— Женила? — ляпнула. Стало тихо. От неловкости я уже планировала снова извиняться, но все Кощеи, даже Заря, вдруг разразились таким хохотом, словно вовсе не мои неосторожные слова их развеселили, а что-то другое, только им известное.
— Это, безусловно, тоже, — отсмеялся Вестеслав. — Но тогда она определила меня в ассистенты. А быть ассистентом гиперактивной бессмертной ведьмы — тот ещё опыт.
— Пришли, — Марья остановилась. — Морена, это твои комнаты, дальше две двери — для юношей. Всё, что вам может понадобиться, внутри.
— Откуда вы знали, что нас будет трое? — они же подготовили комнаты заранее.
— Что за вопрос? — Заря тряхнул головой и пошёл дальше по коридору.
— Через час жду в столовой! — крикнула ему вслед Марья. — Мы, как и ты, знаем всё, что делается на наших землях. В нашем случае есть ограничения, ты же, как Яга, можешь узревать всю Навь.
— Ага… — так, ладно, зря спросила.
— Вам будут прислуживать скелетоны, — сказал Государь, и по хитринке в его глазах я поняла, что он ждёт возмущений. Я поудобнее перехватила шест с Черепом.
— Хорошо.
Уж к чему-к чему, а к костям я уже привыкла.
— Ежа голой жопой пугаешь, — хохотнул Бес и, махнув рукой, слился с тенью в одной из ниш.
— Не солидно, папочка, — покивала Василиса. — Наша гостья твоих скелетонов на завтрак ест.
Я вся передёрнулась.
— Мы пойдём, — буркнула, желая поскорее скрыться за толстой деревянной дверью. — Спасибо.
— Если что, ты знаешь, где мы, — сказал Петя. Алек кивнул.
Сказ двадцать восьмой. Правда только глаза колет, а ложь — всего хоронит
Дверь в выделенные мне комнаты открылась сама, и туда тут же забежал Кот.
Ещё раз всех поблагодарила и вошла следом. Дверь закрылась, и тело пробила неприятная дрожь.
— Мне показалось, или дед сейчас нормально разговаривал? — спросила Кота, наблюдая, как из углов выходят скелетоны, трое — голые кости и блеск в глазах.
— Абсолютно нормально. Говорил же, он тот ещё шут, — Кот запрыгнул в кресло и свернулся клубочком.
— Ты его хорошо помнишь? А откуда? — я скинула рюкзак (его тут же утянул скелетон) и принялась раздеваться. Судя по шипению за одной из дверей — набирается ванна. Интересно, неужели у них тут водопровод?
— Ох… — Кот зевнул. — Я уже почти всё помню. А его — словно и не забывал. Потрепал он мне нервы, за Прасковьей бегая.
— Прасковьей? Эта та Яга, что была до Лияны?
— Она. И ты, Морена, на неё очень похожа, как Кощей и сказал, — и, без перехода, он спросит: — Ну, что же ты решила?
— О чём ты? — раздеваться догола было стрёмно — тут и Кот, и шесть глаз-фонариков. Пошла в ванну.
— Ты знаешь, о чём, — здесь Кота было хуже слышно, и я понадеялась избежать разговор, как вдруг из тени под каменной ванной показалось два зелёных глаза. — Не увиливай.
— Ты как тут?..
— С тенью. Ты не заметила? Я и в коридоре с ней перемещался.
— И ты всегда так умел? А как это так выходит? — я забралась в горячую воду и едва сдержала стон наслаждения. Ничего мне не хотелось так сильно в эти недели, как нормально помыться.
— Всегда. Мы, фамильяры, бесплотны по своей сути, и оболочка этому закону подчиняется. Так что ты решила?
— А?.. — душистый пар застилал глаза и каплями оседал на малахитовых стенах. Большое зеркало у умывальника полностью запотело и не отражало слабый свет потолка, отчего было сумрачно.
— Ты ведь решила, останешься или нет, — это был не вопрос.
— Решила, — вздохнула и нырнула под воду.
Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять.
Перестала считать. Я долго могу продержаться без дыхания, жизнь научила. Покажите мне хоть одного человека, которого не топили в море лагерные сотоварищи. Если вам скажут, что не подвергались подобным издевательством, знайте — это ложь и клевета. Пусть даже в шутку, но такое проходил каждый, кто купался в компании.
А если ты льготник со странностями, уродскими волосами и угрюмым лицом, то будь готов и захлебнуться, и быть удушенным подушкой в одну из звёздных южных ночей, и много чего другого. У детей рамки часто отсутствуют.
