Никакая королевская пропаганда не могла перешибить настроения публики. Более того, заведовавший слухами начальник особого полка Хельмут Шпикунднюхель был не только автором книги о Николасе, но и горячим его поклонником. «Такие люди нужны Вальденрайху», – любил поговаривать Хельмут, когда его не слышал монарх.
В общем, Стольноштадт ждал барона Могучего с распростертыми объятьями.
Коля Лавочкин и его спутники попали в эти жаркие объятья лишь вечером. Многие прохожие узнавали героя, приветливо махали и даже кричали нестройное «Ура!».
– Да вы местная знаменитость! – с оттенком зависти воскликнул Филипп.
– Есть чуток, – без радости ответил барон Лавочкин.
Он предпочел не торопиться: не поехал сразу в дом Тилля Всезнайгеля, подрулил к постоялому двору. Надо было избавиться от певца и лютниста. Да и поужинать хотелось.
А где-то, уже в Труппенплаце, неспешно двигалась королевская карета. Внутри квасили король Труппенплаца и прапорщик российской армии. Им привалы не требовались.
Сидя за столом, рядовой с тайным садизмом наблюдал за ломками Ларса. Было около восьми. Еще вчера лютнист загорланил бы какую-нибудь песню, забренчал бы звонко и неистово, но сегодня он изо всех сил сдерживал обычный порыв.
Пальцы левой руки то и дело скрючивались, будто брали невидимые аккорды, а правая непроизвольно подергивалась, имитируя бой.
Злые затравленные глаза на миг освещало внутреннее предчувствие «Сейчас спою!», но огонек тут же гас, играли желваки, побелевший кулак ударял о столешницу.
Лютня лежала рядом – молчаливая и нетронутая.
– Как же здо-о-орово, – протянул Филипп Кирхофф, подразумевая то же, что и Лавочкин.
Грюне тактично кашлянула.
Ужин был роскошным: горячие цыплята, эль, хлеб, квашеная капуста. Все ели с удовольствием. Все, кроме Ларса.
После трапезы Коля переглянулся с хранительницей. Та еле заметно кивнула на музыканта. Солдат понял.
– Вот что, Ларс, – осторожно сказал он. – Сейчас тебе можно исполнить только одну песню. Только одну. Ты понял?
– Да!!! – возликовал лютнист, взвиваясь над спутниками голодным до музыки ястребом.
Инструмент ожил, заставляя посетителей таверны оборвать разговоры, прислушаться. Энергичный мотив заинтересовал почти всех, потом темп сменился на вальсовый. Ларс запел:
Раскинулось море широко, где волны бушуют у скал.
Товарищ, мы едем далеко, давно я тебя поджидал.
«Ты правишь в открытое море, —
сказал кочегар кочегару. —
Дай парусу полную волю, в котлах не сдержать
мне уж пару». —
«Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать!
Я волны морские люблю.
Ты к доктору должен пойти и сказать,
а сам же я сяду к рулю!»
Окрасился месяц багрянцем, в глазах его
все помутилось.
«Поедем, красотка, кататься!» – упал,
сердце больше не билось.
Напрасно старушка ждет сына домой:
где ж с бурею справиться нам!
А волны бегут от винта за кормой,
нельзя доверяться волнам.
Грюне увлекла Филиппа танцевать. Лавочкин остался в одиночестве.
Возле Коли нарисовался человечек в грязном клетчатом камзоле, залатанных штанах, стоптанных башмаках и берете. Лицо незнакомца было тонким, взгляд серых глазок имел рентгеновскую остроту, густые брови находились в постоянном движении. Впрочем, мимика была богата и на другие непрекращающиеся ужимки.
– Ба, да вы же тот самый Николас Могучий! Барон, вы просто обязаны ответить на несколько моих вопросов.
– С чего ради?
Лавочкину не понравился этот чернявый человечек.
– Вы же герой! А мои читатели наверняка хотят знать о вас больше.
– Вы писатель?
– Нет, я газетчик. Меня зовут Дрюкерай [38] . Я выпускаю новую и пока единственную в столице газету «Вечерний Стольноштадт».
– Хм, никогда не читал…
Человечек сделался пасмурным:
– Ну, каждому свое. Вы убиваете, я информирую.
– Никого я не убиваю… – растерялся Коля.
– Ага! – расплылся в хищной улыбке газетчик. – Давайте об этом и поговорим!
– Попробуем, – осторожно согласился парень.
– Тогда первый вопрос. Вот многие говорят, дескать, вы – знаковая фигура. Хотелось бы узнать поточнее: вопросительно-знаковая или восклицательно?
– Не понял, это шутка? – нахмурился Лавочкин.
– Почти нет. В нашем мире бывают разные фигуры. Мы не берем в расчет серых пешек, они никому не интересны. Они не знаковые. В лучшем случае они вопросительно-знаковые. Когда подлинным игрокам нужно от них четкое исполнение приказа, они замучают вас глупыми вопросами.
– Да? Похоже, Дрюкерай, вы отлично ориентируетесь… во всем этом. – Коле совершенно не нравился безапелляционно рассуждающий хлыщ, но он, по обыкновению, предпочел не грубить.
– Еще бы, – самодовольно протянул газетчик. – Многолетний опыт. Я более чем уверен – вы положите Черное королевство на лопатки одной левой, притом без помощи всякой серой массы напуганных крестьян и горожан. Глупые пешки боятся даже упоминания о войне!
– Извините, но все это не так, – твердо возразил парень. – Война против империи Дункельонкеля – дело общее. Важен каждый солдат…
– Это вы потрясающе сказали, – прервал Дрюкерай, – «империя Дункельонкеля». Прямо хоть сейчас в заголовок!
Рядовой Лавочкин мысленно чертыхнулся:
– Знаете?.. Давайте считать, что нашего разговора не было. Мы, похоже, не понимаем друг друга. Верю, у вас будут иные материалы, а мне пора.
– Грубиян! – вспыхнул человечек. – Что не понравилось-то? Вроде бы сидели, беседовали…
Коля встал из-за стола, подошел к Грюне и Кирхоффу.
– Простите, Филипп, но здесь наши пути расходятся. Мне пора к Всезнайгелю. Фрау Грюне, не составите ли вы мне компанию?
– Составлю, отчего не составить? – Хранительница лукаво улыбнулась.
– Постойте-ка! – воскликнул король дриттенкенихрайхской поп-музыки. – А как же я? И Ларс?
– Не вижу причин для беспокойства. Поселитесь тут. Лютнист будет зарабатывать вечерними концертами, вы, как и собирались, покорите местную сцену, – сказал рядовой.
– А деньги?
– Фрау Грюне наплакала достаточно жемчуга. Счастливо оставаться.
Рядовой взял девушку под руку и покинул трактир. Обернувшись на пороге, он заметил, что Дрюкерай взял в оборот отпевшего положенную песню Ларса. «Ну, теперь еще и музыканта заколеблет», – подумал Коля.
Выехав из постоялого двора, солдат и ведьма быстро добрались до высокого дома придворного мудреца.
Горело единственное окно. Значит, хозяина не было.
Коля помог Грюне слезть с саней. Позвонил.
Дверь отворил неизменно меланхоличный Хайнц.
– О барон! Рад вас видеть… И вашу спутницу тоже. Входите же, – приятным тенорком проговорил слуга Всезнайгеля.
После вечернего морозца воздух прихожей показался солдату и хранительнице обжигающим. Гости разделись, расселись в гостиной.
– Где же Тилль? – нетерпеливо спросил солдат.
– Он еженедельно присылает почтового голубя с одним и тем же письмом. «Я в Пикельбурге. Передай Николасу, он должен поторопиться. Молот Ведьм в опасности», – обстоятельно ответил слуга.
– Елки-ковырялки! – Лавочкин сжал кулаки. – Вечно он в курсе моих дел. И постоянно приказывает!
– Не думаю, что он приказывает, милый барон, – вступилась за Тилля Грюне. – Всезнайгель просто опускает ненужную вежливую болтовню.
– Тебе, может быть, ненужную, а мне было бы приятно, – огрызнулся рядовой.
– Не строй из себя ребенка, Николас. Если у него нет времени? Ты помнишь, откуда он писал? Из Пикельбурга. А там сейчас кто? Захватчики из Черного королевства. Самое время написать: «Будьте добры, не сочтите за труд, пожалуйста, поторопитесь, ваше баронство».
Солдат промолчал.
– Пожалуй, я заварю чаю, – сказал Хайнц и удалился на кухню.
– Я отлично знаю Тилля, – продолжила хранительница. – Он не раз бывал в замке ведьм, сверял свои действия с нашими. Он замечательный молодой человек, можешь мне поверить.
Коля невольно хмыкнул, ведь «замечательному молодому человеку» стукнуло сто пятьдесят два годика. Тут парень вспомнил, сколько лет самой Грюне, и ему стало еще смешнее.
– Мальчишка, – с напускным гневом произнесла ведьма.
Потом был чай, затем Хайнц расселил гостей по комнатам.
Лавочкин отлично выспался, а поутру пошел к королю Генриху. Монарх сильно удивился и велел впустить пропавшего барона.
Очутившись в королевской почивальне, Коля поразился роскоши, царившей вокруг. Глава Вальденрайха возлежал на атласных подушках с золотой вышивкой. Подушки были самыми дешевыми в спальне предметами.
– Ну, Николас, ты и хам! – без приветствий заявил Генрих.
