— Можно-можно, и даже нужно. У меня тогда двойной тариф получается, если с пассажирами. Садитесь, даже не думайте. Всего тридцать сребреников.
— У нас и денег таких нет, — обрадовался Алексей, не желая кататься на этом запыхавшемся человеке.
Кот благосклонно кивнул Лехе.
— Ладно, тогда можете с песней дорожной забесплатно ехать! — предложил свежую услугу Афиноген. — Ну, кто дорожную песню знает?
— Я не знаю, — сказал Архип.
— И я не знаю, — добавил Антип.
— А я помню только эту, — без задней мысли сказал Леха. — «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…»
— Нет, эта не пойдет, — буркнул обиженно ямщик. — Дурацкие ассоциации всплывают.
— Я тоже песню знаю, только она грустная очень, — вспомнил Фавнус одну древнюю ритуальную.
— А про что она?
— Про вещего Омегу, которого родная лошадь доконала, уже после своей смерти.
— Тьфу ты, что за день такой, — в сердцах бросил Афиноген и без объяснения причин своей досады сорвался с места, чуть не уронив лошадь с козел.
Друзья проводили вздымавшую серую пыль коляску и по указанию кота свернули на нужную дорогу. Им действительно было не по пути с ямщиком и его лошадкой.
Пускай ищет других пассажиров.
Пройдя еще сколько-то верст и миль, отряд, направляемый твердой кошачьей лапкой, свернул с дороги за курганы и продолжил путь по песчаному бездорожью. Панкратион объяснил это необходимостью обойти таможенные блокпосты, на которых несли вахту слуги Черта, имевшие ориентировку на весь личный состав отряда, что могло повлечь их преждевременное рассекречивание и провал миссии. Тем более что тридцати сребреников — таможенной мзды, у них все равно с собой не было.
Сатиру идти по пескам было крайне неудобно: копытца проваливались чуть не по колено. Поэтому братья Лычко взвалили на себя эту ворчливую ношу. Так они убивали сразу двух, пускай и сомнительных, зайцев: во-первых, их отряд ничто больше не задерживало; во-вторых, расположившийся на плечах наблюдатель мог, не отвлекаясь, наблюдать за окрестностями. И это «убийство зайцев» сработало.
— Какая-то пыль прямо по курсу клубится, — оповестил впередсмотрящий сатир и тут же навел справки у кота: — Панкратион, здесь случайно сайгаки не водятся?
— Они здесь и специально не водятся, — ответил кот и, перепрыгнув с плеча Алексея на более рослого и незанятого Антипа, взобрался тому на голову и, приложив лапу ко лбу, вгляделся вдаль. — Мать честная! — воскликнул он, разглядев источник «пыльной бури». — Плохи наши дела, братцы. Надо уносить ноги, пока не поздно.
— Что это за «Буря в пустыне»? — забеспокоился Круглов, разглядывая приближающееся пыльное облако. — Что за напасть?
Кот вновь вернулся на плечо Алексея и, озабоченно поглядывая вперед, произнес:
— Это войско безжалостного сорвигольского хана Аты-Батыя, жертвы Кулачковой битвы, мчится на вечный зов. Он очень воинствен и беспощаден ко всем, кто попадается на его пути. Видимо, мы вошли на его территорию.
— А разве не Мамай на Куликовом поле пострадал? — припомнил Алексей семнадцатый параграф по военной истории своего мира. — Цо крайней мере, у нас именно он тогда облажался.
— Нет, сорвигольский темник Мамай-Бабай у нас на реке Угре на неприятности нарывался, но ему больше повезло: драки не было, он там только простуду подхватил, угрями покрылся и ушел восвояси, — выдал свою историческую справку Панкратион. — А это точно орава хана Аты-Батыя.
Панкратион не ошибался. Пыльная буря была поднята тысячами копыт быстрых сорвигольских коней многотысячной армии Баты-хана, имя которого с сорвигольского переводилось как «отец всех покоренных народов». Несметное войско дюже воинственного Батыя действительно в ином мире подмяло под свое иго кучу всяких родов и народов, и только бойня на Кулачковом поле пресекла беспроигрышную серию кровавых игр кровожадного хана. Таким образом, он и почти все его войско оказались здесь в Предисходней, а в память о той битве, проигранной ханом, к его свирепому имени как-то совсем нечаянно прилепилось не менее грозное «Аты». Может, это была последняя дань его воинственности (помните же героическую балладу «Аты-баты, шли солдаты…»), а может, еще какая дань за все сотни лет ига. Но с той поры стали и там и здесь, в Предисходней, величать хана не иначе, как «хан Аты-Батый», а воинов его «аты-батыми солдатами». И с тех же пор их орда не просто кочевала здесь, она буквально носилась на своих неутомимых лошадках по пескам, влекомая «вечным зовом» в поисках своих кровных обидчиков.