Что-то маленькое коснулось макушки, и я вынырнула, расплескав во все сторону воду.
— Ну что? Не утопилось?
— Не утопилось.
— Отвечай тогда.
— Ты мне ответь. Зачем мне оставаться?
Кот тяжело вздохнул, и разлёгся на бортике. Кончик его хвоста тонул в воде, лапкой он разводил в стороны пенные пузыри.
— Дурная ты у меня.
Промолчала.
— Кто стрелку в лесу оставил?
Молчу.
— А пень отчего у вас всё потухнуть не мог?
Пожала плечами.
— Изба почему впустила? Почему домовой прислуживает? Звери чего к тебе ходят? Дверь, в конце-то концов, почему открылась? Ты себе врать сколько угодно можешь, но фактов это не отменяет! Слышишь? — он брызнул в меня водой, заставляя на него посмотреть. — Прекращай трусить! Не позорь Ядвиг!
— Да какая я Ядвига? Дворняга приблудная и то…
Не договорила. Предо мной вдруг появилось зеркало. Я всматривалась в своё отражение, пока не поняла, что волосы у той меня — сухие, кожа — не бледная, а румяная, брови гуще и хищно расходятся в стороны.
Наклонила голову. Отражение осталось бездвижным.
— Это Прасковья, — сказал Кот, и слова его как ушат холодной воды подействовали. Я вся содрогнулась, и даже горячая ванна не спасла от табуна мурашек.
— Как это?..
— Вот так. Это Лияша была пришлой, её назначили и в род ввели, потому что Ядвиги изжились. И не найти никого, словно канули. Прасковья после себя никого не оставила, но вот она ты, появилась — столько поколений спустя.
— Это же бред, — пробормотала.
— Для тебя всё — бред, а ты просто много головой думаешь.
— А чем ещё мне думать?
— Сердцем, Морена, только оно память хранит, и только оно на родное откликается.
Сердце защемило. Тут же вспомнилась Изба, тоскливая и печальная. Она ждёт и искренне верит в моё возвращение.
Но это же просто дом. Старый сруб, двор, забор и сарай.
В жизни не бывает ничего «просто», Морена.
И почему так страшно? Чего я боюсь? Ответственности? Одиночества? Разочарования?
Не оправдать ожидания?
— Если ты откажешься, тебе найдут замену, — сухо проговорил Кот. Изображение Прасковьи, точной моей копии, испарилось. — Только новая Яга не может быть назначена, пока предыдущая в силе. А значит…
— А значит, силу у меня заберут, — закончила за него и впервые так полно, так физически ощутила движение внутри себя, параллельное венам, горячее и холодное одновременно. Потоки, щекоча, обвивали мои внутренности, спиралью охватывали позвоночник, гортань и ветвистым деревом расходились в мозге, вплетаясь в нейронную сеть.
Не так страшит то, что меня лишат памяти, как то, что из меня высосут всю жизнь. И это вовсе не преувеличение, просто до этого момента я думала, что каждый чувствует это, думала, это кровь циркулирует по венам, но сейчас…
— В Нави все чувства обостряются. Я надеялся на это, надеялся, что в пути ты сможешь ощутить силу.
— А если бы не ощутила? — я вытащила раскрасневшиеся руки из воды и по-новому на них взглянула. Когда разгорелся пенёк, огонь ведь пришёл из моих рук. Вот прямо из них, самых обычных, пятипалых.
— Такого варианта не рассматривалось.
— Как самонадеянно…
— Я надеялся на тебя, Морена, а не на себя. Сомнений в том, кто ты есть, не было ни у кого, кроме тебя самой. И я дал тебе возможность самостоятельно всё решить.
— Манипулятор.
— Проводник. Так что ты мне ответишь?
Снова опустила руки в воду, согнула ноги и, прижав к груди колени, обняла их.
— Даже если мне всё это кажется, я просто брежу и внутри меня нет ничего… — Кот раздражённо фыркнул, а я уверенно проговорила: — Я останусь. И это будет не на моей совести. Вы все сами выбрали меня, и, если я окажусь не той, — это ваша вина.
Да, так проще. Почему я должна переживать на этот счёт? Я старалась, я доказывала, что не подхожу на эту роль. Меня не послушали. Что ж, теперь я могу побыть эгоисткой? Ребёнком, который не хочет расставаться с игрушкой. Который не хочет расставаться с семьёй.
