Легли спать. Енот грызет веревки… Грызутся с трудом. Ну пусть пытается. Они вроде из лески, да и плела добротно. Это ему занятие как раз на всю ночь. Мне вот интересно, как он потом из защитного круга выберется, в который я его посадила. Невидимый, но действенный. Маг научил.
Кх-кх.
Пятерница
07:43
Визг заставил вскочить и подойти к дереву. Енот дует на обожженную лапку, сидя в центре круга. Ну-ну, объясняю, что пока к русалкам не доставит — не отпущу. Дерется, кусается… Еще и новый намордник плести. Хорошо, обрезки сети захватила.
12:43
Устала.
15:45
Достало. Всё достало. Комары эти… пьют в три раза больше, чем наши. Тоже небось манну запасают для свершения колдовства великого. Гады.
Енот как-то сник. Мне даже стало его жалко на секунду.
Вспоминаю, как он бросил меня погибать в болоте. Жалость испаряется мгновенно, еще туже затягиваю намордник. Енот явно «рад». А мне по барабану.
18:43
— Еще долго?
Взгляд черных глаз. Розовый язык облизал нос и снова скрылся в пасти.
— Я спросила — долго еще?
Отрицательно качнул головой. Показал вперед.
— Сколько? Два часа? Три? Четыре?
Идет дальше, скрипнув зубами, шагаю следом. Горшок пытается рассказать еще одну сказку. Не сейчас, у меня температура, меня бьет озноб, болит голова и жуткая слабость. Мне вот только сказок и не хватало. И ведь если рухну — эта зараза точно сбежит… Могла бы его в круг поместить, но жалко… ежели не очнусь — на редкость мучительная смерть будет у зверька. Хотя…
21:43
Озеро какое-то. Это мираж или глюки? В принципе — все равно. Попить бы.
Енот что-то требует. Показывает на озеро и на намордник.
— Отстань, — хриплю, падая на колени, пригоршнями зачерпывая холодную воду.
Ммм… вкусно. Аж зубы сводит. Так вкусно.
— Привет.
Поворачиваю голову и разглядываю красивое личико с любопытными глазками. Волосы рекой ниспадают на плечи, золотом покрывая бледную кожу.
— Русалка?
Удивление и улыбка, обнажающая острые, как у кикимор, зубки. Ну да, плотоядное ж.
— Я от некроманта Ланселота. Мне твоя слеза нужна, чтобы обменять ее на жёлудь. Дашь?
Улыбка померкла, глаза сощурились. Ну некроманта она знает — это уже хорошо.
— А сам он прийти уже не может. Гордость душшшит?
— Да, гордый некромант остался дома. Он три дня назад воскрес, теперь вот лежит весь такой загадочный. Помирает.
Удивление в ее глазах. Н-да… слышала я, что они красивы настолько, что даже ангелы спускаются вниз, дабы взглянуть в глаза их зеленые, но фэйри всё же краше.
Потом я уснула, прямо там, легла на траву и уснула, облегченно закрывая глаза.
23:32
Горшок растолкал. Сказал, что негоже дрыхнуть на холодной земле. И так вся красная. Мне указали на дом невдалеке, темный какой-то. Покорно встаю и бреду к нему. Надо так надо…
Какой маленький и ветхий. Рядом вроде речка, наверное, впадает в озеро. Из темноты вырисовывалось что-то огромное, круглое и скрипучее. Один край его был опущен в воду, а само оно крепилось к стене дома… Колесо, что ли? Мельница… вроде.
Не знаю, захожу в дом, махнув на все рукой.
Тут тихо, темно. Лавка, печка. Огонь горит. Я хрипло покликала, нет ли хозяина, но никто почему-то не откликнулся. Ну и ладно, лавка — это хорошо, печка тем более. На печке я и распласталась, постанывая от удовольствия и чувствуя, как тепло входит в тело, согревая озябшие внутренности.
Субботница
06:43
Опять этот звук. Словно кто-то бегает по полу, мелкий такой, но шустрый. Открываю один глаз и смотрю вниз. Никого. Но я ведь точно слышала.
— Горшок. Сёма!
— У? — недовольно посапывая рядом с моей ногою.
— Ты ничего не слышал?
— Нет.
— Гм… кто-то вроде бегал.
— Мыши, наверное, отстань. Тут так тепло.
Хмурюсь, пожимаю плечами и снова закрываю глаза. Рано еще.
08:34
Вдыхаю аромат свежеиспеченного хлеба. Снаружи доносится скрежет и плеск. Принюхиваюсь, улыбаясь и не желая просыпаться. Зачем? Лучше еще понюхать. Авось во сне еще и накормят… хлебушком.
За ногу цепко схватили и стащили вниз. От неожиданности крепко навернулась, едва не расшибив лоб.
— Эй!
И снова никого.
— И нечего тут спать! Солнце давно встало. Лежебока.
— Я? Да ты… А где ты? Блин, горшок, ты слышал?
