Лицо Яги вернулось на место и обеспокоенно произнесло:
— Раз, два. Как слышно?
— Слышимость нормальная, — сообщил я ей.
— Молодцом держишься, голубь, — сказала Яга. — Новости у меня для тебя хорошие есть.
— Какие?
— Нашла я в чулане баночку заветную…
— Поллитру, что ли?
— Да где ж ее столько наберешь?! Но и того, что есть, хватит с лихвой.
— Для чего?
— Голову тебе приживить да воскресить.
— Как?
— Водицей живою.
— А вдруг она просроченная, выветрилась давно.
— Да не должна бы, — неуверенно возразила Яга. — Нужно попробовать.
— Лучше не нужно. Я расставаться с собственной головой и на миг не желаю.
— А что же делать? Казнь-то царевым указом назначена.
— Убегу.
— Не по-молодецки это как-то.
— Зато голова цела.
Баба Яга довольно усмехнулась, обнажив свой единственный зуб:
— Умен. Ну да я на всякий случай водицу с собой захвачу, вдруг пригодится.
Изображение пошло рябью.
— Вот же неугомонный слизняк, опять чего-то там прогрыз.
— До встречи, — крикнул я до того, как связь окончательно прервалась.
— Удачи-и-и…
Да, благосклонность сей ветреной девицы мне нужна как никогда.
А мне летать охота…
Песенка водяного
Если вы спросите, собирался ли я присутствовать на собственной казни, то ответ будет однозначный: «Нет!!!»
А пришлось…
Припершийся ни свет ни заря палач явился не один, а с тройкой крепких стрельцов, кои и должны были отконвоировать меня до самого помоста, где им надлежало передать меня из рук в руки непосредственному исполнителю приговора.
— Не убежал же! — упредил я негодующий возглас одноглазого, узревшего отсутствие веревок на моих руках.
— Отсюда не улетишь, — оскалился он, хитро щуря глаз.
Какое-то нехорошее предчувствие царапнуло сердце, но тут же испарилось, так и не сформировавшись в определенное беспокойство.
— Раздевайся!
— Ага, щас! Извращенцы.
Один из стрельцов дернулся было урезонить меня при помощи кулака, но второй успел перехватить занесенный кулак.
— Я бы на твоем месте этого не делал, — посоветовал он задиристому.
— Это почему? — насупился тот.
— А если ответит?
— Да я его голыми руками…
— Как Чудо-Юдо? — с иронической ухмылкой поинтересовался мой заступник.
Его оппонент мигом сник, а я расправил плечи — как-никак герой.
— На казнь нужно идти в казенном, — уперся палач, тыча мне в живот свернутой в рулон холщовой рубахой, внешний вид которой и запах навевали мысль о сотне немытых тел, встретивших свой последний миг непосредственно в ней.
— Не буду я этого надевать.
— Ну, нет так нет, — подозрительно легко уступил одноглазый палач. — Не очень-то твои вещи мне и нужны. Но руки нужно связать.
Сопротивляться бесполезно — меня элементарно задавят массой, — и я добровольно протягиваю руки. Их связывают. Первый раунд за мной. Окажи я сопротивление, руки заломили бы за спину и там скрутили. А так какая-никакая, а все возможность как-то ими действовать.
А вот об этом мы не договаривались!
Вокруг пояса завязали еще одну веревку, концы которой, метра по три длиной, накрутили на руку двое из стрельцов.
— Пошли! — скомандовал палач.
— Хи-хи, — ударил в спину мерзкий смех.
Я обернулся и успел рассмотреть отступающую в тень фигуру привидения, посетившего меня вчера вечером.
Хорошо же, стукач! Если выживу, приведу из своего мира попа-экзорциста, он тебе покажет.
Стрельцы тоже обернулись, но немного позже и ничего не успели рассмотреть, тем не менее беспокойство охватило их, и они поспешили покинуть неуютное подземелье.
Пройдя через открывшиеся со скрипом двери, мы оказались в царском саду, расположенном за глухой стенкой дворца. Второй раз за свою карьеру волхва я покидаю «гостеприимное» подземелье, куда меня неизменно доставляют в бессознательном состоянии. Что-то не нравится это мне… так и система может выработаться… От земли веет прохладой, и я зябко передергиваю плечами.
Ночи стали заметно холоднее — осень на дворе. А кажется, только вчера мы с Аленкой целовались вот под этим раскидистым вязом… обнимались, забравшись в густые заросли сирени… наполняя короткие минуты встреч безумной страстью и чарующей нежностью. Но как же давно было это вчера…
Затворив за нами вход в темницу, двое стражников остались на посту, а двое других присоединились к нашему кортежу.
