— Хм… Вы бы, девицы красные, — невольно перенимая их стиль речи, я вклинился в поток неприкрытой лести, — не очень-то хвалили его. А то, вишь, нос к потолку задрал, того и гляди со скамьи на пол сверзится.
— И ничего я не задлал, — заявил Ваня, спрыгнув с табурета и забравшись мне на руки. — Ласскажи мне, Добля, пожалуйста, истолию про богатылей.
— А ты вон отца попроси, — в десятый раз перерывая содержимое полупустого кошеля, посоветовал Добрыня Никитич. — Он у нас средь богатырей самый-самый.
— Сильный? — спросил Ванюшка.
— Илюша посильнее будет, — прямолинейно ответил богатырь.
Я же надулся от важности. Приятно, что тебя самым смелым и умным считают.
— Гелоический? — продолжил допытываться истины ребенок.
— И здесь Илюша Муромец поперед будет.
— Хлаблый?
— Это у нас Лексей сын поповский, — немного уменьшив мою улыбку, признался Добрыня. — Отчаянный, просто жуть.
— А какой тогда?
— Разговорчивый.
Да уж… Болтун, выходит. Прямо-таки находка для шпиона.
— Так па только про Балмалея сказки лассказывает. И Айболита.
— Какого Айборита? — удивился Добрыня. — С таким мы вроде не сталкивались.
— Айболита, — поправил его я. — Это детская сказка. Мне она очень раньше нравилась.
— А… А я думал, ты про наше приключение рассказывал.
— Да нет…
— Какое плиключение? — уловив основную идею, тотчас поинтересовался Ванюшка. — Ласскажи, па!
— Поведайте, кормилиц наш, о деяниях своих великих, — дружно поддержали его няньки. Театрально прижимая к груди руки и восторженно хлопая ресницами. По комнате ветер загулял — ей-ей, не вру!
— Так не пойдет, — заупрямился я. — На голодный желудок я не рассказчик. А ну-ка, мамки-няньки, накрывайте стол. Трапезничать будем.
Они попробовали отвертеться от поставленной перед ними задачи, мотивируя это тем, что им-де за ребенком нужно присматривать. Пришлось проявить помещичье самодурство и настоять на своем. Хватило строгого взгляда исподлобья.
Пока шли приготовления к обеду, я ушел в свою комнату, служащую одновременно кабинетом и библиотекой, — одеваться. Ванюшка, получив на то мое родительское соизволение, отправился терзать мышь. Последнее время он увлекся какой-то «стрелялкой» с непроизносимым названием, вся суть которой заключается в умении лихо расстреливать наваливающихся со всех сторон демонического вида монстров, на фоне которых настоящие бесы и прочая адская нечисть покажутся компанией милых существ. Иногда я задумываюсь, а не в глубинах ли человеческого разума возникают те ужасные образы, которые затем используют верховные демоны для своих воплощений. У меня у самого парочка таких… была. В бытность Асмодеем, верховным демоном преисподней.
Поприветствовав пользователя нежным женским голосом, операционная система сообщила текущее время и замолкла. Ей на смену пришел проигрыватель, запустивший музыкальную подборку, скомпонованную по большей части согласно моему вкусу, как самого активного слушателя, в режиме случайного выбора. Первым выбор упал на вагнеровский «Полет валькирий» в современной началу двадцать первого века обработке одного весьма виртуозного гитариста. Пока валькирии набирали высоту и скорость, загрузилась игрушка, и в переработанную версию классической мелодии вплелись гулкие взрывы ракет и пронзительная дробь пулеметных очередей. Может, это педагогически и неправильно — позволять малышу играть в такие игры, но, по моему глубокому убеждению, сотни часов перед плывущим по экрану монитора прицелом принесут куда меньше вреда детской психике, чем случайная, но довольно типичная уличная сценка пьяного выяснения отношений. И даже не само насилие, хотя тоже мало приятного, а антураж в виде спешащих мимо людей, просто не желающих вмешиваться. Безразличие к чужой боли — вот что превращает людей в «зверей». Это одна из причин, почему я поселился здесь, а не в передовом третьем тысячелетии.
Вернувшись в горницу, я обнаружил, что Добля, так называет Добрыню Никитича Ванюшка, не только сокращая имя, но и привычно не выговаривая букву «р», ну и я иногда ради шутки, так вот, он отложил в сторону свой кошель и теперь тщательнейшим образом исследует содержимое своего пояса.
— Ты что-то потерял? — спросил я.
— Да письмо куда-то сунул, — признался он. — А теперь найти не могу.
— Что за письмо? Важное или…
— Тебе.
— Мне?! — удивился я. — От кого оно?
— Тебе конечно же. А от кого — то мне неведомо.
— Как так?
— Так вышло. По дороге, верст за пять от посада твоего, встретился мне странный такой незнакомец. Он-то его и передал для тебя.