С печки доносился мерный переливчатый храп. Предатель.
— Я тут. Ну куда уставилась? Глазенки-то свои бесстыжие опусти. И где ж энто видано, чтобы девка — и в штанах ходила. Видел бы тебя мой дед.
Опускаю голову и удивленно разглядываю мелкого старичка, ростом мне по локоть. Маленький, толстенький, в добротном кафтане, лысоват… глаза темно-синие и нос картошкой, забавный такой. Протягиваю руку, чтоб потрогать. Мне по этой руке вполне чувствительно дали, чуть палец не сломали. Уй.
— Ну чего уставилась? Пришла, не разделась, не представилась, мне не поклонилась, разрешения не спросила. И на печку сразу полезла! Тебя кто учил? Кто родители, спрашиваю?!
— Я сирота. — Испуганно отползаю от разозлившегося старичка. Еще набросится… кто их, этих местных, знает.
Мужичок напротив как-то притих, правда, все еще хмурил кустистые брови, поглаживая белую пушистую бородку.
— Сирота… гм. Ну я так и понял. Дикая больно, да и болеет. Тебе как, легче?
Киваю, неуверенно улыбаясь:
— Гораздо.
Он вздохнул и пошел к столу, возвышавшемуся над ним, как Эверест над холмом.
— Садись, что ли, пропащая ты наша. Ешь.
— Какая? — Поднимаюсь с пола и покорно иду к столу.
— Пропащая. Небось уже и не узнала тут ничего. Эх, и кто ж вас ворует, горемык.
Я слабо поняла, о чем он, но тут на столе появилась целая тарелка блинов, кружка чая и ведерко варенья… Я чуть слюной не захлебнулась, стараясь не суетиться и есть хоть немного поприличнее, чем получалось. Старичок уже сидел на краю стола, болтал ножками и строго за мной наблюдал.
— Ешь, ешь… вона какая худая. Одни копыта да хвост остались. Н-да.
09:12
Домовой — а это был именно он — оказался словоохотливым. Поведал мне о своем житье-бытье. Получалось, что с тех пор, как хозяева бросили мельницу, а было это аж лет пятьдесят назад, он тут жил один. Ждал их да за хозяйством приглядывал. В минуты тоски и отчаяния — дрессировал мух и пауков, строя рядами тараканов, играл в великого полководца. Потом всех выгонял, ибо не фиг. На мой вопрос: а откуда мука на блины? — ответил, что давно берег… сам питается росой да улитками, а муку берег. Ну вот и пригодилась. С подозрением оглядываю блин пятидесятилетней выдержки. Я точно выживу?
— Да ты не переживай. Я муку каждый месяц пересыпал и всякую гадость выбрасывал.
Это, конечно, утешает.
— Куда путь-то держишь, потеряшка?
— Я не потеряшка. Просто слегка заблудилась.
— Ага. То тут поживешь, то в другом мире, знаю я вас.
У меня аж блин с вилки соскользнул, упав на стол. А этот знай себе сидит да глазками сверкает.
— Э… мм… откуда ты про миры-то знаешь?
— Мне, почитай, уже триста годков. Я много чего знаю, да ты ешь, ешь. Не русалкам же отдавать.
Ем. Медленно и со вкусом. Первый голод давно прошел, но мне сейчас точно не до еды.
— А как вернуться обратно, знаешь? — с отчаянной такой надеждой.
— А зачем тебе назад? Ты ж только вернулась. Негоже постоянно где-то шастать, где родился, там и пригодился.
— Но я-то родилась там.
— Ну-ну, а я султан Алих-башмед, сто ящериц мне на обед.
— Да нет, ты не понимаешь.
— Я-то все понимаю. Поела?
— Э-э… да.
— Ну и иди! Ходют тут всякие. Едят за здорово живешь, ни спасибо, ни здравствуйте, ни до свиданьица.
— Спасибо. — Отпрыгиваю, так как мужичок резко начал убирать со стола, едва не выдирая тарелку. Чего это он?
— Пожалуйста! Давай-давай, иди, за чем шла. Все равно ведь не останешься. — Тут он остановился, уныло посмотрел на тарелку и тяжело вздохнул. Мне стало его искренне жалко. Полвека, считай, один… без друзей и родни. С русалками, судя по всему, общение тоже не задалось…
— А ты тут обязан жить?
— А где мне еще жить-то? — с вызовом, шваркая тряпкой по столу. — На улице? На сырой травке косточки студить? Ну уж нет. Печка — она завсегда печка.
— А в город?
— Ополоумела?! Какой город! Я пока туда дойду через топи, лесные буераки да степи… — Домовой застыл, посмотрел в окно и высморкался в платочек, который достал из кармана. Платочек, к слову, был чуть ли не больше его самого.
— Гм… да нет, я просто.
— Иди-иди. Не задерживай людей. У меня тут… уборка еще намечается. Всю ночь планировал. Так что давай. Поела, поспала — и в путь. Ну чего стоишь?
