– И не требуется ободрить никого из стариков? Само собой, себя маманя с бабаней к старикам не причисляли: ни одна ведьма девяноста семи лет нипочем не признает себя старухой. Старость – удел других.
– Пока все и так бодры, – ответила маманя.
– Может, я могла бы рассказывать сказки детворе? Маманя кивнула. Однажды бабаня (на нее тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки. Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться, что значит «выпотрошенный».
– Я могла бы сидеть в кресле-качалке и рассказывать, – добавила бабаня. – Помнится мне, что так положено. И еще я могла бы сварить для них мои особые тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?
Маманя опять кивнула, объятая чем-то вроде почтительного ужаса. Она вдруг отчетливо поняла, что она – единственное препятствие на пути этого безудержного буйства любезности.
– Тянучки, – задумчиво промолвила она. – Это какие же будут? Те, что разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из-за которых нашему малышу Пьюси пришлось разжимать зубы ложкой?
– Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.
– Знаешь, Эсме, ты с сахаром не в ладах. Помнишь те твои леденцы «от-рассвета-до-заката»?
– Но их и хватило до заката, Гита.
– Только потому, что наш малыш Пьюси не мог их выковырять изо рта, пока мы ему не выдернули пару зубов, Эсме. Лучше держись солений. Вот соленья тебе удаются на славу.
– Но я должна что-нибудь сделать, Гита. Не могу я все время ходить злобной каргой. О, знаю! Я стану помогать на Испытаниях. Хлопот-то будет невпроворот, верно?
Маманя про себя улыбнулась. Вот оно что.
– Ну конечно, – подтвердила она. – Почтеннейшая Мак-Рица с радостью растолкует тебе, что к чему. – И подумала:
«Так ей, дуре, и надо: ты определенно что-то задумала».
– Я с ней поговорю, – пообещала бабаня. – Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.
– Захочешь как пить дать, – искренне заверила маманя. – Чует мое сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.
Бабаня опять принялась рыться в мешке.
– Ты ведь тоже придешь, а, Гита?
– Я? – сказала маманя. – Да я ни за что на свете не пропущу такое зрелище!
Маманя нарочно поднялась ни свет ни заря. В случае какой-нибудь склоки ей хотелось быть в первых рядах зрительного зала.
Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды, развешенные на деревьях нестерпимо яркими цветными петлями.
В них было что-то странно знакомое. По идее, если обладатель ножниц берется вырезать треугольник, он не может потерпеть фиаско – но кому-то это удалось. К тому же флажки явно были сделаны из старательно раскроенного старого барахла. Маманя сразу поняла это. Не так уж часто попадаются флажки с воротничками.
На поле для Испытаний устанавливали ларьки и палатки. Под ногами путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на розовую фигурку на верху высоченной стремянки.
– Она явилась затемно, – пожаловалась Летиция подошедшей мамане. – Сказала, что всю ночь шила флажки.
– Ты про кексы расскажи, – угрюмо посоветовала кума Бивис.
– Эсме испекла кексы? – изумилась маманя. – Но она же не умеет стряпать!
Комитет посторонился. Многие дамы внесли свой вклад в продовольственное обеспечение Испытаний – это было и традицией, и своего рода конкурсом. Среди целого моря заботливо прикрытых тарелок, на большом блюде, высилась гора бесформенных лепешек неопределенного цвета. Словно стадо карликовых коров, объевшись изюма, долго маялось животом. Это были пра-кексы, доисторические кексы, увесистые и внушительные. Им не было места среди покрытых глазурью изысканных лакомств.
– Выпечка ей никогда не давалась, – пролепетала маманя. – Кто-нибудь их уже пробовал?
– Ха-ха-ха, – глухо рассмеялась кума Бивис.
– Что, черствые?
– Можно тролля забить до смерти.
– Но она ими так… э-э… гордилась, – вздохнула Летиция. – Да, и еще… варенье.
Банка была большая. Казалось, она наполнена застывшей лавой.
– Цвет… приятный, – оценила маманя. – А варенье кто-нибудь пробовал?
– Мы не можем вытащить ложку, – призналась кума.
– Вот оно что. Что ж, видно…
– А туда ее пришлось загонять молотком.
– Что она замышляет, госпожа Огг? Она натура слабая и мстительная, – сказала Летиция. – Вы с ней подруги, – прибавила она тоном не только утвердительным, но и обвиняющим.
– Уж и не знаю, что у нее на уме, госпожа Мак-Рица.
– Я полагала, она оставит нас в покое.
– Она сказала, что хочет помочь нам и ободрить молодежь.
– Она что-то замышляет, – угрюмо повторила Летиция. – Эти кексы имеют целью подрыв моего авторитета.
– Да что вы, Эсме всегда так стряпает, – утешила ее маманя. – Нет у нее таланта к готовке, и все тут. Вашего авторитета, говорите?
– С флажками она почти закончила, – доложила кума Бивис. – И теперь ищет новое занятие.
– Что ж… пожалуй, поручим ей «Счастливое уженье». Маманя непонимающе воззрилась на Летицию.
– Это тот огромный чан с отрубями, где ребятишки шарят наудачу, чего вынется?
– Да.
– Вы хотите доверить это бабане Громс-Хмурри?
– Да.
– Чувство юмора у нее не совсем обычное, предупреждаю.
– Доброе всем утро!
Это был голос бабани Громс-Хмурри, знакомый мамане чуть не с рождения. Но в нем опять звучали непривычные нотки. Любезные и дружелюбные нотки.
– А мы тут гадали, не поручить ли вам чан, барышня Громс-Хмурри.
Маманя вздрогнула и сжалась. Но бабаня сказала только:
– С радостью, госпожа Мак-Рица. Очень уж хочется поглядеть на их мордашки, когда они выудят подарочки.
И мне, подумала маманя.
Когда комитет торопливо удалился, она бочком подобралась к подруге.
– Зачем это тебе?
– О чем ты говоришь. Гита, я тебя не понимаю.
– Я видела, как ты взглядом усмиряла жутких тварей, Эсме. Один раз ты при мне поймала единорога! Что ты задумала?
– Все равно не понимаю, о чем ты. Гита.
– Ты злишься, потому что они не хотели пускать тебя на Испытания, и замышляешь страшную месть?
Подруги разом посмотрели на поле, которое мало-помалу заполнялось народом. Одни старались выиграть в шары свинью, другие штурмовали натертый салом шест. Ланкрастерский любительский оркестр пытался исполнить попурри из любимых мелодий – жаль только, что все музыканты играли разное. Малышня дралась. День обещал быть жарким. Возможно, это был последний жаркий день в году.
Взгляды подруг притягивал огороженный веревками квадрат посреди поля.
– Ты собираешься участвовать в Испытаниях, Гита? – спросила бабаня.
– Ты не ответила на мой вопрос!
– На какой такой вопрос?
Маманя решила не ломиться в запертую дверь.
– Да чего греха таить, собираюсь, – призналась она.
– Тогда от души надеюсь, что ты победишь. Я бы за тебя поболела, да не хочу обижать остальных. Лучше смешаюсь с толпой и буду сидеть тихо как мышка.
Маманя решилась на коварство. Ее лицо расплылось в широкой розовой улыбке, она ткнула подружку локтем в бок и закивала:
– Ага, ага. Вот только… мне-то ты можешь сказать, правда? Не хочу проворонить главное. Не могла бы ты тихонечко дать мне знак, что приступаешь, а?
– Что за намеки, Гита?
– Прах побери, Эсме Громс-Хмурри! Иногда руки чешутся влепить тебе затрещину!
– Ого!
Маманя Огг ругалась (или, лучше сказать, использовала выражения, лежащие за пределами того, что ланкрастерцы именуют «красноречием») нечасто. Она лишь производила впечатление особы, привычной к употреблению нехороших слов и только что придумавшей нечто новое, на редкость удачное. Однако ведьмы, как правило, тщательно следят за своим языком: никогда нельзя знать, какой фортель выкинут слова, оказавшись за пределами слышимости. Но сейчас маманя чертыхнулась себе под нос – и в сухой траве на миг расцвели язычки огня.
Это настроило ее на подходящий для Проклятий лад.
Согласно легенде, давным-давно Проклятия обрушивали на живую, дышащую мишень (по крайней мере поначалу), но для праздника это совсем не годилось, и последующие несколько столетий Проклятиями осыпали Невезучего Чарли, который, как ни крути, всего-навсего огородное пугало. А поскольку цель проклятий почти всегда рассудок и душа проклинаемого, возникли нешуточные трудности, ибо тыкву мало трогает даже «Да чтоб у тебя солома сгнила! Да чтоб у тебя морковка отвалилась!» Впрочем, очки начислялись за стиль и изобретательность.
В общем, сюда народ валом не валил. Все знали, за что дают больше очков. Уж никак не за Невезучего Чарли.
Однажды бабаня Громс-Хмурри заставила-таки тыкву взорваться. Но до сих пор никто не сумел разгадать, как ей это удалось.
Под вечер одна из ведьм покинет Испытания, и, что бы ни выходило по сумме баллов, всем будет ясно: вот победительница. Можно взять приз «Самая остроконечная шляпа» и стать лучшей в выездке помела, но это все для публики. Главное – Коронный Номер, над которым трудишься все лето.
