Они вышли на скрипнувшее крыльцо.
Магичка жадно глотала ночной воздух. Действие чар и впечатления от странной встречи в ином мире отступали.
Как бы то ни было, но оставались и никуда не делись ни Учитель с его делами, ни метаморфусы, ни поиски треклятого Кукиша, на которые их отрядил князь Велимир.
И всем этим нужно было заниматься.
Но внезапно ей стало не до того, решительно не до того.
Острое желание наполняло ее быстро и ужасно неделикатно, совершенно не спрашивая разрешения, без хоть какого‑нибудь предупреждения.
Только что она размышляла, как ей быстрее связаться с Учителем и попросить помощи в поисках пропавшего епископа, как вдруг…
Сперва проскользнуло какое‑то совершенно пустячное, отвлеченное, легкое воспоминание о давнем свидании… Потом о поцелуе в хижине во время занятий чародейством…
И вот уже бесцеремонное желание успело коварно подкрасться, охватить своими цепкими щупальцами ноги, проползти огненным следом по позвоночнику, наполнить тяжелым теплом грудь, зажечь огонь внизу живота. От этого она чувствовала себя беспомощной… Желание было ужасно наглым и самостоятельным, как будто в нее вселился тот самый блудный бес, о котором так любил разглагольствовать его преосвященство Офигениус во время проповедей (и которому он сам, видать, отдал немалую дань).
Конечно, Файервинд понимала, что это всего лишь побочный эффект от некоторых заклятий. Раньше она вполне могла им управлять.
Но сейчас, похоже, вся выучка дала трещину.
Может, тому виной, воспоминание о сильных руках парня, несколько минут назад касавшихся ее тела?
Или все‑таки о том поцелуе?
Они уставились друг на друга, и отблески пламени словно застыли на мгновение, вслушиваясь в тишину.
– Пошли! – решительно подтолкнула Парсифаля Файервинд в сторону деревьев и на ходу принялась стягивать сорочку.
– Ты… ты уверена, госпожа?! – только и смог выдохнуть доблестный рыцарь.
– Вот именно – госпожа! – прошипела ведьма. – А раз я твоя госпожа, то и послужи мне как следует!
Из окошка избенки бритт со смешанным чувством зависти и облегчения наблюдал, как Файервинд растворилась в лесной чаще, утащив его приятеля.
Наконец‑то у Перси получится. Дай ему Бог!
Авось тогда и у самого Гавейна все выйдет с княжною. Турнир‑то уже через пару дней.
Если, конечно, Велимир не отменит состязаний из‑за исчезновения Ифигениуса…
Утром следующего дня все трое появились из лесу и вновь присоединились к сотне Люта, которому накануне ведьма пояснила, что им троим всенепременно надо отлучиться на ночь в лес. Порасспросить темные силы о том, где искать его преосвященство.
Красавица пришпорила коня и поравнялась с полусотником, неугомонным литвином Юстасом, который в этот момент рассказывал Алексу, своему земляку и помощнику, что нужно сделать с девушкой, коли та забрела в лесную чащу и попалась на пути дружиннику.
Небрежно смахнула капюшон своего плаща, и пышные волосы упали ей на плечи.
– О чем такие бурные споры? – спросила ведьма, не скрывая своего недовольства подслушанной беседой.
Первым нашелся Юстас:
– Э‑э‑э… эт… это я притчу рассказываю…
Ведьма фыркнула и натянула капюшон обратно, обескураженная подобной постановкой вопроса.
Они миновали большое лесное кладбище. Тут мертвых не палили, а зарывали в мать землю, откуда все вышли.
И от острого зрения Файервинд не укрылась непонятная тень, метнувшаяся в лес возле кладбища.
«Хм… Либо мне мерещится, либо это не опознанный мною вид нежити…»
– А кто это там был? – вдруг осведомился подъехавший спустя несколько минут Лют.
С лишними расспросами насчет результатов их ночной отлучки сотник не совался. Уже привык к исчезновениям и появлениям чародейки, как и все дружинники.
– Где? – не поняла Файервинд.
– На жальнике… – многозначительно ухмыльнулся воин. – Кладбище то есть.
Магичка внимательно посмотрела ему в глаза.
– Заяц, кажись, – наконец с такой же многозначительной улыбкой ответила она.
– Ну, раз заяц… – понимающе кивнул Лют.
А потом они выехали из лесу, и враз стало не до зайцев.
Взору их предстал чудный зеленый дол, лишь слегка тронутый осенним золотом. Вдали, по левую руку, виднелось село под камышовыми крышами, справа, намного ближе, другое село, на вид больше и богаче.
А прямо напротив них навстречу друг другу шли две толпы – каждая по несколько сот человек. И настроены обе были весьма решительно, о чем яснее ясного говорили ножи, палки, вилы, цепы, которые несли люди.
Файервинд физически ощутила волну взаимной ненависти и жажды крови, исходившую от ближайшей толпы. Эта злоба просто не могла остановиться и буквально рыла в нетерпении копытами землю, ища цели для своей разрушительной черной энергии, распуская во все стороны щупальца тупого ожесточения.
А навстречу двигалась точно такая же толпа – рычащая, озверелая, пьяная. И от нее тоже исходила ярость, бессильная, слепая ярость, захлестывающая с головой и кажущаяся сильнее и страха, и здравого смысла.
Чутьем опытного вояки Лют почуял то же самое, и в этот миг очень обрадовался, что не он и его ребята сейчас стоят на пути у взбесившегося человеческого стада.
Обе толпы сблизились, прозвучал яростный клич, подхваченный сотнями глоток, и люди с обеих сторон кинулись друг на друга. В небо взмыли десятки, сотни камней…
Вот кто‑то уже упал, кто‑то схватился за лицо, кто‑то за голову, из которой хлынула кровь. Все перемешалось: люди, палки, ножи, кровь…
Одни селяне орали что‑то нечленораздельное, другие выкрикивали ругательства и проклятия, третьи времени на болтовню не тратили, а молча мутузили противников кулаками. Откусанные уши, сломанные кости, лица, по которым кулаками били, – все перемешалось в толпе.
…Вот на здоровенного волосатого мужика‑бугая наскочил худощавый юноша. Казалось бы, что он может сделать этакой горе мяса? Ан нет, зажатая в руке подкова раскроила лицо противника так, что стал виден носовой хрящ. Кровь полилась струей, и этот запах человеческой руды заставил толпу озвереть…
…Две пожилые женщины надвинулись друг на друга с неистовостью бойцовых собак. Уже сцепившись, они покатились в пыли. Победительница принялась колотить головой о землю поверженную соперницу, тело которой обмякло, а по подбородку тонкой струйкой потекла слюна, смешиваясь с кровью…
…Удар кнута разбил лицо костистого старика, так что треснула кожа, лопаясь, словно шкурка колбасы, жарящейся на раскаленной решетке…
…Обезумевший подросток врезался в группу противников, и в следующую секунду упал, сраженный жесточайшим ударом, на руки товарищей…
…Женщины колотили мужчин, которые даже не замечали этого…
…Ребенок свалился на землю с лицом, залитым кровью. Одна из женщин кинулась на того, кто ударил малыша. На нее бросилась другая, кулаки замелькали в воздухе, натруженными ручищами они выдирали друг у друга клоки волос…
…Окровавленная девушка попыталась отползти в сторону, ожесточенно избиваемая ногами каким‑то парнем…
В воздухе проносились камни. Люди гонялись за подобными себе, безжалостно избивая и терзая друг друга. Уже не было сил кричать, раздавалось лишь тяжелое сопенье, бряцанье со свистом рассекающих воздух цепов, обрушивавших новые и новые удары.
Непонятный ужас перед происходившим и жалость к гибнущим людям, странные для матерой ведьмы, воспитанницы угрюмого и злого народа ти‑уд, наполнили душу Файервинд.
С этим надо было что‑то делать!
– Лют, останови их! – пробормотала чародейка, ощущая непривычную сухость во рту.
– Не выйдет! – процедил сотник сквозь зубы. – Пока друг дружку не порвут, не угомонятся.
– Лют, останови их! – почти выкрикнула магичка. – Я тебе приказываю!
– Мне, красавица, лишь князь да епископ приказывать могут! – зло рявкнул тот в ответ. – Эвон, своими людишками распоряжайся.
Ткнул кнутом в застывших неподалеку Гавейна с Парсифалем. Было видно, что он действительно неподдельно разозлился.
За годы своей службы сотник поучаствовал в подавлении трех бунтов – Дровяного, Соляного и Пивного, и знал, что такую вот сорвавшуюся с цепи толпу обычно мирных крестьян остановить труднее, чем даже служивых людей. Потому как воин, как ни крути, все же знает цену крови своей и чужой и без нужды на рожон не полезет. А вот землепашцы, дровосеки, горшечники и кожевники с молотобойцами, ежели на них найдет священное боевое безумие, не понимают вообще ничего.
И горе тому, кто заступит такой толпе путь – хоть железный строй имперских легионеров, хоть такие же злобно ревущие скандинавские берсерки, – сомнут и втопчут в грязь!
– Ну ладно, – закусила губу Файервинд.
И резко ударила шпорами коня.
Парсифаль дернул было узду, но крепкая рука сотника перехватила повод.
– Не мешайся, парень, – бросил Лют. – Ежели знает, что делает, справится. А нет, так даром загинешь!
