Верховный правитель земли Киевской с грустью посмотрел на толпящихся людей, трижды широко перекрестился и поклонился в пояс. Все ответили таким же глубоким поклоном своему князю. Официальная часть была закончена, можно было переходить к главному.
— Дорогие россияне! — с какой-то до боли знакомой интонацией, со слезой в голосе начал свою речь Берендеи. — Я принял решение… я ухожу…
Услыхав обращение «дорогие россияне», Илюха аж задохнулся — какие такие россияне? Откуда им взяться на просторах древнерусского княжества? И вообще, знакомая, однажды уже слышанная им когда-то фраза резанула ухо Солнцевскому, и он стремительно обернулся к Изе.
— Твоя работа? — еле слышно поинтересовался старший богатырь.
— А что, разве плохо? — деланно удивился черт. — По-моему, в свое время у вашего Бориса Николаевича отличная новогодняя прощальная речь получилась. Так зачем изобретать велосипед, коли уже имеется опробованный на людях опыт трогательного и волнительного расставания с властью?
— Так что же ты не привлек опыт вашей незалежной и самостийной? — не сдавался Солнцевский.
— Просто он отсутствует как таковой, — развел руками черт, — я же не виноват, что никто из наших гетманов, секретарей да президентов из власти добровольно не уходил.
Солнцевский хотел было продолжить бесконечный и бестолковый спор с Изей, но напоролся на гневный взгляд Соловейки и был вынужден замолчать. Момент для национальных разборок и вправду был выбран не самый подходящий.
— …я больше не в силах нести на своих плечах бремя власти… — продолжал вещать Берендей, а Солнцевский уже нашел себе занятие поинтересней, чем ремейк исторической речи. Он принялся рассматривать тех, кого общими усилиями удалось объединить в списке подозреваемых по этому делу. Освобожденная из-под домашнего ареста, вся шестерка красовалась в первом ряду слушателей.
Дальние родственники Берендея особым разнообразием в проявлении своих эмоций не порадовали. На лицах Февронии Халявщицы, ее сыночка Студнеслава, Гордона и Старко застыло удивленно-радостное выражение. Каждый из этой четверки лихорадочно прикидывал в уме, как бы половчей использовать так неожиданно свалившееся на них счастье: трон великого древнерусского княжества — Киевской Руси — с этой исторической минуты был свободен. А вот чувства, которые захлестнули Сусанну, показались Илюхе более любопытными. Несмотря на все старания скрыть эмоции, на ее лице вполне отчетливо читалась ярость…
— Все равно не может быть, — буркнул себе под нос Солнцевский и перевел взгляд на последнего подозреваемого. В отличие от всех остальных, Вилорий смотрел не на выступающего Берендея, а на его дочку. И что же можно было прочитать в этом взгляде? Илюха, который считал себя неплохим физиономистом, по привычке почесал в затылке и с большим трудом вычленил из него (не из затылка, конечно, а из взгляда Галицкого князя) испуг и решимость. Было еще что-то мимолетное, но что именно, он так и не смог понять.
— …посему я слагаю с себя полномочия верховного правителя Киева и принимаю постриг, — наконец подошел к самой сути Берендей.
Людская толпа недоуменно загудела, однако, как только князь продолжил, возбужденные возгласы тут же стихли.
— Власть, данную мне Богом, а отдаю… — тут Берендей сделал значительную паузу, которую, несомненно, оценили бы заядлые театралы, — …в достойные руки!
С этими словами князь достал из-за пазухи свернутый в трубку пергамент, перевязанный тоненьким шелковым шнурком. Хмурый Севастьян тут же подал ему резной ларец, и вскорости свиток оказался на его дне. Крышка закрылась, а сам ларец был торжественно поставлен Берендеем на свой трон.
— Я долго думал, кого же сделать своим преемником, — продолжил князь в полной тишине, — и остановил свой выбор на в высшей степени достойной кандидатуре. Он, в смысле преемник, достаточно молод, сможет править долго и славно на благо народа, но, несмотря на молодость, достаточно опытен, чтобы правление это сделать мудрым и ответственным…
В этот момент Солнцевский оценил по достоинству театральные способности Берендея. Старший богатырь мысленно хлопал в ладоши и кричал: «Верю, верю!» Кстати, если бы в этот момент кто-нибудь из зрительного зала хлопнулся в обморок, Илюха ни капли бы не удивился.
