Мне, собственно, хотелось бы перенести это признание на какой-нибудь другой вечер. Слишком уж это ужасно. Перед молодежью не следовало бы рекламировать убийство, а ведь не исключено, что однажды это признание может попасть — да упасут боги — в руки несовершеннолетних. А узнав о том, что случилось, похоже, побледнел бы даже судебный чиновник.
Но, честно выполняя свой долг, я сделаю это, пусть даже в ближайшие часы меня замучают угрызения совести. Среди всех моих преступлений и экстравагантных выходок этот поступок выглядит хуже всего.
Я знал, где в Нью-Йорке я мог бы достать оружие — в супермаркете.
Паролем было коварство. В Аппарате обучают методу, который называется «завлеки-убей». Разыгрывается любовная страсть, служащая маскировкой для убийства.
Я проковылял вдоль полок супермаркета, опираясь на корзину для покупок. Нужное мне я обнаружил в секции приправ — большую с кричаще-яркой этикеткой банку красного перца компании «Маккормик».
Держась за свою тележку, я дотащился до секции цветов. Поскольку уже приближалось Рождество, там продавались большущие букеты белых хризантем. Я купил самый лучший, хоть и пришлось раскошелиться.
На контроле я попросил юношу не запихивать цветы в пакет, а завернуть их, оставив верх открытым.
Я вышел из магазина и нашел затененный уголок. Набросив ни лицо носовой платок и кое-как завязав его забинтованными руками, я достал красный перец и осторожно нанес его под каждый лепесток хризантем. Долгая работа. Покончив с этим, я выбросил пустую банку из-под перца в урну и прикрыл букет сверху.
Испытывая злорадство, я попробовал представить себе, что произойдет. Мисс Щипли откроет дверь, держа, как обычно, в руке пистолет. Я скажу: «Вы меня перевоспитали, отучив от мужского скотства, и я хочу выразить вам свою любовь и благодарность». Она воскликнет: «О, какая прелесть!» И возьмет букет. Раскроет его сверху, чтобы полюбоваться, посмотрит на цветы и расчихается! А мне только этого и нужно. Пока ее будет мучить чих, я отберу у нее пистолет и ударю ее по голове. Затем отволоку ее на ту самую постель и испробую на ней все имеющиеся в доме орудия пыток, пока она не выдаст мне комбинацию цифр. Кэнди? Да я просто помашу пистолетом у нее перед носом и посмеюсь, когда она будет корчиться от страха.
Я взял такси. Высадился в квартале от дома, чтобы по номеру машины никто не смог выследить меня до места убийства.
Уже сильно стемнело. Час пик окончился. Им надлежало быть дома.
Я заковылял к их дому. Спустился по ступенькам. Убедился, что сзади никого нет. Позвонил.
Шаги!
Браво!
Это была мисс Щипли!
Она была одета в брюки и рубаху мужского покроя. И, как я и предполагал, держала в руке револьвер.
Она открыла дверь и наружную решетку и отступила назад.
— Мисс Щипли, — сказал я, — вы меня перевоспитали, отучив от мужского скотства, и я хочу выразить вам свою любовь и благодарность. — И протянул ей цветы.
Но пьеса пошла не по моему сценарию.
— Цветы? — удивилась она. — Ах ты, грязный (…)! Пытаешься отбить у меня Кэнди? К черту твои цветы!
Она схватила букет, дулом револьвера оттеснила меня назад и швырнула цветы на грязный пол!
Потом топнула по ним каблуком и откинула ногой крышку мусорного бака! От резкого звука я вздрогнул.
Не сводя с меня глаз и не опуская револьвера, загораживая мне путь наверх, она схватила испорченный букет и швырнула его в мусорный бак. Потом на секунду замерла. Поднесла руку к открытому баку и, слегка помахав рукой по направленнию к носу, принюхалась.
— Красный перец! — зарычала она. — Ах ты, грязный (…)!
Напрасно я пытался сказать, что это, наверное, перец на выброшенной рыбе. Размахивая револьвером и, похоже, собираясь двинуть меня им по голове, она загнала меня в квартиру. Мисс Щипли заперла за собой чугунную решетку и дверь и выстрелила в такой близости от моей головы, что я почувствовал пороховой ожог.
— На счет «десять» ты скинешь с себя одежду! — прорычала она. — А после этого я отстрелю тебе (…)!
Раз!
Я торопливо снял пальто.
Два!
Я одновременно скинул пиджак и ботинки.
Три!
Я уже был раздет. И не понимал, почему она все считает.
Четыре!
Шляпа! Я забыл про шляпу! Я с лихорадочной поспешностью сорвал ее с головы.
