— Бруно, — сказала она с ужасом, — мне срочно нужно домой. По-моему, у меня начинается.
Брюн вскочила, поправляя волосы, бросилась к своим вещам и неожиданно остановилась — вся напряглась и даже сжала кулаки. В полумраке ее изумительная фигура четко рисовалась на фоне белой стены.
— Боже, Бруно, — простонала она. — Мы опоздали… Так быстро раньше не бывало… Милый, беги, не жди ничего… Все брось и беги… И прости меня…
Она охнула и опустилась на пол. Не скрою, я растерялся. Много было приключений в моей жизни, но такая оказия происходила впервые. Я тоже соскочил с постели, обнял мою драгоценную — жаром от нее дышало за метр — и поначалу мне показалось, что Брюн как-то странно морщит лоб. Потом до меня дошло, что у человека хоть в каком состоянии такие складки по лицу не гуляют. Она еще раз умоляюще посмотрела на меня — глаза ее постепенно наливались текучим янтарным светом — но сказать уже ничего не смогла; я было решил, что от боли она выдвинула челюсть, но тут же с оторопью увидел, что челюсти вовсе не выдвигаются, а растут — редкими короткими толчками. Прямо под моими пальцами буйство спутанных волос раздвинули внезапно ставшие заметными уши, и на спине, вдоль позвоночника, проступила дорожка темных волос.
На краткое время все остановилось — я с великим трудом перетащил Брюн на диван, и она, свернувшись в клубок, издавала какие-то жалобные звуки — потом начался новый приступ, и так бессчетное количество раз. Ее то скручивало и корежило, то ненадолго отпускало; и вот я увидел, как длинные кривые когти впились в мое постельное покрывало ручной работы.
Что греха таить, по спине меня продрал мороз. От такого зрелища у кого угодно волосы встанут дыбом. Вот тебе и психическое заболевание — самому впору двинуться рассудком: рядом, на расстоянии протянутой руки, воплощался и вырастал заправский вервольф, а по углам клубилась и скалилась нечистая сила, суля скорую и жуткую погибель.
Спасли меня непомерное самомнение и то ли трагический, то ли испытующий, хотя уже и не человеческий, взгляд Брюн.
— Хрен вам! — заорал я неизвестно кому, с перепугу не очень соображая, какой вздор несу. — Я плюю на вас! Мой прадед воевал на Восточном фронте и награжден Железным крестом! Сожрите меня, но черта лысого я вам уступлю, я шага отсюда не сделаю, во весь опор буду сидеть на этом вот стуле, и ни один потусторонний засранец не явится на том свете к моему отцу и не скажет ему, что Бруно Штейнглиц струсил в решительный момент, наложил полные штаны, сбежал и бросил свою любовь!
Я придвинулся вплотную и обнял ее. Температура за сорок, если не за пятьдесят. Шерсть пробивается — глазом можно уследить.
— Брюн, ты уж извини, что я так разорался. Это с непривычки. Надо бы, наверное, дать тебе какое-нибудь обезболивающее, но ума не приложу, как это сделать, так что уж потерпи. Скажем, аспирин вервольфы употребляют? Ты, главное, расслабься, и ничего не стесняйся. Ну, захотелось тебе побыть волком — да сколько угодно. Я тебя люблю в любом виде, да и сам, если вдуматься, тоже не сахар…
Короче, часа через два напротив меня сидел здоровенный волчище — точнее сказать, волчица, размером с теленка (а если шерсть дыбом, то чуть не в два раза больше), немыслимой красоты и смотрела неизъяснимым взглядом. Была она очень приятного серебристо-серого цвета, а вдоль хребта шла черная полоса, которая капюшоном охватывала голову с ушами и образовывала очень зрелищную полумаску вокруг глаз и дальше вновь сужалась в полоску, доходящую до носа. Колотило мою милую как в ознобе и дышала она будто после забега на четыреста метров; я гладил ее, успокаивал и чесал под нижней челюстью. Она жадно меня обнюхала и потом, с горловым звуком, похожим на сдавленный вой, засунула голову мне под мышку. Ну-ка, покажи зубы… Н-да. Таких клычищ я и во сне не видел. Бедолага, да ты, наверное, умираешь — пить хочешь… после всех-то трансформаций.
Я повел Брюн на кухню (напомню, что вся моя квартира — одна огромная комната, и кухонный угол, словно маяком, обозначен лишь узорным колпаком воздухоочистителя) и налил воды в объемистый салатник. Она тут же шумно вылакала пол-лохани.
— Эх, Брюн, ну и дураки же мы с тобой. Надо же было обсудить, обговорить, как себя вести, я-то, болван, даже не спросил, как долго это у тебя тянется? Чем, скажем, тебя кормить? Волки, ясное дело, едят мясо, но какое ты предпочитаешь? Сырое тебе можно? Или лучше воздержаться? Может, витамины какие-нибудь? Темный лес… Ты хоть чуть-чуть понимаешь, о чем я говорю?
