Людмила уселась на жухлую траву, стянула один сапог (как второй потеряла и не помнит), коснулась босыми ногами земли, жесткой, колючей, словно не родной. Для восстановления время нужно и вот это — опрокинутое куполом небо с редкими пятнами розовеющих облаков, подкрашенными последними закатными лучами солнца, шелест листьев над головой, трепетные касания легкого ветерка, жар разгоряченной кожи, и мать сыра земля, не желающая принимать дочь свою. Вскочила, закружилась, раскинув руки. Запела-заплакала, завыла зверем раненым, взывая к могуществу земли, ветра, солнца. Ничего… Нет, не верю… Неужели и впрямь все высосал Кащей проклятый, не оставив даже малой искорки силы? Упала лицом вниз и зарыдала, скорбными слезами омывая сухую землю.
Не выдержала мать земля мольбы отчаянной, отозвалась на горе горькое, неприкрытое. Живительные токи пробежали от макушки до пят, заземляя стынущее тело, принимая его в лоно природы. Людмила оцепенела суеверно, боясь спугнуть, сглазить преждевременной радостью возвращение былого. Только облегченно выдохнула, когда почувствовала, как шевельнулось внутри, отозвалось придавленное мрачными сводами подземелья — камнем прОклятым — ведьминское естество, как трепетно и опасливо разгорается искра силы, пока ещё слабенькая. Пока слабенькая… Пока… Но на все время будет…
— Эй! — подползла, заглянула за край провала, — долго вы еще там языками чесать будете? Я уж замучилась ждать, когда хоть один из вас придумает, как меня из плена вызволить, — и засмеялась, увидев внизу оживленное копошение.
*****Бесенок высунулся над краем ямины и сразу же наткнулся на вопрошающий взгляд ведьмы.
— Птах? — растерялась Людмила. — Ты как выбрался?
Замер, возвращая себе прежний несерьезный облик, приглушая багряный блеск глаз, да, видать, перестарался слегка. Ведьму не обманешь.
— Кто ты? — Ишь, голос властный, а сама напряжена, как струна. — Не почудилось мне… Что с Антоном сотворил, паразит?
Бесенок оттолкнулся и выскочил на поляну, оказавшись рядом с чародейкой. А ведь не отодвинулась ни на шаг, когда подошел вплотную, глядя на нее снизу вверх. Да что она сейчас может?
— Он больше не нужен…
— Как не нужен? Кому? — Оторопела, плещется в глазах непонимание. — Ты так решил? С чего? — И опять гневливый всплеск. — Кто ты?
— Помнишь, как мы встретились?
— Встретились? Сильно сказано…
— А вот насмешка здесь лишняя. Вспоминай…
С тихим шорохом набегают неторопливые волны на пологий речной берег. Пахнет перепрелыми водорослями и болотной тиной. Серебристая лунная дорожка на воде слегка подрагивает. Брошенным прицельно камешком разбивается призрачная тропа в царство Водяного, широкими кругами расплывается по зеркалу воды. Что-то не откликается речной хозяин… И зачем звал, непонятно… Да ещё так срочно… Ну на нет и суда нет. Ждать больше не буду. Напоследок Людмила кидает ещё камешек, уже просто так, из вредности.
За излучиной реки хохочут, заливаются русалки. Их время — опасное для случайных путников — Русальная неделя. Была б её воля, Людмила за версту бы обошла это место, связываться с шельмами-водяницами не особо хочется. Это на людей легковерных они морок набрасывают, а от ведьмы русалки не прячутся. Мерзкое зрелище, признаться — злобные, ненавистные старухи с иссохшим истлевающим телом, даром, что в воде живут. Как только народ верит в их красоту и вечную молодость? Зло всегда уродливо, а русалочье тем более — брошенные невесты, по собственной воле отказавшиеся от жизни земной, мстительны и жестоки. Ладно, что сидеть? И так понятно, что не явится Водяной. Знать, нужда отпала в её помощи. Домой пора…
Отчаянный, полный невыносимой боли, крик донесся от русалочьего игрища.
Не выдержала Людмила, вскочила, помчалась берегом, оскальзываясь на мокрой траве. Добежала до излуки и остановилась, всматриваясь в мельтешение темных силуэтов на мелководье. Посередине словно большая рыба плещется, бьет хвостом. Разом засмеялись русалки, кинулись к рыбе, притопили слегка и отпустили, закружились вокруг быстрым хороводом, залились напевным смехом.
И опять по нервам ударил безысходный вопль, аж мороз пробрал до костей. А ночь ведь душная какая — парит, словно перед грозой.
"Что ж делать? — заметалась по берегу ведьма. — В воду никак нельзя, чужие владения. Утянут, как пить дать… И сама погибну, и страдальцу не помогу… С берега попробовать пугнуть, что ли?".