— …имя того, кому я передам всю свою власть…
Источником самого громкого звука, который можно было расслышать в ту минуту в повисшей гробовой тишине в тронном зале, оказался маленький паучок, старательно упаковывающий попавшуюся в его паутину муху. Люди, по сравнению с ним, оказались значительно более тихими созданиями.
— …вы узнаете завтра ровно в полдень. Его имя огласит воевода Севастьян, и завтра же вы все присягнете ему на верность, — подвел итог Берендей. — Я же покину Киев и приму постриг в одном из монастырей. Никто и ничто не должно помешать восхождению на трон моего преемника. Такова моя воля!
Тут началось что-то невообразимое: накопившееся напряжение прошлых дней наконец вырвалось наружу. Не обращая внимания на бурлящую толпу, Берендей сложил подле ларца все атрибуты государевой власти — скипетр, державу, меховую шапку, обшитую золотой парчой и обильно украшенную драгоценными камнями, а также большую княжескую печать. Тут князь еще раз перекрестился, поклонился толпе и скрылся в маленькой комнате за троном.
Конечно, при таком шуме невозможно было не только заснуть, но даже сладко подремать. Мотя с сожалением отметил, что пора подниматься, тем более что в третьем ряду мелькнула знакомая до боли физиономия Микишки. Дьячок явно был не в себе, он то бросался к выходу, то, будто передумав, так же старательно пробивался назад, к трону. К сожалению Змееныша, он в конце концов выбрал первый вариант и вскорости скрылся из виду. В качестве компенсации за ускользнувшее развлечение Мотя помог Севастьяну и тройке былинных богатырей освободить помещение. Благодаря их слаженным действиям эта процедура не заняла много времени.
Единственными, кто воспротивился так скоро покинуть помещение, оказались Сусанна и ее муж. Молодая княгиня непременно хотела пообщаться с отцом, но тот был непреклонен и категорически отказался от разговора. В конце концов, Сусанна сдалась и, сопровождаемая Вилорием, покинула тронный зал в жутком paздражении.
То, что происходило потом, Изя назвал странным словосочетанием «грамотно организованная масштабная пиар-акция». И если первые три слова были для Моти знакомы, то кто такая «пиар-акция» и с чем ее едят, молодой Змей не знал. На деле это выглядело примерно так: Берендей, замотанный в какую-то дерюгу, торжественно покидал Киев, сопровождаемый населением славного города. Это самое население стенало и плакало, уговаривало его остаться и всячески демонстрировало к своему бывшему князю народную любовь. Берендей отвечал ему полной взаимностью в смысле любви, но оставаться категорически отказался. Несмотря на слезы и причитания уже бывших подданных, он был непреклонен, и людям ничего не оставалось, как смириться с таким решением.
А вот на сцену прощания за городской стеной Мотя вообще смотреть не смог, уж больно жалостливая она получилась.
Даже нам, обычным людям, имеющим на плечах всего одну голову, ох как непросто найти одно, единственно правильное, решение в грудной житейской ситуации. Мы до хрипоты спорим со своим внутренним голосом, убеждаем свою совесть пойти на компромисс (ну всего только разок!), просим собственные гормоны воздержаться при голосовании и не подстегивать наши эмоции, дабы принимаемое решение было взвешенным, чтобы потом никого не винить в собственных ошибках. Была такая ситуация наверняка у каждого в жизни. Сложно вам было? То-то! И это всего при ОДНОЙ голове на плечах…
А теперь представьте, как трудно приходилось Моте, у которого ТРИ головы! И каждая со своим мнением! Нет, конечно, Мотя держал «головы в холоде» — (ну, там дальше что-то про горячее сердце) и под постоянным контролем, но все же споры между ними случались (а как же — ведь свобода слова, демократия!).
Сегодня же Мотя, выполняя задание государственной важности, сосредоточился исключительно на нем, чуть ослабив контроль над собственными головами. Вот тут-то и началось!
На этот раз головы правая и центральная были настолько недовольны своей левой соседкой, что выразили свое возмущение весьма активно, причем не стесняясь в выражениях. Левая голова вяло отбрехивалась, приводя в свое оправдание довольно слабые (с точки зрения остальных голов) аргументы.
Если бы Берендей (коего и транспортировал Мотя в рамках госзадания) понимал язык Горынычей, то смог бы во время стратегического ночного перелета услышать такой вот разговор:
— Как ты могла заснуть на посту?! — возмущалась средняя голова.
— Да тебя за это покусать надо! — вторила ей правая.