Она вновь издала тот же тоскливый звук и опять прижалась ко мне головой.
Тут обнаружилось, что за окном уже полноценное утро с явным намерением перейти в день. Теперь самое время подумать, что делать дальше.
Идея первая: позвонить бабушке Амалии и честно рассказать, в какой переплет мы угодили.
Не нравится мне такая идея. Это сейчас будет крик-шум, буря-натиск, явится доктор Шлиеркамп, о котором Брюн рассказывала с дрожью во всех частях тела, уколы-лекарства, мою бесценную у меня отберут и потом объяснят, что это было сделано для ее же блага. Нет уж, вот вам всем, и тебе, бабушка Амалия, лично; я сам буду решать, что благо, а что нет.
Да, но ведь мою красавицу надо кормить, а в доме ни крошки. Подъели мы запасы. План «Б»: запираю ее в квартире, а сам отправляюсь по магазинам.
Неважный план. Во-первых, стоило мне только подойти к дверям, как у моей любимой начиналась истерика, вой, волосы дыбом и все в этом роде. Во-вторых, легко сказать — запри квартиру. Парадную дверь — еще куда ни шло, найду ключи и закрою, а как быть с лифтом? Вроде бы как-то его можно заблокировать, но убейте меня, если помню как, процедура, по-моему, чертовски путаная и утомительная. Внизу, конечно, есть охрана, пара сонных тюленей, Дитрих и Томас, но они же мои поклонники — стоит явиться какой-нибудь компании знакомых охламонов (а таких в одном Альтштадте по крайней мере полторы дюжины) и объяснить, что они собираются устроить мне сюрприз (а это бывает в среднем три с половиной раза в неделю), как эти увальни их пропустят. Итог подобного посещения я увидел с предельной ясностью, приподняв Брюн верхнюю губу — сплошные бритвенно-острые зубы смыкаются без зазоров. Плюс еще парочка свежих оборотней заскачет по Дюссельдорфу.
Но дело даже не в этом. Дело в том, что если вся эта волшебная музыка сыграет обратно в мое отсутствие, и Брюн вновь станет сама собой, когда меня не будет рядом, я ее просто больше не увижу. Она благородно решит не губить мою молодость — или уж что там в смятении стрельнет ей в голову — и давай Бог ноги на край света, ищи-свищи. Нет уж, такое развитие событий нам ни к чему.
«Вестник Альтштадта»: «Как нам сообщают, Бруно Штейнглиц, стремясь перещеголять самого себя в экстравагантности, разъезжает по центру Дюссельдорфа в компании громадного волка».
Я присел рядом с подругой и потрепал густую шерсть.
— Уши у тебя замечательные. Их потом можешь оставить… просто прелесть. Собирайся, мы идем гулять. Да, Брюн, ты уж извини, но придется купить ошейник и поводок. Без намордника попробуем обойтись, но без этого никак. На такую зверюгу как ты, нужна лицензия, какие-то справки, а у меня вообще никаких документов нет. Выдать тебя за хомячка вряд ли удастся… Да и на хомячка теперь тоже что-то нужно… Германия, едрен корень, тонет в бумагах…
Я прихватил деньги, спортивную сумку, ее туфли, из спецснаряжения — темные очки и белую трость, а так же совок и экологически чистый бумажный пакет, и мы пошли. На полпути к машине остановились на газоне.
— Брюн, если что надо сделать, давай здесь, дальше места не будет.
Она жалобно заскулила.
— Да ладно тебе, дай посмотреть… Ты же знаешь, меня это заводит. Ты чертовски сексуальна в такие моменты… Ну… Ну… Вот замечательно, Брюн, ты дьявольски хороша.
Дальше, естественно, произошло неизбежное. На светофоре, между Таубен и Гартен Штрассе (понес меня черт окольными путями), ноздря в ноздрю — Руди со своим курятником — магдин беэмвевский представительский кабриолет, набитый разудалыми девицами, и за рулем — звезда дюссельдорфских вечеринок, король моды Рудольф Ветте собственной персоной. Тут же, ясное дело, шквал восторга и зависти: «Бруно, обчистил зоопарк?» «А в багажнике, наверное, крокодил?» «Бруно, где ты спрятал бегемота?» Я сделал каменное лицо, но Брюн была явно не настроена проявлять снисходительность. Волчьи губы растянулись, обнажая великолепные клыки, послышался негромкий, но басовитый рык, и со зловещей неторопливостью моя возлюбленная начала подниматься с места. Я поспешно обнял ее за могучую шею, бровями показал Руди, что он идиот и, благо включился зеленый свет, без промедления умчался прочь, еще успев услышать финальную реплику:
— Ну Бруно, ну всегда что-то придумает!