— Что значит странный? Опиши внешность, — попросил я, насторожившись. Назвать здешнюю мою переписку особо активной трудно — десяток-полтора писем за год.
Добрыня Никитич отложил пояс и задумчиво наморщил лоб.
— Весь какой-то… говорю же, странный. Одет не поймешь во что — нелепица какая-то. Шуба — не шуба, тулуп — не тулуп. Самого не рассмотреть — с головы до ног укутался. Только все равно дрожал, словно лихоманкой страдает. Замерз, наверное, сердешный. И взялся откуда — непонятно. Коня не видно, да и Гнедок собрата почуял бы да ржанием с ним перекликнулся. Следов тоже не видно было, но их, верно, замело. Не знаю, сколько времени он простоял у дороги, но снегом его занесло изрядно. Я-то сперва решил, что замерз, убогий, а он, поди ж ты, открыл рот и говорить начал. Слова произносит, а сам глаз от земли не отрывает, словно вещицу оброненную высматривает.
— И что он сказал?
— Передай, говорит, хозяину местному, которого Лелем кличут, послание это. И добавил: в руки отдай. Взял я послание. Отчего ж не взять? Все равно по пути, да и зачем человеку отказывать в просьбе его малой?
— А дальше?
— Все. Предложил его сюда подвезти, чтобы, значится, самолично в руки твои послание передал, но только он наотрез отказался и прочь побрел.
— И где оно?
— Ищу…
Скрипнула дверь, просунувшееся бородатое лицо, расплывшись в улыбке, пожелало всем присутствующим здравствовать многие лета.
— И тебе здоровья крепкого, — ответил Добрыня.
— Здравствуй, Кузьма. — Узнав в визитере своего конюха, я поинтересовался причиной визита: — Чего тебе?
— Здесь вещичка одна отыскалась, девки бают, что Добрыня Никитич обронил вроде, когда, значится, с Борькой-оболтусом, ну, быком нашим буйным, на смертный бой выходил. Косточки молодецкие размять, за справедливость побороться.
— Послание, — сообразил Добрыня. — А я его ищу…
Конюх подал мне свернутый в свиток кусок выбеленной бересты, перевязанный черной шелковой ленточкой и запечатанный сургучной печатью с оттиском перстня. Овальной формы контур, в котором расположен нахмуренный человеческий череп с пристроенным под острым подбородком округлым галстуком-бабочкой, сильно смахивающим на символ бесконечности — лежащую на боку восьмерку.
— И что это? — поинтересовался Добрыня, дождавшись, пока я ознакомлюсь с посланием.
— Завещание.
— Чье?
— Кощея.
— Какого? — инстинктивно спросил богатырь. Хотя какой еще Кощей может быть?
— Бессмертного…
ГЛАВА 2
Полна горница людей…
Наследство будем делить по-братски.
Каин
— Батюшка, кормилец наш, извольте откушать, — окликнула меня нянька. — Уж стол накрыт.
— Позже, — отмахнулся я, внимательно перечитывая Кощеево завещание. Он тут такого наплел…
— Так щи уж разогреты, а с ними и котлеты.
— Позже-позже…
— И кашка молочком парным заправлена да медком липовым подслащена…
— Потом.
— Так самовар уж пыхтит вовсю — старается, кипятком едва не обе… э… брызжет, в общем.
— Я же сказал — позже.
— Так наливочка клюквенная греется… Может, в погреб вернуть?
— Уже идем, — в один голос решили мы с Добрыней, поднимаясь на ноги. — Ничего не нужно убирать.
— Ах, вы ж, батюшки-светы, изголодались-то как! — как одна всплеснули руками няньки, восторженно глядя на наши решительные лица и движения.
— За встречу! — предложил я, не пытаясь изобрести паровоз там, где еще по деревьям лазят.
— За встречу, — согласился богатырь, подняв кубок.
— А вы чего замерли, словно сфинксы египетские, — прикрикнул я на робко замерших нянек. — А ну-ка взяли по чарке.
Возражений не последовало. Равно как и промедления…
Выпив за встречу, я причмокнул, наслаждаясь густым букетом наливки, — к слову сказать, клюква основной компонент, на котором ее настаивают, но отнюдь не единственный, — и пододвинул к себе миску со щами.
— Хороша наливочка, — крякнул Добрыня, проявив богатырскую солидарность.
Няньки согласно закивали, но чувство долга победило искус, и они, отвесив низкий поклон, при исполнении которого у меня возникли сомнения: не перевесят ли их роскошные бюсты? — но обошлось, — и поспешили в комнату Ванюшки. Чтобы быть под рукой, ежели ребятенку чего понадобится. Через минуту оттуда донеслись возгласы: «Ох ты ж, страсти какие! Ужасти преисподней! Не приведи Господи!» — перекрывшие предсмертный вой поверженного боса и рокочущий голос Крупнова:
