– Отставить карикатуру на вооруженные силы! – рявкнул Палваныч. – Ты, рядовой, не дезертир, ты диверсант. И в этот самый момент, когда мы с тобой, словно три тополя на Плющихе, если отнять один, находимся в глубоком тылу вероятного противника, ты подрываешь мой боевой дух пением издевательских стишков. Стыдно, Лавчонкин, стыдно.
– Лавочкин, – процедил сквозь зубы солдат. – А не нравится, так и не надо было требовать концертов. Я вам, товарищ прапорщик, не художественная самодеятельность.
Командир стал метать взглядом гневные молнии. У Коли промелькнула мысль: этак может загореться наваленная на сани солома.
– Господа, – сонно сказала Грюне, – не ссорьтесь. Пустое. Давайте лучше о ночлеге подумаем.
– Что тут думать? В следующем поселке найдем постой, – пробурчал Дубовых.
Некоторое время ехали молча, а потом Палваныч все же поставил точку:
– Песня, рядовой, должна иметь в себе идеологический стержень, иначе это будет не песня, а сплошной Валерий Леонтьев. Мне бы сейчас, в годину разлуки с любимой, впору спеть грустно. Как у Высоцкого было? «Гроб хрустальный на горе для нее. Сам как пес бы так и рос в цепи…» То-то же.
Дровни выехали к опушке, на которой примостилась скромная заимка в три дома и общий сарай. Из труб струился дым. Залаяла собака.
Прапорщик остановил лошадок.
Дверь одного из домов распахнулась, повалил пар, и в проеме нарисовался бородатый старец.
– Нам бы переночевать! – просительно крикнул солдат.
Дедок кивнул. Махнул костлявой рукой в сторону сарая, мол, распрягайте, хлопцы, коней. Закрыл дверь.
Палваныч, Коля и Грюне занялись кобылками. В основном, правда, девушка. Она проявила недюжинную сноровку.
В сарае обнаружились стойла, загоны для птицы и свиней, запас корма и воды. Пока хранительница и россияне обиходили лошадей, музыканты мялись на пороге хлева.
Руки Ларса нервно тискали лютню – близился восьмой час вечера.
Зашли в дом.
– Здорово, отец, – поприветствовал хозяина Палваныч.
Дед щербато улыбнулся, поклонился.
– Один живешь?
Старик будто в рот воды набрал.
– Вылитый Герасим, блин, – негромко оценил Коля.
Ему вспомнился стишок: «У меня была собака, я ее любил, но хозяйка приказала – я и утопил».
– Ты, батюшка, побеседовал бы с нами, – ласково сказала Грюне.
– Да я это… – выдавил из себя хозяин. – С людьми давно не говорил, все больше со зверьем.
Лавочкин усмехнулся:
– Ну, мы не зверье, конечно, но тоже собеседники.
– С-садитесь, гостюшки. – Старик неловко указал на лавку у стола.
Обстановочка в избе была спартанская. На грани нищенской. Но жить можно. Коля решил, что леснику роскоши и не требуется.
Все расселись, солдат и Грюне достали из мешков продукты.
– Эх, говори, Стольноштадт, разговаривай, Вальденрайх! – вдруг зычно воскликнул Ларс.
Он вновь нахлобучил «робингудовскую» шляпу, шибанул по струнам.
– Сядь, музыкант, – распорядился Дубовых.
– Бесполезно, товарищ прапорщик! – прокричал парень. – Восемь часов! Теперь придется терпеть.
Лютнист запел:
Переломлена нога, свернут нос малиновый,
Сотрясение мозгов и кранты рукам.
Я сегодня воевал с тещею любимою,
И пока у нас ничья. Чисто по очкам.
Ларс концертировал, остальные ужинали. Дед достал самодельного эля.
– Если этот ваш домрист не заткнется, я с ним сделаю то же самое, что и теща, – прорычал Палваныч.
Ответила девушка:
– Многие пробовали. Не помогает.
– Просто не обращайте внимания, – морщась, изрек Филипп.
А хозяину хижины нравилось. Откуда в его заимке музыканты?
– Послушай, Грюне, – заорал в ухо хранительнице Коля, – ты мне объясни, дураку: у вас же осталась куча первоклассного жемчуга после моей японской истории. Почему вы не купили лошадей сами? Пауль, конечно, виртуоз покражи, но в нашем положении можно было и не рисковать.
– Так да не так. Сельчане не знают настоящей цены жемчуга. Для них он всего лишь красивые мутные шарики. Настоящая торговля возможна в большом городе. И то мне довольно трудно объяснять покупателям, что я не воровка. Приходится иметь дело с ушлыми ростовщиками, которые сбивают цену. Ко всему, мои спутники – изрядные транжиры. Мы шли вместе из Дриттенкенихрайха через Наменлос, и не было места, где они ни покутили бы. Кирхофф вообще любитель к девочкам легкого поведения завернуть. Я несколько раз вылавливала его в домах терпимости. Его там в специальной камере запирали. Говорил: «Грешить бы рад, расплачиваться тошно». Ларс, как отпоет вечером, сразу в бутылку лезет. Совесть топит.
– Грюне, а ведь ты не замужем, – резко изменил тему разговора Лавочкин.
Девушка отстранилась, смерила солдата долгим жестким взглядом.
Лютнист и Филипп орали песню о садомазохистской любви: «Я не знал, что любовь может быть так жестока…» Палваныч что-то активно рассказывал старику. Тот слушал, широко распахнув рот.
Грюне встала, схватила лютню за гриф:
– Дай-ка, Ларс.
От неожиданности музыкант послушался.
Пальцы хранительницы вдарили задорный мотивчик.
Мягкий бархатистый голос стал звонким:
Меня сватал рядовой.
Но зачем он мне, на кой?
Ведь с военным что за жись?
Только смирно да ложись…
Мужчины засмеялись, Коля покраснел.
Вернув инструмент Ларсу, девушка села на место:
– Не обижайся. Твои устремления ясны даже без дара предвидения. Ты симпатичный мальчик, Николас. Правда, мне последние триста лет интересны более зрелые мужчины.
– Сколько ж тебе?.. – пролопотал солдат, всматриваясь в юное лицо Грюне.
– Не хами, барон, – с напускной обидой изрекла хранительница.
Вдохновленный примером спутницы лютнист зарядил нечто веселое.
– Эй, женишок! – позвал Палваныч. – Ползи сюда, пора составить генеральный план.
«Самое время, на хмельную-то башку», – подумал Коля, но с радостью покинул трехсотлетнюю девицу.
– Ладно, Хейердал глубоководный, хватит дурака валять, – наставительно сказал прапорщик Дубовых солдату, стараясь не обращать внимания на пение Ларса. – Товарищ лесничий говорит, до Стольноштадта осталось часа четыре пути. Вот я и кумекаю: вдруг твоего колдуна не окажется дома?
– Ну, у него есть слуга. Он наверняка знает, где Тилль. Потом, всегда можно пойти к Шпикунднюхелю или самому королю Генриху.
Палваныч наклонился ближе:
– Черт бы побрал этого Ларса! Что ты сказал?
– Я говорю, можно к Генриху пойти! – проорал Коля и замер.
Орал-то он в полной тишине.
Ни музыканта, ни его пения больше не было.
– Неужели мои молитвы услышаны? – спросил Филипп.
– Чертовщина какая-то, – выдохнул старик хозяин.
– Ектыш! – Прапорщик хлопнул себя по лбу. – Аршкопф!
А лютниста прошиб пот. То была обширная пещера, обильно уставленная средних размеров котлами, в которых варились на медленном огне разные люди. «Грешники», – подумал музыкант. Вокруг котлов суетились бесы: невысокие рогатые проныры следили за огнем, регулировали уровень кипящего масла и осуществляли общий мониторинг состояния клиентов. Все было по-деловому.
Жарища царила невыносимая.
– Добро пожаловать в пекло! – противно провизжал Аршкопф, подталкивая жертву к ближайшему котлу. – Будем заселяться.
– За что?! – севшим голосом проблеял Ларс.
– А я откуда знаю? Повелитель Тьмы распорядился, значит, есть за что. Ты не дрейфь, первую тысячу лет трудновато, а потом втянешься.
Лютнист упал на колени, ударился лбом оземь. Залепетал, всхлипывая:
– Все сделаю, лишь бы не в котел! Клянусь жизнью!
– Аршкопф, верни маэстру! – прогремел густой голос Палваныча.
– Проси, что угодно, только не губи, – продолжал Ларс, не поднимая головы.
– Единственная просьба, – сказал Дубовых, – не петь, пока не попросят. Особенно вечером.
Музыкант открыл глаза и облегченно вздохнул. Он снова был в доме лесника. На коленопреклоненного Ларса смотрели Филипп, Грюне, Пауль, Николас и хозяин избы.
– Выпей, милок. – Лесник протянул потному раскрасневшемуся певцу кружку эля.
Глава 18. Кое-что о встрече потребностей и возможностей, или Выход в люди
Долгое отсутствие барона Николаса и Пауля Повелителя Тьмы не прошло незамеченным. Более того, оно имело несколько интересных последствий.
Например, Дункельонкель буквально извелся, ища Лавочкина возле секретного завода. Подняв на ноги кучу колдунов, он приказал прочесать гигантскую пещеру и окрестности горы. Разведчик Николас словно сквозь землю провалился.
Нет, он действительно провалился сквозь землю.
Припав к любимому хрустальному шару, Дункельонкель много часов всматривался магическим взором в ткани мира, но не преуспел. Еще бы, синее вещество на стенах комнат-порталов и подземного мира прятали лазутчика получше любой волшебной маскировки.