На этом экскурс в историю заканчивается, и мы возвращаемся на место будущего происшествия.
А здесь было не до шуток. Тревога Панкратиона передалась и остальным, все остановились и стали вглядываться в даль.
Вот показалась черная полоса, которая, увеличиваясь, превращалась в конную лавину, управляемую лавиной людской. Уже можно различить отдельные морды лошадей и людей напряженные лица. Сейчас они сметут незадачливых путников, оказавшихся на пути.
Антип, Архип, Фавнус и Панкратион от страха зажмурили глаза. Алексей прикрыл от пыли свои одной рукой, а вторую выставил вперед в останавливающем жесте. Более глупую идею придумать было сложно, но это сработало. Земля затряслась, Леху обожгло горячим ветром, гонимым пред лавиной, и… все стихло.
Передние ряды всадников остановились в двух шагах от путников, причем некоторые из них от резкого торможения вывалились из седел и, сделав вид, что это они нарочно, вскочили, отряхнулись и вновь запрыгнули на коней. Хмурые сорвиголы оглядывали остановивших их скачки людей. Фавнус открыл глаза и, вытянув свою шею и шею Архипа, поглядел за первую линию — до края земли колыхались острые шапки сорвиголов.
Алексей вопросительно посмотрел на кота, кот поглядел на Архипа, Архип на Антипа, Антип на сатира, сатир же, увидев, что пред ними, вновь зажмурился.
— Кто это посмел прервать наш путь на вечный зов?! — Рослый сорвигол, тот самый хан Аты-Батый, выехал из линии вперед и, обращаясь больше к сородичам, повторил вопрос: — Я спрашиваю, что за черный верблюд пересек наш путь?!
«Он что, ослеп, какой верблюд, дубина?» — подумал Архип.
«И никакой не верблюд, — подумал Антип, оглядывая Панкратиона, — и почти не черный, запыленный слегка».
«Это он нас имеет в виду?» — догадался сатир, не открывая глаз.
— Эй, вы, безлошадные, — перестал говорить высокопарными загадками хан, перейдя на общедоступные понятия. — Вы кто такие и зачем вторглись на наши земли?
Видя, что никто не отваживается начать переговоры, Алексей взял эту миротворческую миссию в свои крепкие руки.
— Не вели казнить, великий хан, а вели слово молвить. — В тоне Круглова сквозила явная ирония, но напыщенный Аты-Батый принял все за чистую монету.
— Говори, говори, русобородый, — разрешил он «молвить», — только быстро, а то у нас дел по горло.
— Мы безобидные странники, — представил свою команду Леха. — Это Пинта и Пихта, это Панкратион и Анонимус, а меня кличут Воином С Того Света.
После его слов в стане сорвигольцев обозначилось заметное оживление.
— Воин! Воин! Света! Света! — доносился ропот перешептывающихся с ханом соседних всадников, его отважных темников-воевод. — Света! Пере! Воин! Света! Пере! Пере! Воин! Пересвета!
Посовещавшись с приближенными, хан Аты-Батый развернулся к Алексею и коварно прищурился.
— Так вот ты какой, Пересвета?! Давно мы тебя ищем-поджидаем, давненько.
Хан радостно заерзал в седле.
— Какой же я вам Пересвет? — опешил Круглов, не желая навешивать на себя чужие подвиги, у него и своих навалом было. — С какого перепугу? Я и знать не знаю, о чем речь.
Конечно же Алексей юлил, желая избежать ненужных неприятностей, он знал и про поединок Пересвета с Челубеем, он знал и про то, что в параллельном мире могло произойти нечто похожее, но хана провести было не так просто. Тот задался целью всех собак повесить на Леху.
— Ты не отнекивайся давай, — грозно свел брови Аты-Батый. — У меня и человек есть, который может тебя опознать, он один тебя с ближины видел.
— Как он меня опознает, если я не тот, за кого вы меня выдаете? — сморозил Леха тактически хитрую глупость, намереваясь заговорить хана, но не тут-то было.
— Челобей! — крикнул Аты-Батый, не теряя времени на раздумье над словами «Пересвета».
— Челобей! Челобей! — начали скандировать сорвигольские воины, вызывая к хану «свидетеля». — Челобей! Челобей!
Сатиру, к настоящему моменту опрометчиво открывшему глаза, этот галдеж напомнил старую историю про Ахиллеса, которого всегда искали перед боем, дружно крича его имя, зато потом, если находили, не могли остановить в битве.