В одно мгновение после этого она приковала мои руки и ноги к этой (…) кровати!
Закончив с последним наручником, она отбросила револьвер в сторону.
— Значит, ты любишь красный перец, не так ли? Что ж, нужно всегда давать мужчине право на его шовинистическое превосходство. — Она повернулась и, обращаясь к двери в соседнюю комнату, прокричала с легкой певучей интонацией: — Эй, Кэнди, лапочка, у нас сегодня на ужин будут мексиканские tamales! (Пирожки из кукурузной муки с мясом и специями (исп.).)
Мисс Щипли начала напевать какой-то бессловесный мотивчик, затем сняла рубашку, скинула туфли и вылезла из брюк. Наконец она стянула с себя нижнее белье и стояла, голая, все еще напевая.
Робко вошла Кэнди. Она увидала, к чему идет дело, и тоже начала раздеваться, но вдруг остановилась и попросила:
— О, Щипли, дорогая, заставь его отвернуться.
Мисс Щипли удовлетворила ее просьбу, шлепнув меня по лицу тыльной стороной ладони. И снова стала напевать. Не обращая внимания на пощечину, я с растущим беспокойством следил за ней.
Щипли выдвинула ящик и достала оттуда белый передник около трех дюймов шириной, который ничего не прикрывал. Надела его. Потом достала поварской колпак, высокий и жестко накрахмаленный. Она надела его на голову и сдвинула набекрень, придав себе щегольской вид. Затем она взяла салфетку и повязала ее Кэнди вокруг шеи. Салфетка даже не прикрывала ее обнаженных выпуклых грудей. Она усадила Кэнди на софу, где та сидела в ожидании, раздвинув колени и наблюдая все более разгорающимися глазами за происходящим.
Очевидно, для пыток они использовали каминные приспособления для жарки мяса над огнем. В этот набор входили длинные вилки и щипцы и прочие нужные инструменты. Но мисс Щипли сдвинула их на сторону и что-то искала в куче кухонной утвари.
Я знал, что протестовать совершенно бесполезно. Я знал, что должен постараться не кричать. Но тело мое было уже настолько избито и так покрыто все синяками, что, мне казалось, большего вреда ему уже причинить невозможно: поэтому я собрался с духом — будь что будет.
А не следовало бы.
Мисс Щипли нашла, что искала.
Терку для сыра!
Она попробовала, насколько остры ее зубцы.
Слегка порезалась и, перестав напевать, осыпала меня руганью.
Затем, снова напевая без слов, она приблизилась к кровати.
С легким нажимом провела теркой сверху вниз по моей груди!
Я ощутил остроту зубьев и стал кусать себе губы, стараясь не закричать. Но она на это обращала мало внимания. Сосредоточенность ее напоминала сосредоточенность шеф-повара на кухне. А Кэнди при этом выглядела проголодавшимся посетителем ресторана.
Она перенесла свое внимание на мои ноги. Провела теркой по внутренней их поверхности, очень тщательно выводя волнистый узор царапин.
Мне стали видны небольшие капельки крови, выступившие в свежих ссадинах.
Она отложила терку. Подошла к развешанным на стене орудиям пытки, открыла стенной шкафчик под ними и что-то достала.
Банку красного перца!
Отвернувшись, она высыпала немного себе на ладонь и стала спокойно втирать мне в раны.
Дикая мука!
Я издал свой первый крик.
Но тут же его подавил.
Еще перцу — и снова втирание.
Я взвыл!
Кэнди взвизгнула!
Кажется, мисс Щипли решила, что достаточно поперчила меня. На это ушло полбанки. Она отошла и вернулась с огромной деревянной ложкой. Повернула ее выпуклой стороной вниз.
Шлеп!
Она принялась вколачивать перец в мои раны.
Изо всех сил!
Дикая боль!
Жгучая, испепеляющая!
Я потерял власть над собой. Я завопил!
Завопила и Кэнди!
Я видел ее голое тело, бьющееся на софе.
— Возьми меня, Щипли! О Боже, возьми меня!
Мисс Щипли схватила ее на руки, отнесла в спальню и захлопнула дверь каблуком.
Боль не прекращалась.
Я все кричал и кричал. В довершение всего я почти ослеп.
Прошло не знаю сколько времени, и мисс Щипли вернулась. У нее на фартучке краснела губная помада.
Вышла и Кэнди, груди ее вздымались и опадали.
Они выпили пива.
Кэнди выкурила «косячок».
Мисс Щипли извинилась перед Кэнди за то, что позабыла поставить подходящую для обеда музыку. Она поставила на стерео какую-то меланхолическую мелодию, и Кэнди сказала, что мелодия ей нравится. Но ей все еще хотелось есть.
