Спасение для Гордона пришло, откуда его никто не ждал. В самый последний момент кулак Солнцевского перехватил Добрыня Никитич. Былинный богатырь находился на службе и с десятком ратников патрулировал город, когда услышал крики, доносившиеся из «Иноземной слободы». Подоспели они вовремя, опоздай они хоть на минуту, Берендей вполне мог бы лишиться своего дальнего родственника. Может, он не так уж и сильно расстроился бы при этом, но это уже неважно. Усилиями не менее пяти ратников Солнцевский был связан по рукам и ногам и со всем почтением усажен на крыльцо кабака с кляпом во рту. Последнее было обязательным, так как старший богатырь не стеснялся в выражениях, расписывая, что именно он сделает с Гордоном, когда ему развяжут руки.
— Чего это он? — поинтересовался Добрыня, заботливо нахлобучивая слетевшую во время потасовки шапку на стриженую голову Илюхи. — Выпил, что ли?
Изя только помахал головой, отрицая факт употребления спиртных напитков своим начальством.
— Что же тогда? — искренне удивился былинный богатырь.
— Любовь, ревность и, как следствие, неконтролируемый выброс отрицательных эмоций, — охотно пояснил Изя.
— Ревность к этому хлюпику? — удивился Добрыня, кивая на сжавшегося в комок Гордона.
— Ну да.
— Вот уж зря, кроме титула ничего путного в нем нет, — хмыкнул богатырь и погладил свою густую бороду. — А любовь тогда к кому?
— Ко мне, конечно, — тут же отозвался черт, кокетливо поправляя прядку волос, выбившуюся из-под шапки с лисьим хвостом. — Если ты заметил, я не только богатырь, но и женщина. Так что ж, меня и любить, что ли, нельзя?
— Можно, можно, — торопливо замахал руками Добрыня, — любитесь себе на здоровье.
— Мы тебя еще на свадьбу позовем, — выпалил Изя, и перевел взгляд на связанного Солнцевского: — Правда, Илюша?
Старший богатырь ответил звериным рыком и попытался разорвать сдерживающие его путы.
— Только ты пока не рассказывай никому о том, что тут видел, ладно? — обратился Изя к ошарашенному Добрыне. — Примета плохая — раньше времени о свадьбе объявлять.
— Хорошо, не буду, — охотно согласился тот и широко улыбнулся в бороду, — только и вы уж постарайтесь не выяснять ваши отношения на людях. А то неудобно даже старшего богатыря, заслуженного во всех отношениях человека, кушаками вязать, да еще трезвого.
Последнее было сказано таким тоном, словно являлось отягощающим вину обстоятельством.
— И потом, прибить он собирался не простого человека, а родственника Берендея. Я все понимаю — любовь, особые полномочия, но все же с князьями так нельзя.
— Кстати, о Гордоне, — спохватился Изя и подвинулся к Добрыне поближе, чтобы никто не услышал его слов, — ты надави на него авторитетом, чтобы он язык не распускал. Если будет кобениться, то припугни, что расскажешь о его аморальном поведении Каюбеку Талибскому.
— Это тестю вашего Изи, что ли?
— Во-первых, несостоявшемуся тестю, а во-вторых… Да, ему самому, — признался черт.
На том и порешили. Добрыня остался проводить воспитательную беседу с присмиревшим Гордоном, а четверо его ратников аккуратно подняли Солнцевского и в сопровождении Изи направились в «Чумные палаты». О том, куда завел его длинный язык, а также наброшенный морок Соловейки, черт старался не думать, справедливо полагая, что смерть нужно встречать с гордо поднятой головой и улыбкой на губах.
Любава была обижена на весь белый свет. Обижена на Изю, что тот в очередной раз влез в какую-то историю, на Илюху, который столь бесцеремонно наплевал на ее желания и оставил дома, на Мотю, стащившего у нее буквально из-под рук копченый окорок и моментально умявшего его в три пасти. Ко всему прочему, Феофан с самого утра по наказу черта принялся экспериментировать с разными сортами трав и продымил весь дом, совершенно игнорируя ее бурное недовольство. В общем, не задавшийся с самого утра день таковым и оставался до самого его конца.
Поначалу Соловейка пыталась бороться с нахлынувшими на нее эмоциями привычными методами — провела очередную генеральную уборку, заставив тем самым и без того стерильные «Чумные палаты» буквально сиять чистотой. Так как злость на своих коллег окончательно не исчезла, а занять себя было решительно нечем, пришлось браться за готовку. Вообще-то в качестве маленькой мести она не собиралась подходить к печи минимум неделю, полагая перевести коллег на сухой паек. Но подобным планам не суждено было сбыться, и в результате ее переживаний на столе красовалась гора пирожков с рыбой и требухой, а также дивного вида кулебяка о двенадцати слоях.
На этом трудовой порыв закончился, и Соловейка принялась продумывать грядущий разговор со своими коллегами. Молодой девичий ум охотно предложил несколько вариантов развития будущего скандала. Только вот одна беда, в качестве неизменного атрибута к каждому из них подразумевалось масштабное битье посуды. Однако тарелки было жалко, наготовленные кушанья тоже, а стало быть, от активных вариантов пришлось отказаться. В результате длительных раздумий выбор, в конце концов, был остановлен на холодной отчужденности, скупых, язвительных замечаниях и остротах, которые, по задумке Соловейки, должны время от времени срываться с ее языка. Такой сценарий показался ей вполне приемлемым, и, довольная собой, младший богатырь Любава принялась ожидать тех, в адрес которых вскорости собиралась отпускать заготовленные остроты.
Через час стало скучновато, через два скучно, а через три — скучно невыносимо. После прохождения этого этапа настало время легкой растерянности. Ну в самом деле, куда могли запропаститься Изя с Илюхой? В то, что ее коллеги попали в какой-то переплет, как-то не верилось. Основой этой самой неуверенности на этот раз стали не доводы, а всего лишь относительно спокойное сердце, мирно отсчитывающее положенный ритм. Соловейке казалось, что, если бы с ними что-то случилось по-настоящему плохое, она наверняка бы почувствовала это.
Конечно, существовала вероятность погружения двух индивидуумов мужского пола в состояние, обозначенное одним емким словом «загул». Однако данный вариант Соловейка с легкой совестью отмела как маловероятный. Какой может быть загул, если расследование не продвинулось ни на шаг?
Единственной версией, показавшейся достаточной, чтобы объяснить отсутствие старшего и среднего богатырей дома в столь поздний час, было это самое следствие. Наверняка Изя с Илюхой вычислили супостата и в данный момент преследуют его (или ее) в метель и пургу, не жалея сил и самой своей жизни. А может, тихо и скромно засели в засаде и мерзнут себе спокойненько в ожидании неизвестно чего (или кого)?
Мысль о том, что коллеги оставили ее в тепле и уюте, а сами взяли на себя самое интересное и опасное, заставила Соловейку резко подскочить с насиженного места у окна и нервно пройтись по комнате. Да как они посмели, она что, юнец несмышленый, что ли? Да она первая и единственная женщина-богатырь на Руси, причем неоднократно проявившая мужество и героизм, как при выполнении всевозможных заданий Берендея, так и без всяких задании, так сказать на «общественных началах».
Она тоже хотела мерзнуть, рисковать жизнью, преследовать, и все в том же духе! Вместо всего этого приходилось сидеть и ждать, когда придут мужчины и начнут мучить рассказами о своих подвигах. А ей останется только охать, махать руками и восхищаться могучим Илюхой и изворотливым Изей!
Несмотря на трескучий мороз за окном. Соловейка совсем было собралась броситься в ночь, дабы тоже насовершать всякого разного героического, как доселе мирно дремавший Мотя радостно завилял хвостом и со всех лап бросился встречать гостей. Так он реагировал только на появление обожаемого хозяина. Однако в следующее мгновение Гореныш вернулся назад с весьма озадаченным видом. На всех трех физиономиях застыло недоумение. Вместе с хозяином вошли четверо богатырей из сотни Добрыни Никитича. Хотя нет, не так: вошли только богатыри, а сам Солнцевский мирно покоился на их руках и в данный момент даже не предпринимал попыток вырваться. Только лишь выразительные голубые глаза говорили о том, что он не сам попросил коллег по цеху доставить его до дому подобным образом. Чуть погодя в горницу бочком протиснулся Изя в своем привычном мороке румяного мальчиша-плохиша.
Соловейка тут же задала первый пришедший на ум вопрос:
— Пьяный?
И получила на него совершенно обескураживший ответ одного из богатырей:
— Чего зря спрашивать, ты же сама прекрасно знаешь, что трезвый!
— Я?!
— Ты… — буркнул тот же богатырь и тут же кивнул остальным на выход. — Довела мужика, а потом еще спрашивает…
— Кого я довела? — опять жалобно поинтересовалась Любава, совершенно сбитая с толку.
— Ты права, не наше это дело, — со вздохом согласился богатырь и направился прочь из горницы за своими коллегами. Уже в дверях он развернулся и добавил негромко с наигранным равнодушием: — Ты того, не сомневайся. Мы все молчок, дело житейское. Только вот развязывать советую осторожно, Илюха у нас, конечно, отходчивый, но за такие дела может и прибить.