— А чего так рано? — поинтересовался я у более расположенного ко мне стрельца. Того, который заступился за меня в подвале. — Казнь-то вроде днем будет?
— Дык заведено так. Чтобы народ насмотрелся, значицца, на злодея, простите, кудесник, это вас не касается, вы-то герой, защитник, токмо, конечно, царев преступник…
Несчастный совсем запутался, не в силах разобраться, кто же я на самом деле: герой или преступник.
Отвлекая его от моральных терзаний, а задал вопрос, ответ на который может подтвердить мои подозрения.
— А что, на казнь всегда с этими веревками ходят?
— Впервые.
— Палач придумал? — догадался я.
— Угу, — кивнул стрелец, смело шлепая по коровьим лепешкам. — Говорит, вроде бы вы улететь надумали, — шепотом сообщил он, доверительно склонившись к самому моему уху.
Все-таки правильно я истолковал злорадный хохот привидения — вот ведь сексот!
Калитка раскрылась с протяжным скрипом давно не смазанных петель. Я-то ей не пользовался, предпочитая проникать в сад через выломанную доску в заборе. Хватило одной пробы, после которой я месяц трясся, ожидая засады.
Тоска накатила с удвоенной силой, захотелось удариться в истерику с набиванием шишек о ближайшую стену и диким криком. До чего же мне страшно… просто ужас. Ощущаю себя втиснутым в куклу для битья в театре абсурда. Занесли же меня черти в это дикое время. Не хочу умирать! Даже зная, что у Яги есть волшебная вода, которая сможет вернуть меня к жизни. Все равно не хочу-у-у!!!
На площади, в центре которой воздвигли лобное место и временную царскую ложу, уже толпятся люди. Несколько местных мальчишек барахтаются в пыли, играя в казаков-разбойников. Парочка нищих облюбовала место а в теньке сцены в ожидании зрелищ и хлеба, ведь многие сердобольные люди, настроенные на философский лад видом смерти, махнувшей саваном перед их глазами, становятся щедрыми и не скупятся на подаяния. Еще на площади стоит небольшая толпа бедноты, слушающая кого-то невидимого за их спинами.
Перевожу взгляд на помост. Контраст черного и красного цветов только подчеркивает своей стильностью показушную сущность всего предстоящего действа.
Еще есть время, утешаю я себя, через час мои стражники ослабят бдительность, и я вырвусь. Главное — выждать удобный момент. Но почему так предательски холодеет в груди и немеют ноги-руки? А взор словно прикипел к простому деревянному чурбаку, иссеченному многочисленными ударами, с облетевшей частично корой. Топора пока нет — и на этом спасибо.
Сместив взгляд себе под ноги, чтобы видеть ступеньки, ведущие на помост, я заметил надпись на черной обивке. Присмотревшись внимательно, так опешил, что умудрился-таки поставить ногу мимо ступени. Корявыми буквами выведено: «Долой самодержавие! Пролетариев на трон! Все объединяйтесь! No pasaran!»
— Вот наш герой! — ударил визгливый возглас в спилу. — Мученик за права простых людей!
Медленно поворачиваюсь, уже зная, кому принадлежит этот голос. Так и есть — кот-баюн. Заметно похудевший, со свалявшейся шерстью, в дырявой черно-красной футболке с надписью: «ШАХТЕР», но точно он.
А Василий тем временем продолжает нагнетать обстановку.
— Для чего вообще тиран, непонятно по какому такому праву занявший трон, устроил эту казнь? А для того, чтобы запугать нас. Но мы не боимся! И не хотим жить по-старому. А он хочет править по старинке, но не может, потому что есть мы. И мы сила, если вместе. Так встанем же на защиту нашего достоинства и чести. Да, у них мечи, но наше дело правое и у нас есть это. — Кот поднял с земли булыжник и потряс им над головой. — Это оружие пролетариата.
Толпа заворчала, щедро одаривая стрельцов недобрыми взглядами. Те плотнее обступили меня кольцом и взяли бердыши наперевес.
Выступление привлекло внимание жителей всех окрестных хат, начали сходиться люди: послушать да поглазеть. Не каждый день, поди, балаган концерты устраивает.
Не иначе как поэт-самоучка затеял учинить революцию. Я-то думал, что он стихи пишет, а он спасает меня в меру своего таланта. Но где он так политически подковался?
— Товаищи! — заметно картавя, возопил баюн. — Скажем решительное «Нет!» мировому империализму в лице отдельно взятого представителя правящей кучки.
Многие вновь прибывшие оказались политически несознательными или просто тупыми. Они принялись хлопать в ладоши и скандировать, притопывая в лад:
