— А почему в нем не было овечек? — немедленно последовал вопрос, сам собой напрашивавшийся после подобного ответа.
Тетушка позволила себе легкую улыбку, которую вполне можно было посчитать ухмылкой.
— Овечек в парке не было потому, — продолжал джентльмен, — что матушке принца однажды приснился сон, будто ее сына либо затопчут овечки, либо насмерть прибьют свалившиеся на голову часы. Именно поэтому принц никогда не держал в своем парке овечек, а во дворце у него совсем не было часов.
Тетушка с трудом подавила судорожный вздох восхищения.
— Так все же овечки затоптали принца или ему на голову свалились часы? — спросил Сирил.
— Принц до сих пор жив и здоров, а потому трудно сказать наверняка, сбылся ли тот сон его матушки или нет, — беспечно проговорил джентльмен. — Как бы то ни было, в парке не бегала ни одна овечка, зато во дворце было полным-полно маленьких поросят.
— А какого они были цвета?
— Черные с белыми мордочками, белые с черными пятнами, сплошь черные, серые с белыми полосками и еще несколько совсем белых.
Рассказчик сделал небольшую паузу, чтобы детское воображение успело вобрать в себя всю картину скопившихся в парке сокровищ, после чего продолжал:
— Берта очень сожалела по поводу того, что в парке не было цветов. Со слезами на глазах она пообещала тетушке, что не станет рвать цветы в парке столь любезного принца, и в самом деле намеревалась сдержать свое слово, так что можете представить себе, в какое глупое положение она попала, когда обнаружила, что там вообще не росло ни одного-единственного цветочка.
— А почему там не было цветов?
— Потому что поросята все их сожрали, — сразу же ответил джентльмен. — Садовники предупредили принца, что нельзя в одном парке выращивать цветы и держать поросят, и он решил, что лучше уж пусть бегают поросята, но совсем не будет цветов.
Послышалось одобрительное бормотание — детям явно пришлось по вкусу столь мудрое решение принца, поскольку они знали, что многие люди обязательно бы решили иначе.
— Помимо этого в парке было много других прекрасных вещей. Например, там были пруды, в которых плавали золотистые, голубые и зеленые рыбки; росли деревья, на ветвях которых сидели говорящие попугаи, готовые при каждом удобном случае произнести какую-нибудь умную фразу, и повсюду летали птицы, которые день-деньской щебетали и насвистывали самые известные мелодии.
Берта гуляла по этому парку, заглядывала в каждый его уголок, наслаждалась от души, а про себя думала: "Если бы я не вела себя столь неповторимо хорошо, мне никогда бы не разрешили войти в такой чудесный парк, и тогда я бы не смогла радоваться тем диковинкам, что вижу здесь на каждом шагу". Она ходила так, ходила, и три медали легонько позвякивали у нее на груди, словно постоянно напоминая девочке о том, какая же она все-таки была хорошая.
И вот однажды в тот парк забежал громадный волк, который принялся рыскать по зарослям в поисках поросенка, которого ему очень хотелось съесть на ужин.
— А какого он был цвета? — спросили дети, продемонстрировав очередной всплеск живого интереса.
— Землистого такого, грязного цвета, с черным языком и бледно-серыми глазами, которые полыхали невыразимо жестоким огнем. Первым делом он увидел гуляющую по парку Берту — ее безукоризненно-белый фартучек весь прямо-таки светился от своей чистоты, и его можно было заметить с очень большого расстояния. Берта тоже увидела волка, заметила, что он осторожно крадется к ней, и сразу же пожалела, что ей вообще разрешили приходить в этот парк. Девочка тут же бросилась бежать, но волк припустился следом за ней, делая чудовищные прыжки. Наконец она добежала до зарослей мирта и спряталась в гуще самого большого куста.
Волк принялся бродить вдоль кустов, обнюхивать их; его черный язык при этом свесился из открытой пасти, а бледно-серые глаза пылали от безудержной ярости. Берта сидела в кустах, съежившись от охватившего ее ужаса, и думала: "Если бы я не была такой неповторимо хорошей девочкой, то сидела бы сейчас где-нибудь в городе и была бы в полной безопасности". И все же аромат мирта был настолько сильным, что волк не смог по запаху определить, где скрывается девочка, а куст оказался таким большим, что зверь мог еще очень долго бродить наугад, но так и не заметить девочку.
В общем, походил он так, походил и решил, что лучше пойти и загрызть какого-нибудь поросенка. Берта же сидела в кустах и дрожала всем телом, чувствуя, как волк бродит совсем рядом и постоянно принюхивается. При этом она так сильно дрожала, что висевшие у нее на груди медали стали позвякивать друг о друга — медаль за послушание ударялась о медаль за пунктуальность, а та звякала о медаль за хорошее поведение. Волк уже собирался было уходить, когда внезапно услышал это треньканье. Разумеется, он тут же остановился и стал прислушиваться — что же это такое было? Определенно, клинькало где-то поблизости от него, скорее всего, из этого самого куста. И тогда он устремился в самую гущу зарослей — его бледно-серые глаза сверкали от неумолимой жестокости и триумфа. Он быстренько схватил Берту и тут же на месте сожрал ее, так что от нее даже маленького кусочка не осталось — не тронул он только что ее туфельки, обрывки платья и эти самые три медали.
— А поросят он стал потом ловить?
— Нет, они все разбежались и попрятались кто где.
— Плохое было начало у этой истории, — заметила младшая из двух маленьких девочек, — но конец просто чудесный.
— Никогда еще в жизни не слышала такой прекрасной истории, — с полной уверенностью в голосе промолвила старшая из двух маленьких девочек.
— Единственная стоящая история, которую мне когда-либо доводилось слышать, — сказал Сирил.
Тетушка же высказала несколько иное мнение.
— Самая что ни на есть неподходящая история для маленьких детей! Подобным образом вы сводите на нет результаты многолетнего воспитания и тщательного обучения.
— Как бы то ни было, — проговорил джентльмен, собирая свои вещи и готовясь к выходу, — благодаря ей мне удалось заставить их хотя бы десять минут посидеть молча, тогда как вы не добились даже этого.
"Несчастная женщина! — подумал он, шагая по платформе станции Темплкомб. — Теперь на протяжении ближайших шести месяцев ребятишки проходу ей не дадут — все будут требовать, чтобы она рассказала им неподходящую историю".
Нащупав ладонью левой руки на коленной чашечке небольшую коричневатую корочку, оставшуюся от старого пореза, мальчик нагнулся, чтобы присмотреться к ней повнимательнее. Корочка эта неизменно привлекала к себе его внимание, буквально зачаровывала его. Одним лишь фактом своего существования она словно бросала ему некий особый вызов, которому он никогда не мог противостоять.
"Так, — подумал он, — сейчас я отковырну ее, даже если она и не вполне подсохла, даже если серединка все еще держится, словно приклеенная, даже если будет черт-те знает как больно".
Кончиком пальца он принялся осторожно ощупывать края корочки, затем поддел ногтем, а как только стал приподнимать — совсем чуть-чуть и очень осторожно, — она внезапно отвалилась. Вся эта коричневатая лепешечка чудесным образом отслоилась, оставив после себя забавный маленький кружок гладкой красной кожи.
Чудесно! В самом деле, просто чудесно. Он чуть потер кружок — и совсем не больно. Затем он положил корочку себе на бедро и щелкнул ее пальцем — та отлетела в сторону и опустилась у края ковра, громадного красно-черно-желтого ковра, застилавшего все пространство холла от лестницы, на которой он сидел, до маячившей в отдалении входной двери.
Огромный ковер. Больше теннисного корта. Намного больше. Он пристально всматривался в него, испытывая при этом отчасти странное сдержанное удовольствие. Раньше он почему-то совершенно не замечал этот ковер, но сейчас, совсем неожиданно, краски его словно приобрели совершенно новую, загадочную яркость и, казалось, каким-то немыслимым, фантастическим образом набросились на него.
"А все очень просто, — сказал он про себя, — я знаю, что это такое. Красные части ковра — это раскаленные докрасна угли. И мне надо сделать вот что: мне надо пройти по нему до самой двери, ни разу не прикоснувшись к ним. Если хоть раз дотронусь хотя бы до одного, то сильно обожгусь. Даже больше того, весь обуглюсь. Черные же части ковра, это… да, черные — это змеи, ядовитые змеи, в основном гадюки, но также кобры, толстые, как стволы деревьев в самой своей середине, и если я дотронусь хотя бы до одной из них, она меня укусит, и я умру еще до начала ужина. Но если я доберусь дотуда, не обжегшись и избежав укуса, то завтра на день рождения мне преподнесут цветок мака!"
Он встал на ноги и забрался повыше на лестницу, чтобы лучше разглядеть безбрежное тканое пространство цвета и смерти. Но можно ли это сделать? Достаточно ли там желтого цвета? Ходить он мог только по желтому. Можно ли проделать подобное? Определенно, ему предстояла отнюдь не веселая прогулка; риск был слишком велик.
