь он знал о том, что замышляет Юдифь, и ничего не сделал, чтобы предотвратить трагедию, даже не поверил в то, что она замыслила это всерьёз.
Чтобы остаться жить в «стобашенной столице», как называли Прагу, но вне пределов Еврейского Города, Иссахар должен был креститься. Прагу он и не хотел, и не мог покинуть, магия этого города притягивает людей. Крестившись, он ушёл в религию, окончил духовную семинарию и принял сан, став отцом Войтехом.
— Католический священник не может жениться, значит, это мой путь, — говорил Иссахар. — Только так я могу оставаться верным моей возлюбленной Суламифи…
Но новая вера, в которой он искал утешения, не принесла покоя в его душу. Живя в прекрасной, величественной Праге, он тосковал по маленькому родительскому дому, по улочкам еврейского квартала с бедными, обшарпанными зданиями и по родной старой синагоге. Но больше всего его тянуло на кладбище Еврейского Города, увидеть родную могилу своей Суламифи, где покоилась она в тишине и мире в тени благоухающей бузины.
Однако дороги назад не было, его народ отрёкся от него так же, как он отрёкся от них и от веры отцов. Тоска в конце концов унесла молодого капеллана в могилу. Но он успел оставить завещание, где просил похоронить его на родном кладбище рядом с дорогой могилой невесты. Родители Суламифи выполнили волю покойного — из милосердия к страдальцу, но без особого желания. Его отречения в родном племени так и не простили…
Но не нашёл он долгожданного успокоения и в вертограде мертвых среди родного народа. Остался Войтех изгоем для евреев и после своей смерти. И беспокойная душа его не дала ему уснуть вечным сном — многие видели, как разверзалась его могила, а это происходило еженощно, и сутулый мертвец шаркающей походкой медленно шёл к Влтаве. Там в лодке ждал его скелет, единственный его приятель, с которым он сблизился уже после смерти. Скелет приветственно ему кивал и взмахивал костлявой рукой; надо сказать, что, по замечаниям очевидцев, нрав у него был более веселый, чем у его вечно печального товарища Иссахара-Войтеха. Умело работая веслом, скелет перевозил его на другой берег Влтавы.
И шли они вместе до собора святого Витта, где отец Войтех проводил службы при жизни, когда был капелланом. Там они вместе играли на органе, иногда в четыре руки. Но больше всего любил скелет надувать мехи или ещё нажимать на педали. Когда они вместе играли, выходила странная мелодия: партия Иссахара была скорбной и жалостливой, а скелета — разудалой и весёлой, насколько только можно было выжать из органа радостных звуков.
Когда часы на башне Святовиттского собора били час ночи, концерт заканчивался, и приятели в обнимку возвращались к реке. В такие минуты скелет утешал товарища, которому как будто ещё тоскливее и горше становилось от музыки, в которой он искал успокоения, но не находил. Но это не мешало ему каждую ночь возвращаться сюда, чтобы снова излить отчаяние неуспокоенной души в звуках органной музыки.
А ещё, говорят, порою видели, как ночного капеллана, бредущего к Влтаве по кладбищу, пыталась догнать прекрасная девушка в белых одеяниях и с безумным взглядом, и утверждали, что это была Юдифь. Но хоть бежала она гораздо быстрее уныло бредущего Иссахара, ей никак не удавалось догнать его, когда же отравительница осознавала всю тщетность своих усилий, она впадала в ярость, и горестный вопль тогда раздавался над вертоградом мертвых. До Страшного суда будет искупать она свой грех ревности, толкнувшей её на страшное преступление…