В ладонях привычно сформировался огненный шар, взвился вверх, пущенный умелой рукой и вонзился в воду почти в центре русалочьего круга, накрыв водяниц клубами пара. Не зря тратила долгие часы упражнений, пригодилась все-таки боевая магия. Людмила, предварительно сложив пальцы оберегающим жестом, удовлетворенно вслушивалась в проклятия и пожелания. Ничего, пусть прочувствуют на себе, каково это… А не поймут, ещё один «подарочек» отправлю.
Скоро у самого берега поднялась белесая фигура водяницы, разглядывая ведьму.
— Баба-Яга? — русалка удивилась несказанно. — Ты чего озоруешь? Мы с тобой вроде не ссорились, нам делить нечего. Твой лес, наша река…
— Кто там у вас?
— А тебе какое дело? Иль нужда телесная заела? Так приходи, опытом поделимся… — водяница кокетливо перебросила отвисшую тощую грудь на покрытое синеватыми пятнами тлена плечо.
Людмила брезгливо передернулась — видели б мужики, за какой красотой кидаются, головы теряют, так и рыбачить бы перестали.
— Отдайте мне его… — попросила она.
— Чего ради? Это наша добыча. Ты тут каким боком?
— Сочтемся…
Задумалась водяница не на шутку, почесала загнутыми когтями остатки длинных спутанных волос и, прикинув что-то, решилась:
— А бери, — сунула пальцы в беззубый рот, залихватски свистнула подругам, — толку все одно никакого от него нет. Скушный он стал…
Затаив дыхание, глядела Людмила, как приближаются русалки к берегу. Одна из них волокла за собой примолкшего страдальца. За невеликим тельцем его тянулся темный извилистый шлейф.
— Вы что, уже и детьми не гнушаетесь? — грозно свела брови ведьма. — Мелка добыча ваша для взрослого.
— Да, что ты? Как можно… — глумливо усмехнулась первая водяница, не сводя алчных глаз с чародейки. — Так берешь или как?
Чародейка согласно кивнула и едва успела подхватить скользкое от воды и крови тело, исполосованное острыми когтями русалок. Сердце зашлось от жалости, когда посмотрела, кого вызволила — бесенок-подросток, с едва пробившимися рожками, почти не дышит уже. Получится ли выходить, неизвестно…
— А мы хотим…
Не дослушала Людмила водяницу, развернулась и кинулась в лес, подальше от воды. Не хватало ещё торговаться с этими злыднями, прихоти их выполнять. Обойдутся! Только бежать шибче надо — догонят, мало не покажется. Вслед несся злобный вой обманутых русалок, да поздно, улетела птичка.
Ох, не скажи «гоп», пока… Отяжелевшее тело бесенка оттягивало руки, норовило выскользнуть. Под ноги то и дело попадался сухостой, кусты внезапно выстреливали ветками, цепляя платье, а за спиной раздавалось ожесточенное улюлюканье водяниц, окружающих Людмилу. Не думала ведьма, что по лесу они бегают так же прытко, как и по воде. Мутно-белые силуэты загонщиц мелькали то справа, то слева. Чародейка едва успевала увиливать от жадных рук, тянущихся к ней из-за деревьев. Кинуть бы в них заклинанием, да пока соберешься с силами, разорвут в клочья. Только и остается, что бормотать срывающимся от гоньбы голосом: — "Отступите, навь и мара, отступите хмарь и хворь, лишь из пара вар — не кара, лихо — сгусток слабых воль. Отженитесь, гады сердца, выпрямись, излом в груди, вам от лиха не согреться, мне свободу, вам — уйти…". Ведьма не знала, насколько действенен этот заговор против водяниц, но, если русалки замкнут круг, можно смело прощаться с жизнью. Нежить обмана не прощает, хотя сама порой не прочь слукавить.
Торопливое бормотание на бегу помогало слабо. Речные «девы» гнали ведьму до самого дома, только перед защитным кольцом-оберегом, полыхнувшим лютым жаром, развернулись и, дружно пожелав ей ни дна, ни покрышки, убрались восвояси.
Людмила же, свалив недвижного бесенка на крыльцо, хлебнула воды колодезной студеной и принялась колдовать над ним. Сама не заметила, как день наступил — останавливала кровь текучую, что не брал никакой наговор, штопала обычной портновской иглой самые глубокие раны, да готовила восстанавливающие взвары. И для бесенка, и для себя. Выходила все же спасенного, да так привыкла к его молчаливому, незаметному присутствию, что не решилась прогнать, когда бесенок поправился, хотя никого не собиралась впускать в свой ближний круг.
Чародейка, не говоря ни слова, смотрела на Птаха, стоящего перед ней. Кого же она спасла в ту ночь? Может, не зря так упорствовали водяницы, пытаясь отобрать у нее этого?
