— Скучно с такими, — сказал Тихон. — Да и нет у меня сейчас настроения кого-нибудь воскрешать.
— Как хотите, ваше высочество, но мэтр Кренотен…
— А кто у нас тут главный, миленький? — последнее слово в устах доброго Тихона прозвучало весьма зловеще.
— Вы, мой принц, но…
— Никаких «но», — сказал Тихон. — Я есть хочу, и нечего мне покойниками аппетит отбивать…
Тут к Мор-Милату подбежал слуга во всем черном и начал что-то объяснять на пальцах.
— Ваша матушка требует вас к себе, — сказал камердинер. — Там и отобедать изволите.
— Матушка… — вздохнул Тихон. — Надо идти.
в которой узники Вместилии пытаются развлечь друг друга рассказами о своей жизни
— Надо идти, — вздохнул граф Пихто. — Не дожидаться же, пока поволокут силой. По-человечески прошу, боцман, присмотри за мальчишками. Если выйдем из этой передряги — не пожалеешь.
— Присмотрю, ваша светлость, — сказал Бен Баррахлоу. — И без всякой корысти, только из уважения.
Стражники увели графа Пихто, но окошко в двери закрывать не стали, отчего в камере слегка посветлело.
Арестованные студенты пока помалкивали — должно быть, с великого перепугу. Их вообще-то в Плезире никто не осмеливался тронуть — в Академии была своя полиция, правда, весьма снисходительная, так как ей кое-чего перепадало после студенческих набегов на городские лавки и рынки. А тут тебе сразу страшная Вместилия…
— Очнулись, что ли? — заботливо спросил боцман.
Видимо, громкий скрип запираемой двери разбудил его подопечных.
Тот, что с татуировкой на щеках, обвел камеру цепким взглядом, а другой, бледный, глядел безучастно в одну точку.
— Где мы? — спросил татуированный Терентий.
— В тюрьме, мой бедный маленький друг, — сказал Бен Баррахлоу. — В тюрьме, как и полагается всякому приличному человеку в этой беззаконной Бонжурии.
— Да я… Да батюшка… — проскрипел зубами Терентий. — Да он же их всех…
— Батюшку — или кто он вам — уже на допрос увели, — мрачно сказал боцман.
— Это не батюшка. Это граф Пихто. Он нам никто, просто знакомый, — сказал Терентий.
— Знакомый, знакомый, — проворчал боцман. — Сразу от него и отказываешься… Ненадежный ты, гляжу, парень. Если чего, не возьму тебя и поваренком, не то что юнгою…
— Да я не отказываюсь, — махнул рукой Терентий. — За что нас сюда-то?
— За покушение на августейшую особу.
— Не ждал я такого от Тихона, — сказал Терентий. — Эй, Тишка, ты тогда в театре спятил, что ли?
Обличенный Тихон побледнел еще сильнее, но промолчал.
— Ты что, родной язык забыл? Так я напомню, — угрожающе сказал Терентий и полез к брату, сгреб его за грудки, приблизил к себе и… — Это не Тихон, — вдруг сказал он. — У Тихона глаза не такие. То есть цветом, конечно, такие, но добрые, а у этого — как хрусталь колючий…
— Кто же это тогда, по-твоему? — озадачился Бен Баррахлоу.
— Да вроде как призрак Тихона… — прошептал Терентий.
— Вероятно, его околдовали, — сказал боцман. — Вот, помнится, на островах Зеленого Змия именно таких колдуны поднимают из могилы и заставляют все делать по своей воле…
— Да не был он ни в какой могиле, — досадливо сказал Терентий. — Его и котенка убить не заставишь, даже под страхом смерти…
Тем временем Тихон-бледный начал производить руками какие-то пассы и шептать непонятные слова.
— Вот видишь: он и сам колдун, братец твой, — сказал боцман. — А ты мне тут травишь… Вот он сейчас обратит нас в мелких пташечек, и полетим на волю…
Но колдовство у Тихона-бледного, видно, не получалось. Он весь затрясся и злобно посмотрел на Терентия.
— Ты мне мешаешь, — прошипел он по-бонжурски. — Тебя не должно быть. Ты отнимаешь силу. Ты лишний. Убей его! — приказал он боцману.
— Сейчас, — сказал Бен Баррахлоу. — Сейчас, только гюйс обрасоплю. Еще я детей не убивал по приказу других детей. Интересные вы братцы, как я погляжу, юные сквайры!
— Я же говорю — это не Тихон, — сказал Терентий. — Тихона подменили. Я сейчас из него правду-то повыколочу. Я на пыточном дворе много чего насмотрелся…
Бледный брат смотрел на него совершенно безумным взглядом.
— Тебя не бывает, — сказал он. — Тебя не может быть.
— Ну, Тишка, — сказал Терентий, — пусть я и сам пострадаю, но тебя сейчас ка-ак…
Старый боцман мгновенно пересел, чтобы разделить двух братьев.
— Отставить, — сказал он. — Его светлость велел мне присматривать за вами, и уж я присмотрю. Правда, здесь нет добрых морских кошек или хотя бы линьков, но мне случалось гонять гардемаринов по палубе даже моей старой деревяшкой.
— Господа, господа, — раздался веселый молодой голос. — Да парень просто свихнулся. У него еще нет привычки к тюрьме. Там чего только не насмотришься, не наслушаешься…
— Кто это у нас такой опытный? — поинтересовался боцман.
— Брат Брателло из славного неталийского города Сан-Середино, — из темноты показалось румяное чернокудрое личико, украшенное небольшими усами. — Неужели не слышали обо мне и моем Братстве Братанов?
— Не доводилось, — сказал боцман.
— Тогда, может быть, попадалась книжка «Браточки славного нашего мессера Брателло»? — не унимался неталиец.
— Молодой человек, — сказал Бен Баррахлоу. — Если вы можете представить себе старого боцмана с книжечкой в руках при переходе вокруг Мокрого Мыса в сезон дождей — у вас поистине воображение сарацинского поэта. Потому что даже великий Твистлэнс до такого еще не додумался. Грамота дается людям для того, чтобы заполнять вахтенный журнал да читать морские лоции, а не дурацкие книжечки.
— А я-то думал… — обиженно сказал брат Брателло.
— Значит, ваша слава еще впереди, — сказал боцман. — Вот сходите пару раз на Черный Берег или к Габо-Маркесу, вернетесь живой и с добычей — тогда и слава придет. Без всяких книжечек. В любой таверне любая собака…
— Не вся добыча, что в море, синьор марино, — весело возразил неталиец. — Иначе мы все ходили бы с плавниками и жабрами. На суше тоже есть немало приятных и дорогих вещей.
— Расскажите-ка подробнее, юный сквайр. В тюрьме рассказы отвлекают от дурных мыслей. Да и эти сумасшедшие близнецы угомонятся на какое-то время — если рассказ хорош, я разумею.
— Ну, насколько он хорош, судить вам. Зато правдив, и тут уж, к сожалению, судить тем, кто в мантиях.
Жил в славном городе Сан-Середино храбрый и пригожий юноша (я не хвалюсь, так в книжке написано) по имени Брателло. Происходил он от богатых родителей и проводил дни свои с такими же молодыми бездельниками в залах для гимнастики и звездодромах, обретая силу и ловкость в обращении не только с гимнастическими снарядами.
Однажды во время игры в звездобол с такими же юношами из соседнего городка Сан-Половино в голову ему угодил сине-зеленый Уран с подачи из потока Леонид.
Когда юноша очнулся, он осознал вдруг, что все на свете есть братья или, в худшем случае, сестры. И, стало быть, всем следует со всеми делиться.
«Браточки! — воскликнул он, приподнявшись с больничной кровати. — Для чего расточаем мы силы в бессмысленных играх и упражнениях вместо того, чтобы распространять по всему миру идеи братства и дележа? Объединимся же во имя справедливости и учредим великое Братство Братанов!» И все его товарищи — и брат Отарио, и брат Глобус, и брат Сильвестро — закричали: «Слава брату нашему Брателло за его золотые слова! Давно пора!» А брат Джузеппе даже запел от восторга про то, что ни одно мгновение не должно проходить зря.
«Братаны! — продолжал меж тем юный Брателло. — Тут вот братья наши купцы жалуются, что обижают их братья наши разбойники. Надо защитить братьев наших купцов. За умеренную плату. Таким же образом надо защитить братьев наших лавочников, братьев наших сапожников, портных, цирюльников, ювелиров, банкиров, кузнецов, рудокопов, гробовщиков (они нам уже скоро пригодятся), скорняков, мебельщиков, каретников, а также и сестер наших — девиц нестрогого поведения. Тем временем братья наши сборщики налогов, братья прокуроры и братья судьи да отдохнут малость от своего тяжелейшего труда…» И снова все закричали: «Да! Да! Делиться надо! Даешь банду!» А брат Джузеппе даже запел от восторга про сестру нашу Мурку.
«Нет, братья, — возразил мессер Брателло („мессер“ по-немчурийски значит ножик). — Не будет у нас никаких банд, поскольку слово это не по сердцу придется братьям нашим обывателям, а будут у нас фонды. Смысл тот же, а звучит приятней. Мы станем подогревать своим душевным теплом братьев наших арестантов по тюрьмам. Мы возьмем под свое покровительство сестер и братьев наших — вдов и сирот…» «Откуда же взяться стольким вдовам и сиротам без войны?» — спроста спросил брат Отарио.
«Будут!» — пообещал мессер Брателло и слово свое сдержал с лихвой.
И к следующей неделе все на свете стали братья и сестры. Даже те, кто и вовсе не относился к роду человеческому — брат Кабан, брат Слон, брат Хорек, брат Муфлон, брат Двапроцента, брат Гусь, брат Лебедь, брат Береза… Одного только Петуха никто не назвал братом по вполне понятным причинам, да еще тамбовский Волк заявил, что он может быть не братом, а лишь товарищем — и то не всякому.
