И вот в четверг (а, судя по щетине, прошло не более суток с момента моего падения) матч состоялся, банкет, обещанный руководством Школы кураторам, прошел без меня, а я так и не знаю, ни каков счет, ни что со мной случилось, ни что я тут делаю. Похоже, эти вопросы я задаю уже в третий раз. И кажется, ранее у меня уже промелькнула мысль, что идея поместить меня в подобную идиотскую обстановку для скорейшего выздоровления после полученной на матче травмы (скорее всего, я потерял сознание, когда шмякнулся на поле) могла прийти только в неуемные головы моих практиканток. Подумав над этим, я усомнился в правильности сделанного вывода, так как никакой здравомыслящий доктор не поверит ребенку, что взрослый человек может нуждаться в таком способе реабилитации. Но, вспомнив искренние глаза девочек, заявляющих в унисон после своих проказ: «Это не мы!» — я решил, что гипотеза имеет право на существование. Никто из местных не знает моих привычек в обычном мире, и вполне вероятно, что девочки, прожившие в моем доме целую неделю, могли запросто убедить окружающих, что именно так и выглядит моя кооперативная двухкомнатная квартира в рядовой новостройке на тринадцатом этаже.
В дверь вежливо постучали. Кто это? Если девочкам разрешили бы меня проведать, то, скорее всего, они бы просто ввалились в комнату, сметая предметы ужасного мебельного гарнитура. Так что, вероятнее всего, это милиция, и неважно, что я так и не нашел в своем поведении никаких противоправных действий. Как говорится, незнание закона не освобождает от ответственности. Вдруг я во время своих познавательных прогулок сделал что-то не так? А футбол? Возможно, что отнимать мяч у атакующего Грегора, как гордости футбольной команды Школы, является просто недопустимым кощунством. И за это меня отвезут в какие-нибудь темные казематы с раритетными, но при этом действующими орудиями инквизиции на стенах, загорелыми от использования раскаленных щипцов палачами с обнаженными торсами и в красных колпаках, безумными, потирающими сухонькие ручки докторами-садистами в окружении всевозможных склянок с дымящимися жидкостями и прочими ужасами. После представления такой картины любой бы на моем месте как был одетый прыгнул в кровать под розовое атласное одеяло и натянул его по самую шею. Любой, но не я: я еще подстраховался, решив прикинуться спящим.
Когда в дверь снова постучали, на этот раз более уверенно, я для полноты картины стал тихо посапывать, изображая счастливый сон абсолютно безгрешного человека, но при этом внимательно наблюдая за происходящим через щелочку между век. Снаружи кто-то взялся за ручку, которая медленно опустилась вниз, я зажмурился и замер. Прошло несколько минут, а ничего так и не происходило, кроме того что под плотным одеялом мне становилось жарко. Когда уже порядочно вспотел — то ли от жары, то ли от неопределенности момента, — я не выдержал и, решив не даваться в руки местным неправедным чернокнижникам, одним махом вскочил на кровати и, приняв боевую, как мне казалось, стойку, открыл глаза.
— Здравствуйте, девочки.
Возникло длительное молчание. Очевидно, сестры как-то по-другому представляли нашу встречу. Организация их нежных девичьих организмов требовала объятий, радостных криков и еще обязательного кружения по комнате; я же, не успев разогнать картины представленных мною ужасов, продолжал стоять, даже забыв опустить руки. Первой пришла в себя Варвара и обратилась к сестре:
— Даш, да все в порядке, ты вспомни, он при первой нашей встрече вообще щучкой за диван нырнул, а сейчас только по кровати скачет. Значит, ему лучше стало, он к чему-то хорошему ввысь тянется.
— Точно, он раньше все время на пол валился. Помнишь, когда к нам Тимошка пришла, он…
Странно, прошло уже три месяца с нашей спасательной операции, а такое чувство, что мы вообще не расставались, и снова я вопреки своему желанию начал оправдываться, вместо того чтобы поставить их на место:
— А кто просил вас всех из телевизора появляться? У меня, между прочим, двери есть. И окна, — зачем-то добавил я и как-то так горестно опустил руки, будто всегда ждал такой встречи, хотя в мои окна могут шагнуть либо монтажники, либо вампиры, либо Дмитрий Нагиев со своей передачей.
Я стал спускаться с кровати, и тут девочки сделали наконец то, зачем пришли. Да-да. Они набросились на меня, повалили на кровать (видимо, учились у Грегора) и начали довольно чувствительно по мне скакать, раздирая мой слух истошными визгами. Под их прыжками я постарался сгруппироваться и стал ждать, когда они выдохнутся, чтобы я мог наконец их нормально поприветствовать. Увы, этим мечтам не суждено было сбыться, так как раздался ужасающий удар двери о стену и чей-то зловещий голос произнес:
— А ну быстро всем выйти из сумрака!
Скорее всего, голос произнес что-то другое, но не мог же стоящий в дверях милиционер из уазика, проходящий службу на магической территории Школы и только силой своего слова сдернувший с моего измочаленного тела близняшек, произнести что-то банальное типа «Стой, стрелять буду!» или там «Руки вверх!». К тому же страж закона представлял собой крепко сбитого, уверенного в себе мужчину моего роста, предпенсионного возраста, но бодрого и подтянутого. Он оглядел нас, постарался незаметно облегченно выдохнуть и убрать какой-то предмет в притороченный к его ремню чехол. По тому, как обеспокоенно девочки следили за его движениями, я догадался, что этот предмет не являлся ни цветиком-семицветиком, ни палочкой-выручалочкой. После того как угрожающее нам нечто заняло свое место и для надежности было защелкнуто на кнопку, милиционер снова посмотрел на нас. Затем, как и ранее на лужайке, почесал в затылке и спросил:
— Вы тут одни?
Девочки, опешившие от глубины этого вопроса, молчали. Затем Даша начала тихо бормотать:
— Мы тут не одни, а втроем с Александром Игнатьевичем, нашим куратором. А то, что без разрешения к нему пришли, так нам давно обещали, вот мы и решили проведать его после ужасной травмы. А предупреждать никого не стали, чтобы…
И все в таком же стиле. Услышав эту тираду, я даже немного воспрянул духом. Я ведь раньше думал, что сестрицы только меня не слушаются, а оказывается, это их обычное состояние. Но все-таки они хорошие, даже без разрешения меня навестить пришли, а то как же я после травмы… Стоп, какой травмы? Ужасной? Так, может, я при смерти? С другой стороны, не могут же девочки быть такими бессердечными, чтобы сигать по телу своего умирающего куратора. А может, у меня бред? Точно, ну ведь подозревал же, что не может быть комната такого отвратительного цвета!
Тем временем под непрекращающееся бормотание сестер майор (надо же, сколько мне чести!) оглядел комнату, скривился, что позволило мне усомниться в вынесенном самому себе диагнозе, удрученно на меня посмотрел, словно декоратором этой гадости был я, и, пододвинув к себе стульчик, спросил:
— Александр Игнатьевич, можно присесть? Дело в том, что у нас к вам серьезный разговор.
Едва он это произнес, как в комнате что-то изменилось. Сначала я решил, что это магический номер, нацеленный подчеркнуть всю важность момента, но потом понял, что просто девочки, понявшие, что пришли не по их души, как по команде перестали бубнить, закрыв рты, но компенсировали это действие раскрыванием ушей на всю возможную ширину. Они постарались незаметно сдвинуться в сторону так, чтобы не находиться на линии «куратор — милиционер», в надежде, что про них забудут и вследствие этого они будут в курсе событий.
Я прочистил горло, встал с кровати и галантно предложил присаживаться. Но как раз с этим произошла заминка, так как я теперь стоял. И поскольку в комнате Барби больше мебели не было, если бы он присел на стул, мне бы пришлось сесть на кровать, а в таких условиях разговор носил бы несколько фривольный характер. Поэтому он отставил стул, покосился на девочек, которые мгновенно напряглись, готовые отстаивать свое право присутствовать при разговоре представителя власти их Школы с их куратором. Я был уверен, что, если им откажут в таком пустяке, сестры потребуют, чтобы я за них вступился, так как я вообще нахожусь здесь исключительно благодаря их стараниям. Но, неблагодарный, я решение этого вопроса был намерен оставить за майором, как более компетентным, поэтому даже немного расслабился.
Милиционер еще раз взглянул на близняшек, вздохнул и спросил:
— Александр Игнатьевич, как вы себя чувствуете?
Вопрос уже сам по себе вызвал у меня беспокойство, так как почти всегда означает, что у того, к кому он обращен, либо уже что-то случилось со здоровьем, либо вот-вот случится. Вооруженный этой усвоенной за годы жизни мудростью, я не стал делать скоропалительных выводов, а внимательно прислушался к своим ощущениям. Мысленно ощупав себя с головы до ног, я не нашел никаких поводов для беспокойства, только давали о себе знать оттоптанные коленками девочек бока, да немного ныла спина ввиду чрезвычайной мягкости матраса кровати. Но на всякий случай я решил уточнить:
